Навстречу звезде - Ярослав Игоревич Пилипенко

Спустя какое-то время я вышел из леса на заросшее сорняками поле. Одежда взмокла от пота. Подошвы ног горели, натёрлись из-за мокрой обуви. Во всём моём накопившемся недовольстве чувствовалась усталость. Я присел на пень у окраины леса. Снял ботинки и носки, опутанные травинками и паутиной. Кожа ступней была белой и сморщенной, как лоб старика, умудрённого прожитой жизнью. Вдали по полосе редко посаженных тополей угадывалась трасса. Я хотел отдохнуть подольше, но ледяной осенний ветер, гуляющий по полю, погнал меня к дороге.

День перевалил за середину. Я остановился на обочине дороги, чтобы высыпать из ботинок мусор и снять с себя репьи. Вдали показались фары машины. Я поднял руку с жестом, принятым в случае просьбы подвезти. И знак мой был увиден.

– Здорово. Давно стоишь?

– Добрый вечер. Стою минуты три, как машину вашу увидел. На дорогу только вышел.

– А где шёл-то?

– Просто шёл на север.

– Может, скрываешься от кого? Уголовник или от них бежишь?

– Нет, – улыбаясь, ответил я, – путешествую.

– Не самое туристическое место. Садись давай, а то время тратим.

Я сел в его большой тёмно-зелёный джип, какие были популярны у людей, для которых статус превыше всего. И мы поехали.

Тёплый воздух из кондиционера приятно отогревал пощипывающие от радости пальцы рук. По радио какой-то бред нёс знакомый голос. Возбуждённый собственным монологом мужчина рассказывал об эволюции. Но бредом было не это, а то, что он повествовал об эволюции мужчин из женщин. По его мнению, в каждом двуполом виде живых организмов самец является венцом творения, а самка – недоделкой эволюции. Самый наглядный пример при этом – человеческие половые органы, в которых научно доказанным является, что женский клитор не что иное, как недоразвитый пенис, а яичники – это неопустившаяся мошонка. И, следовательно, по его прямолинейной логике, женщина – это недоделанный мужчина. «И кто его пускает на радиоканал? – подумал я. – Он явно что-то принимает для бодрости духа и ясности ума».

– Как звать-то тебя, бродяга?

– Винсент.

– Я Хант. Так и всё же, куда путь держишь?

– На Север, строго туда, где каждое утро вижу путеводную звезду для тысяч предков.

– Как завернул. Ты про Полярную звезду, что ль?

– Про неё самую.

– И зачем же это всё? Хотя не отвечай, всё равно не пойму. За свою жизнь повидал таких, как ты, и похлеще. У другана вон сын, так вообще, в альпинисты подался. Четыре года лазил где ни попадя за батин счёт. И что в итоге?

– Что?

– Что-что, нашли с переломанными ногами, шеей и всего чёрного от обморожения где-то на юго-востоке. Отец посыпает голову пеплом, мать поседела за одну ночь. Надо оно было кому? Экстремалы, туристы палаточные, бродяги типа тебя…

Он фыркнул и сморщил своё округлое, но морщинистое лицо, будто от меня резко запахло гнилой рыбой или ещё чем похуже.

– Вот я, – вдруг надувшись и выпрямив спину, продолжал он, – вот я с десяти лет работаю, заколачиваю деньги, вкалываю. Вот это дело! Смотри, какая машина, она у меня не единственная, ты даже не представляешь, в каком доме я живу – дворец, замок, а не дом. Уже двадцать пять лет работаю на себя. Свои пекарни, свои магазины. Вот чем заниматься надо. А вы как неприкаянные. Глупостями занимаетесь, если не сказать грубее. Ведь нет в этом во всём никакого смысла. Нет! Есть что возразить?

Я боялся даже слово произнести после такого негодования с его стороны. И не согрелся ещё, чтоб вылететь за возражения. Я промолчал, сделав виноватое и туповатое лицо одновременно. Но про себя думал, что возразить, наверное, найду что. Я думал о том, как прекрасна роса, переливающаяся жемчугом на утреннем солнце, и как таинственен свежий вечерний воздух, такой густой в лучах заката. О том, что, наверное, этот альпинист видел жизнь такую прекрасную, какую многие старцы не видят и во снах. И я выдавил всё же из себя:

– Я думаю, что его отец может гордиться им.

В ответ непонимающий взгляд. И я повторил:

– Я думаю, что отец альпиниста может им гордиться. Вы выбрали карьерную лестницу, а он выбрал скалистые горы. Каждый рождён для своих подвигов, кому-то ступень, кому-то вершина. Я думаю, он потратил не меньше сил на свои победы, чем многие карьеристы.

– Это его убило! Молодого! И его мать убило! – огрызнулся Хант.

– Возможно, он добился своей цели.

– Какой? Убить своих родителей?!

– Цель у всех разная. И время для всех течёт по-разному. Чья победа ценней? Спринтера или марафонца? Они равны.

Он резко остановил машину, напугав меня до жути. Выскочил, начал пинать землю, издавая нечленораздельные, но явно нецензурные слова, всхлипывая и с силой ударяя себя по бёдрам и груди. И я понял, что альпинистом был его сын.

Он закурил, продолжая материться, но уже немного успокоившись. Я аккуратно вышел и забрал рюкзак. Но меня встретил взгляд его покрасневших глаз.

– Куда собрался? – просипел он сквозь зубы.

– Извините, я пойду.

– Залазь обратно, куда ты пойдёшь в такую ночь?

Я послушно погрузился обратно. Дальше ехали молча, в такой тишине, будто и не дышали. Он высадил меня на рассвете около небольшого городка под названием Алиот. Его лицо было серым, а красные глаза всё ещё блестели океанами отцовских слёз.

Дерьмовый из меня всё-таки попутчик.

День семнадцатый, 4 сентября

Жёсткая сухая трава, чёрно-коричневая от выхлопных газов машин. По обочине равномерно толстым слоем лежат окурки и бутылки от напитков. Типичный вид окраины города. Я направился по дороге, ведущей, как мне казалось, в гущу этого муравейника. В городе, а точнее, пригороде было много бродячих собак. Это вынуждало постоянно оборачиваться. Они с нескрываемым любопытством обходили меня, пытаясь незаметно зайти сзади. И это их любопытство щекотало мне нервы.

Часа полтора ходьбы по пыльной грязной улице, населённой в большей степени собаками, нежели людьми, привели меня на небольшую площадь, заставленную, как попало, чадящими, видавшими виды автобусами. Вокруг них толпились люди. Потные нервные люди с баулами, набитыми пожитками, с детьми на руках, с проклятиями на языках. Все они стремились залезть в автобусы. Справа от площади среди одноэтажных частных домиков выделялось здание вокзала. Тёмно-серый, без архитектурных изысков, двухэтажный бетонный короб, словно бункер, намекающий людям, что спасение внутри него. Вокзал всегда дарит спасение. А точнее, не само спасение, а надежду. Мне он дарил надежду на то, что я быстро покину этот город и продвинусь на север.

Внутри вокзала воздух стоял настолько густой,