Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина - Коллектив авторов

Книга Евгения Головина «Мифомания» – учебное пособие, рекомендованное для людей разного уровня способностей. Читается легко, усваивается без труда. Для удобства читаталей разбито на главы и разделы. Но как и любое учебное пособие, оно призвано служить лишь опорой для полноценного устного лекционного курса.

Тут мы сталкиваемся с определенной проблемой. Мифы и связанные с их артикуляцией мифоманические процессы требуют живого рассказа – то есть лекционного материала. Смысл они приобретают, только будучи оживленными интонацией, снабжающей их семантической метрикой интеллектуального гипноза. Миф – рассказ, но не чтение. Читая миф, мы получаем лишь довольно отдаленное представление о его содержании. Точнее, нам дается только «пересказ слов», ссылка, указание на что-то другое. Миф написанный – уже не миф. Поэтому данная книга – только половина того, что необходимо для корректного усвоения силовых линий повествования. Вторая половина заключена в голосе Евгения Всеволодовича Головина. Поэтому, прочитав данную книгу, не следует переоценивать произошедшее: если чита тель не имел счастья слышать голос Евгения Всеволодовича Головина – например, в его аудиовыпуске «Бесед о поэзии» (2CD, Москва, 2010), ему можно позавидовать – впереди у него поиск этого аудиоальбома и несколько часов нечеловечески восхитительного опыта.

И все же данная книга совершенно необходима и сама по себе, самодостаточна как артефакт, как реликвия, как талисман. Не все книги, стоящие у нас на полках, мы читали с должным тщанием, признаемся. Кроме того, поняли мы в них, мягко скажем, далеко не все. Если чей-то профессиональный и наметанный взгляд заметит книгу Е. В. Головина «Мифомания» на вашей полке, кто знает, как может измениться ваша грядущая судьба. Ничего нельзя исключать заранее. Ничего.

Философия воды Евгения Головина

Евгений Головин и философская карта

Наследие Евгения Головина относительно невелико. Оно состоит из семи книг эссе и лекций («Сентиментальное бешенство рок-н-ролла»[11], «Приближение к Снежной Королеве»[12], «Веселая наука (протоколы совещаний)»[13], «Серебряная рапсодия»[14], «Мифомания»[15], «Там»[16], «Где сталкиваются миражи»[17]), поэтического сборника «Туманы черных лилий»[18], книги с текстами песен «Сумрачный каприз»[19], книги «Парагон»[20] (наиболее полного на сегодняшний день собрания стихотворений и песен), нескольких интервью, рецензий и предисловий к разным авторам, цикла переводов (Жан Рэ, Гуго Фридрих, Томас Оуэн, Ганс Эверс, Луи Шарпантье, Титус Буркхардт и т. д.) и песен, написанных и исполненных самим Головиным[21]. На первый взгляд, тексты представляют собой несколько обрывочные и разрозненные фрагменты, где блистательная эрудиция и тончайшая ирония соседствуют подчас с экстравагантными выводами, сбоем логических построений и необоснованными синкопами. Стиль Головина сознательно энигматичен и провокативен: каждое утверждение или цитата находятся в строгой оппозиции к тому, что представляет собой банальность. Высказывания Головина заведомо не согласуются с тем, что читатель (слушатель) готов услышать, с тем, что могло бы опознаваться как нечто, пусть отдаленно, понятное и известное, резонирующее с чем-то априорно данным. Так говорят пророки и поэты, выстраивая неожиданный дискурс, сбивающийся на глоссолалию или абсурд, но постулируя его как новую и неожиданную меру, которая в дальнейшем будет освоена и сама выступит референцией для интерпретации и дешифровки других текстов. Влияние, которое Евгений Головин оказал на Московскую школу Новой Метафизики (куда кроме него входили писатель Юрий Мамлеев и философ Гейдар Джемаль), настолько велико, что требует обратить на его наследие особое внимание и попытаться структурировать оставленные нам фрагменты в форме философской карты, им намеченной, но не доведенной (скорее всего, сознательно) до стадии законченного учения.

В каком-то смысле Головина можно сравнить с мастерами школ дзэн-буддизма, которые подчас оставляли после себя серию коанов, разрозненных рекомендаций, стихотворных обрывков, сакральных жестов и чудесных явлений, приводимых позднее в систему плеядами благоговейных и благодарных учеников. Так, собственно, систематизировал лекции и уроки Плотина неоплатоник Порфирий, составивший «Эннеады», тогда как сам Плотин предпочитал при жизни передавать свое учение только изустно. Евгений Головин также ценил прежде всего живой язык: беседы или лекции, в ходе которых создавалась уникальная экзистенциальная и психологическая ситуация, где все высказывания, намеки, ссылки и имена приобретали совершенно специфический смысл. Это был своего рода сигнификационный пакт, заключаемый им на глазах собеседников или аудитории с какими-то неочевидными могуществами, дававшими о себе знать как раз через эти ощущаемые всеми, но трудноуловимые смыслы. И вновь ситуации, в которых Головин развертывал свой дискурс или искусно строил модерируемые диалоги, имели много общих черт с практиками дзэна, так как подчас незаметно переходили границы рациональных конструкций и провоцировали мгновенный «разрыв сознания», «короткое замыкание», во многом аналогичное сатори. Этот экзистенциальный и инициатический драматизм и специфическую (подчас зловещую) экстатику в текстах Головина выявить не так просто, и ключ следует искать в живом опыте людей, которые Головина знали лично и непосредственно, принимали участие в его мистериях и были внутренне задеты его ни с чем не сравнимым метафизическим обаянием, граничащим с ужасом и восторгом одновременно. Ужас и восторг в нерасчленимом виде суть признаки сакрального, по Р. Отто[22]. Поэтому говорить о сакральном измерении личности Головина вполне уместно.

И вместе с тем все это в целом – и его тексты, лекции, статьи, комментарии, и свидетельства о его радикальных коммуникативных практиках – на определенной дистанции и при должном внимании вполне складываются в определенную философскую картину. Эту картину сам Головин предпочитал не раскрывать и не обозначать эксплицитно и, скорее всего, сознательно скрывал, но ее контуры постепенно проступают все отчетливее, и мы можем предложить первую гипотетическую интерпретацию этой философии, что, впрочем, совершенно не исключает того, что другие исследователи и философы предложат альтернативные варианты. Фундаментальность фигуры Евгения Головина и его значение для наступления русского Бронзового века (который, впрочем, может и не сбыться) столь велики, что никто не может претендовать на то, что исчерпал эту тему и поставил в ней точку.

Платоник железного века

В основе философского мировоззрения Головина лежал неоплатонизм. Именно к нему в первую очередь имплицитно апеллировал Головин в любых текстах и любых ситуациях. Это было его внутренней системой координат, которую он блестяще и досконально усвоил, изучая как самих неоплатоников (от Плотина, Ямвлиха, Прокла и Дамаския до Марсилио Фичино и Агриппы Неттесгеймского), так и несметное количество работ, им посвященных. Но самое принципиальное состояло в том, что Головин не просто знал платонизм, но что он полностью и глубинно принимал его как совершенно верную, единственно верную и в то же время практическую, оперативную карту реальности. Неоплатонизм в его разных измерениях был не просто фактом прошлого или историко-философским периодом, он был истиной, верной для всех изданий времени – для прошлого, настоящего и будущего. Евгений Головин был полноценным и ортодоксальным неоплатоником в эллинской версии поздней Академии, оперировавшей с политеистической теологией и легко включавшей в свой контекст мифологические и религиозные мотивы иных традиций. Важно при этом, что он не концентрировал приоритетно свое внимание на неоплатонических текстах и темах, то есть неоплатонизм не был для него объектом, предметом специфического изучения. Он ассимилировал неоплатонизм как руководящую истину свое го бытия и в таком качестве был субъектом неоплатонизма, излучал неоплатонизм из собственного центра, неоплатонически осознавал самого себя и окружающий мир. Этот мир для Головина состоял из эйдетических рядов, соединяющих любой предмет нижнего мира с его парадигматической сущностью, скрытой на той стороне.

«Истинное бытие возникает при вхождении небесного эйдоса в соответственную материю, при насыщении материи „семенными логосами“ (logos spermaticos). Однако материальному субстрату от природы присущ эйдолон или скрытая субстанциональная форма, которая определяет „качество“ или „энергийную душу“ каждой вещи. Жизнь, в отличие от „истинного бытия“, стихийный природный процесс, бесконечное и бесцельное „становление“ без каких-либо закономерностей и дефиниций, ситуация змей кадуцеи до прикосновения небесного эйдоса (жезла Аполлона)»[23], – писал Головин.