Разногласия и борьба или Шестерки, валеты, тузы - Александр Кустарев

К тому же его представление о графинях ассоциировалось со всякими будуарами и кулуарами, и он как-то забыл, в каком столетии живет. Слабость, простительная гуманитарам-историкам. Сверх всего был тут и момент самовнушения. Дело в том, что Привалову хотелось поговорить с графиней наедине, и когда он мысленно репетировал предстоящий разговор, он заодно присочинял к нему соответствующие декорации. Правильные декорации: воображение у Привалова было с хорошим литературным вкусом. Но, ах, черт возьми, у эпохи вкуса не было ни вот на столечко. Привалов поморщился. В этой чертовой эпохе все было сикось-накось и вверх тормашками. Эпоха распихала население по ячейкам, не взирая ни на какие лица, поселив графинь в хижины, а извозчиков во дворцы. Привалов покачал головой, отвечая собственным мимолетным мыслям. Что ни говори, подумал он, а мы, интеллигенция, заслуживаем большего и не только в смысле зарплаты. Ну ничего, ничего, смеется тот, кто смеется последний. Привалов засмеялся.

Вы совершенно правы, вполголоса сказал державший его под локоток академик. Просто возмутительно. Такую женщину запихать в эту келью. Варвары, варвары. Да ведь у нее пол-Москвы на четвергах появляется. Где же ей развернуться? Сами-то себе небось такие дачи отхватили, что будь здоров.

А внучка не тут разве живет, между делом спросил Привалов. Я почему-то думал.

Внучка здесь прописана, но не живет, отвечал академик. Но мало ли что не живет. Для начальства-то она тут живет, раз она тут вписана. На двоих такую камеру, а? Ведь повернуться же негде, сказал академик, пытаясь повернуться вокруг себя и поздороваться с обступившими его со всех сторон гостями.

Привалов тоже оглядывался. Мелькнуло два-три знакомых лица. Кто-то поздоровался, похлопав сзади по плечу, кто-то кивнул головой из другого угла комнаты. Привалов поймал на себе несколько любопытных настороженных взглядов. Двое так вообще смотрели на него в упор целую, считай, минуту. Старались, чудаки, понять, видно, как себя вести с новеньким — свысока или на брюхе ползать. В их стеклянных глазах и деревянных позах просматривались зачатки того и другого. Незнакомец — враг.

Привалову на глаза попался один юродивый с длинными седыми волосами, провалившимися от беззубья щеками, острым, как у ведьмы, подбородком, худой, совсем без живота. Он нервно мигал через каждые тридцать секунд, так что весь его чердак сотрясался по вертикали, и после каждой такой гримасы начинал двигать челюстями по горизонтали, так что подбородок съезжал на сторону совсем как на картинах у этих… Привалов забыл название, пусть хоть импрессионистов, что ли, в общем у каких-то таких. Кто же он таков, пытался угадать Привалов, чучело чучелом, нахамишь ему из осторожности, а потом окажется, что это какой-нибудь принц богемы или секретарь ВАКа — и то и другое худо. Привалов вздохнул.

Вы правы, сказал академик, будьте осторожны с этим человеком. Его лучше не сердить. Он писатель. Давно ничего не публикует, но зато пишет в стол. Авторитета невероятного. Если завтра у него будут спрашивать, видел ли он вас на этой площадке, и он скажет, что не заметил, то все — вас будут держать за серость до тех пор, пока он же не соизволит кому-нибудь сообщить, что обедал с вами у старой графини, если вспомнит или если со второго раза приметит. И что публика вокруг него вьется, ума не приложу. По-моему, пустое место.

Привалов умело перехватил взгляд, которым академик попутно наградил старого демагога, и понял, что академик не был замечен дистрофиком-патриархом с первого раза, и если дать сейчас академику хорошо намыленную веревку и на минуточку отвернуться, от духовного лидера останутся один скелет и гримаса. О люди, люди, порождение крокодилов, мелькнула в голове у Привалова где-то напечатанная горькая строчка. Оба вы хороши, заключил Привалов и внутренне собрался, окончательно поняв, что попал в довольно-таки плотоядную среду.

Между тем народу прибыло, в тяжеловатый гул прокуренных мужских голосов вплелось девическое щебетание и повизгивание. В то же время стало как-то попросторнее, потому что народ разбивался на мелкие группы, в основном на пары. Возникали приватные фракции, пары распадались и строились в новых составах, нужно было пространство для перемещений. Народ знал, как себя вести в однокомнатных условиях, можно сказать, собаку уж люди съели на этих делах и двигались, черти, прямо как артист Барышников.

Возле Привалова и академика очутилась старая дама, и Привалов сразу же понял, что это и есть графиня Бэлла Моисеевна Кувалдина. Во мгновение ока он согнулся пополам и склонил голову, потянувшись отчасти шутовски, а отчасти стихийно губами к повисшей перед ним веснушчатой ручке в каких-то алюминиевых кольцах.

Академик расплылся от удовольствия и сказал, что, дескать, прошу любить и жаловать восходящую звезду гуманитарной науки, Мишу Привалова, а с другой стороны Бэллу Моисеевну, о которой вы, конечно, много слышали. Я думаю, завел академик опять свою песню, вы должны, аб-солют-но должны познакомиться, мы все должны знать друг друга, в нашей узкой среде мы должны, ей-Богу, как бы держаться за руки.

Привалов исподтишка разглядывал графиню, пытаясь на ходу выцарапать из ее внешнего вида хотя бы какую-то информацию. В первую же секунду он был озадачен. В желтых глазах графини мелькнул панический страх. Что это, подумал Привалов, она боится?

Гвоздецкая однако тут же совладала с собой и поглядела на Привалова ласково и шуточно. Ну конечно, конечно, сказала она, я вас очень хорошо знаю. Ведь вы ведущий специалист по Свистунову. Мы все многим вам обязаны. В нашей семьей очень почитают Свистунова.

Академик закашлялся. Привалов глянул на него и понял, что академик принадлежит к числу посвященных. Посвятили или разнюхал, подумал Привалов, но тут академик раскрыл рот и доложил сам, что Бэлла Моисеевна, видите ли, находится со Свистуновым некоторым образом в родстве и располагает несметным количеством свистуновских документов, которым, кажется, цены нет.

Привалов не знал, стоит ли ему показывать, что он знает про архив Гвоздецкого. В душе он проклинал себя за то, что поторопился и не попытался сперва разведать, насколько широкой огласке семейство Кувалдиных предало исторические факты, оказавшиеся в его собственности. Привалов молчал и ждал, что последует.

Графиня между тем покровительственно улыбнулась и вежливо сказала, что молодой человек и сам ведь, кажется, родственник Свистунова и тоже владелец недурного архива. Словечко «недурного» выползло из графининых уст медленно, как змея. О да, небрежно согласился Привалов, мой архив действительно недурен, практически необозрим и до конца еще не использован. Как раз сейчас я собираюсь опубликовать некоторые материалы с чрезвычайно интересным подтекстом. Надо сказать, что свистуновские архивы очень трудны для обработки и