Драконы моря - Франц Гуннар Бенгтссон

Этот язык было очень трудно понять, но ещё тяжелее было на нём говорить, поскольку там были такие звуки, которые исходили из самых глубин горла и не походили ни на что, кроме как на рёв быков или кваканье лягушек. Орм и его товарищи не переставали удивляться, что чужеземцы сознательно причиняют себе такие неудобства, издавая столь сложные звуки, вместо того чтобы говорить просто и естественно, как это делают у них на севере. Тем не менее Орм быстрее других освоил язык, отчасти потому, что он был моложе остальных, но отчасти и потому, что он ребёнком всегда охотно произносил сложные и ещё неведомые ему слова, которые он слышал в старых песнях, будучи даже ещё не в состоянии понять, что они означают.

Итак, Орм был первым, кто начал понимать, что именно говорилось вокруг них, и первым, кто мог сказать пару слов в ответ. Поэтому он стал толмачом для своих напарников, и поэтому приказания передавались через него. Ему удалось многое узнать от тех рабов, которые говорили по-арабски. Благодаря этому к нему стали относиться как к предводителю норманнов, хотя он и был самым молодым среди них, так как ни Крок, ни Токи не смогли запомнить ни одного слова из этого странного языка.

Много позже Орм часто говорил, что после хорошей удачи, силы и умения владеть оружием нет ничего более полезного для человека, который попал к чужеземцам, чем способность усваивать их наречие.

На корабле находилось пятьдесят воинов и семьдесят два раба, на которых приходилось восемнадцать пар вёсел. Сидя на скамьях вплотную друг к другу, они часто перешёптывались о том, как бы им освободиться от цепей, обезоружить людей и добыть себе свободу. Но цепи были крепкими, а рабы находились под пристальным надзором охраны, которая появлялась, как только корабль вставал на якорь. Даже когда они вступали в сражение с вражескими кораблями, назначалось несколько воинов, которые должны были следить за ними и убивать всякого, кто выказывал какие-либо признаки беспокойства. Когда их доставили на берег в одной из военных гаваней калифа, они были заперты в домах для рабов, где они находились под строгим наблюдением, и им не позволялось даже собираться вместе до тех пор, пока корабль не был готов к отплытию. Казалось, им не оставалось ничего, кроме как сидеть на вёслах, пока в их телах ещё теплится жизнь, и ждать, когда вражеский корабль одержит победу над их хозяевами и отпустит рабов на свободу. Но у калифа было много кораблей, и каждый раз они превышали числом противника, поэтому едва ли на это можно было рассчитывать. Тех рабов, кто показывал свой строптивый нрав или во всеуслышание проклинал своих хозяев, засекали до смерти либо выбрасывали за борт живыми. Если же провинившийся был сильным гребцом, его лишь кастрировали и вновь сажали за вёсла. И хотя рабы никогда не допускались к женщинам, это считалось самым тяжёлым наказанием.

Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он всё ещё помнил, где именно на корабле сидели викинги, а какие места занимали остальные рабы. И когда он рассказывал свою историю, он переводил слушателей от весла к веслу, растолковывая, что за человек сидел здесь, кто среди них умер, как на их место пришли другие рабы и кто из них получил большее число ударов бичом. Он говорил, что ему нетрудно было запомнить всё это, ибо в своих снах, он часто возвращается на корабль и видит напряжённые спины, покрытые рубцами, слышит стоны гребцов, занятых своим непосильным трудом, и, как прежде, замечает ноги надсмотрщика, приближающегося к нему. И часто он добавлял при этом, что нет большего счастья в мире, чем пробуждение от этого сна, ибо только тогда отдаёшь себе отчёт, что это лишь снилось.

У левого борта, через три весла от Орма, сидел Крок, который к тому времени очень сильно изменился. Орм и другие викинги знали, что ему приходится тяжелее, чем остальным, ибо он привык повелевать и всегда был уверен в своей удаче. Он был очень угрюм, редко отвечал, если к нему обращались, и хотя благодаря его силе ему было нетрудно выполнять взваленную на него работу, он грёб как будто в полусне, глубоко задумавшись о чём-то. Постепенно взмах его весла замедлялся, и затем его весло выбивалось из общего ряда, за что он бывал жестоко исхлёстан надсмотрщиком. Но никто никогда не слышал, чтобы он закричал от боли или пробормотал проклятия. Крок лишь сильнее налегал на вёсла и догонял остальных, но его взгляд задумчиво следил за удаляющейся спиной надсмотрщика; так человек смотрит на назойливую осу, которую он не может прихлопнуть рукой.

С Кроком делил весло человек по имени Гунни, который громко жаловался, когда ему за счёт Крока перепадали удары бича, но Крок мало обращал внимания на его плач. Наконец однажды, когда надсмотрщик нещадно избил их обоих и жалобы Гунни стали нестерпимыми, Крок взглянул на него так, как будто для него было внове его присутствие, и промолвил:

— Будь терпелив, Гунни. Тебе недолго осталось выносить меня. Я вождь и не рождён служить другим людям. Но у меня есть замысел, который мне осталось воплотить, если только моя удача позволит мне сделать то, что я должен сделать.

Он замолчал и не сказал больше ни слова, и Гунни не мог добиться от него, что это был за замысел, который он должен был воплотить.

Прямо перед Ормом сидели два человека по имени Халл и Огмунд. Они часто беседовали между собой о добрых временах, что были прежде, о еде и питье, о красивых девушках на севере и подыскивали подходящую смерть для надсмотрщика. Но им даже не приходило в голову поразмыслить над тем, как выбраться отсюда. Рядом с Ормом сидел чужеземец с темно коричневой кожей, у которого за какой-то проступок был отрезан язык. Он был хорошим гребцом, и ему редко доставались удары бича, но Орм предпочёл бы сидеть со своим земляком либо, на худой конец, с кем-нибудь, с кем можно было бы поговорить. Но хуже всего для Крока было то, что безъязыкий гораздо лучше мог кашлять, нежели говорить, и более страшного кашля Орм никогда в своей жизни не слышал. Когда он закашливался, его лицо серело, а