Расследователь: Предложение крымского премьера - Андрей Константинов

— Здорово, Володя, — сказал Беспалый.

— Здоровеньки булы, Василь Андреич, — ответил Володя, слезая с дивана.

Он опустил на пол ноги в рваных носках, посмотрел исподлобья. На правой скуле у Сушка был немалый синячище. Беспалый обратился к нему на странном каком-то языке — вроде бы на украинском, но непонятном совершенно:

— Это — суржик, — шепнул Повзло Обнорскому.

— Суржик? Что такое суржик?

— Суржик — язык такой. Очень своеобразный вариант украинского языка. Суржик, Обнорский, нужно было учить, а не арабский.

— А ты понимаешь этот суржик, Коля? — спросил Обнорский.

— Мало-мало…

— Ну так переводи.

— А чего тут переводить? Сказал Василь Андреич, что, мол, мы очень важные журналисты из Ленинграда. Хотим с хозяином пообщаться. Горилкой его угостить.

Сушок смотрел довольно хмуро, чесал щетину на небритом лице. Но когда услышал про горилку, оживился и даже изобразил нечто вроде улыбки… Он что-то скомандовал детям, и те мигом исчезли в другой комнате. Рукой Володя сбросил на пол тощего кота. Кот возмущенно заорал, Володя обложил его матом совершенно по-русски, без всякого суржика. Предложил садиться.

Сели, Обнорский поставил на стол бутылку горилки, а хозяин принес несколько стаканов, миску с солеными огурцами… Василий Андреевич, пока Сушок занимался «сервировкой» стола, потихоньку беседовал с ним за жизнь. Галина и Повзло с двух сторон переводили Обнорскому, что Беспалый спрашивает, где жена, где старший сын Сергей и дочь Мирослава… Жена в больнице, отвечал Володя, ногу зашибла, болит нога, а Сергей с Мирославой скоро придут… А чего журналистам москальским трэба?

Сушок говорил, а сам все косился на бутылку в центре грязного стола. Обнорский не выдержал:

— Скажите ему, Василь Андреич, чтобы выпил и не мучился. А то он слюной может захлебнуться.

Беспалый сказал, и Сушок закивал, улыбнулся, показывая гнилые зубы, быстро свернул «голову» бутылке «Немировской»… Попытался налить и гостям, но все дружно отказались. Тогда Сушок совсем воодушевился, налил себе почти полный стакан. Пил он некрасиво — давился водкой, выкатывал глаза и даже какой-то звук утробный шел из него… Галина брезгливо отвернулась. Потом Владимир Сушок закусил соленым огурцом и что-то сказал Беспалому.

— Он спрашивает, что вы хотите у него узнать? Если про мертвеца в лесу, то ему на эту тему разговаривать нет резона… про это он разговаривать не хочет.

— Откуда у него синяк? — спросил Обнорский.

— Он говорит: о дверь стукнулся, — перевел ответ Беспалый.

— А я думаю, что это ему поставили опера из убойного отдела, — сказал Андрей. — Или эсбэушники.

Беспалый перевел, и Сушок посмотрел на Андрея с испугом. «Значит, — понял Андрей, — все правильно, в точку попал».

— А мы, — продолжил Обнорский, — пришли к нему как друзья… с угощением. Но с нами он говорить, видите ли, не хочет, а с теми, кто его бьет, говорит… Хорошо это? Правильно это?

Сушок снова налил себе водки, выпил. Противно, неопрятно съел огурец. На стол снова вскочил кот, заорал. Володя снова смахнул его на пол. Кот зашипел, а Сушок вдруг заплакал. Он обхватил голову руками и заплакал… Потекли пьяные слезы, повисла на кончике носа сопля. Пятидесятилетний алкоголик плакал, обхватив голову руками, и причитал. Какое-то время все молчали, ошеломленные. Потом Обнорский спросил:

— Что он говорит?

— Он говорит, — ответила Галина, — что устал. Что жизнь у него собачья… даже хуже, чем собачья. Чем он так прогневил Бога? Чем он заслужил такую жизнь, люди добрые? А теперь, после того, как они с сыном нашли этого мертвяка проклятого, совсем беда. Приходят менты — бьют, приходят эсбэушники — тоже бьют. Все тюрьмой пугают… А Мирослава чуть не застрелила эсбэушника… А теперь еще вы на его голову.

Галина посмотрела на Обнорского, сказала негромко:

— Черт побери, мне его даже жалко, Андрей.

— Тогда поплачь, — отрезал Андрей. Все, кроме Сушка, молчали, но и Володя быстро успокоился, затих, вытер сопли.

Обнорский протянул ему сигарету, и Сушок взял ее, кивнул, что-то буркнул.

— Спросите, что значит: Мирослава чуть не застрелила эсбэушника? — попросил Андрей. Беспалый опять стал толмачить:

— Он говорит: позавчера в который раз приезжали офицеры СБУ. Это он правду говорит — они сюда зачастили. То милиция, то прокуратура, то СБУ… Позавчера они были, опять допрашивали его и сына. Все допытываются, откуда, мол, Сушок узнал, где зарыто тело. Потом вывели его, Володю, из дома на улицу, за хлев, и стали бить. Потом сказали: мы тебя расстреляем, и один достал пистолет… Но тут на крик выбежала Мирослава. Ей шестнадцать лет. Она отца любит. Мирослава прибежала с ружьем и сказала этим, что сама их расстреляет, а они отобрали у нее ружье и заглянули в патронник — патрона-то нет. Один протянул ей свой пистолет и сказал: «Стреляй. Стреляй в меня, если сможешь…». Мирослава и выстрелила.

Обнорский изумленно покачал головой. Беспалый тоже.

— …выстрелила, но, к счастью, ни в кого не попала. После этого эсбэушники сразу уехали… Но ему, Володе, все равно страшно и жить не хочется. А Мирославу потом весь вечер трясло, и уснуть она не могла… Сволочи! Все — сволочи. И зачем он только нашел это проклятое тело?

Из-за занавески, заменявшей дверь во вторую комнату, выглядывало испуганное лицо девочки лет восьми, с мутного экрана древнего телевизора страстные латиноамериканки говорили что-то о любви, хлопала на ветру калитка.

Тень безголового трупа сидела возле стола с бутылкой водки и домашними огурцами…

— Попросите его, чтобы рассказал о том, как он нашел труп. Я дам денег еще на бутылку, — сказал Андрей.

Беспалый перевел. Сушок шмыгнул носом и ответил, что не хочет он ни о чем говорить. Потому что боится СБУ и не хочет, чтобы в него тыкали пистолем… Уезжайте, паны, уходите. Все — сволочи!

— М-да, — сказал Андрей. — Ну что ж, настаивать мы не будем, уважаем права личности.

На улице заскрипела, хлопнула калитка, и во дворе сушковского дома появились две тени.

— Кажись, Сергей с Мирославой, — сказал Беспалый, вглядываясь в снежную мглу на улице.

Спустя еще минуту в дом вошел парень лет восемнадцати. Он был насторожен, неуверен, щупл и здорово напоминал старшего Сушка.

— Где шлялись? — заорал на сына Володя. — За смертью вас посылать.

Сергей ответил, что везти тележку с дровами тяжело — снегу подсыпало и ветер в лицо… Беспалый переводил.

— Где Мирослава?

— На улице.

— Почему в хату не идет?

— Боится, — ответил Сергей, и Обнорский догадался, что Мирослава боится их. Увидела возле дома незнакомую машину и решила, что опять приехали эсбэушники.

Андрей спросил у Сергея:

— Сергей, ты понимаешь по-русски?

Сергей неуверенно кивнул. Обнорский встал, протянул руку:

— Нас бояться не надо. Мы не эсбэушники, мы журналисты. Меня зовут Андрей (парень слабо пожал руку Обнорского), мои друзья — Галина и Николай… Зови Мирославу в дом, никто ее не обидит.

…Мирослава затопила печь. Она оказалась настоящей красавицей, и Андрей подумал, что пропадет она здесь. И еще он подумал, что у девушки есть характер, есть сила воли — не побоялась выйти с ружьем на сотрудников СБУ… И что было бы, если бы она убила или ранила офицера СБУ из его же табельного пистолета? Даже представить трудно…

С Мирославой разговаривала Галина, а с Сергеем — мужчины. Потрескивала печь, на столе появилась вторая бутылка. Сушок-старший угрюмо пил водку, молчал. Сергей тоже пил водку, но говорил: в тот день они с отцом взяли лошадь и телегу у дяди Ивана… Дядя Иван — брат отцов. Бо-о-гатый!… Они взяли взаймы лошадь и телегу, чтобы отвезти в Таращу два мешка картошки и продать на рынке.

И поехали. В Таращу можно проехать по дороге, но они решили срезать и двинулись лесом. Так и лошади легче… Они ехали через лес, и Сергей захотел в туалет. Он соскочил с повозки и сделал пару шагов в сторону… Было это аккурат возле пересечения трех дорог… Он сделал два-три шага и вдруг увидел рыхлую землю. И холмик какой-то. «А вдруг, — подумал он, — это лисья нора? А вдруг можно будет поймать лиску?» Он подобрал сломанную ветку и стал ковырять «нору»… А потом разглядел и «холмик» — это была испачканная землей человеческая рука! Сергей сильно испугался, отскочил. Рыхлая земля под ногами просела с противным «булькающим» звуком, а рука высунулась на пару сантиметров вверх… Он испугался «нечеловечески» и закричал. Ему даже показалось, что пальцы той руки шевелятся.

Сергей замолчал и вопросительно посмотрел на бутылку. «Тоже сопьется», — подумал Обнорский… Сушки выпили.

— Рука, — спросил Андрей, — была левой или правой?

— Не помню, — ответил Сергей, — испугался нечеловечески, убежал я к телеге обратно.

…Он подбежал к телеге, крикнул отцу: «Сваливаем отсюда, батька, сваливаем. Там человек закопан, а не лиска…» Но батька пошел сам посмотреть. Он сказал: «Вот дурень», — и пошел посмотреть. Он подошел и сразу разглядел руку. Отец оказался хладнокровней… Возможно, потому, что когда ходил к брату за лошадью, распил с ним бутылку первача… И даже разгреб немножко землю возле руки и между пальцами…