Ночные туманы - Игорь Всеволожский

Обвинительное заключение было составлено таким канцелярским, судейским слогом, что я с трудом его понимал.

— Обвиняемый Вахрамеев, — спросил председатель (комиссар, как по команде, вскочил и стал «смирно»), — признаете себя виновным?

— Признаю, — тяжело и четко бухнул комиссар.

— Объясните суду, почему вы стреляли в военного моряка Свенцицкого.

— Потому что он гад и белогвардейская контра, — отчетливо, на весь зал сказал комиссар.

— Почему вы решили, что Свенцицкий контрреволюционер? — спросил председатель сердитым старческим голосом.

— Разрешите объяснить, — сказал комиссар. — Аккурат накануне похода ко мне пришел командир катера товарищ Алехин…

— Тоже, как и Свенцицкий, бывший офицер бывшего царского флота? перебил председатель.

— Так точно, товарищ Алехин, — подчеркнул Вахрамеев слово «товарищ», пришел к нам из царского флота.

— Продолжайте, обвиняемый.

— Пришел и докладывает, что этот гад, эта белогвардейская контра, продажная сволочь, непримиримый наш враг, сделал ему, товарищу Алехину, гнуснейшее предложение.

— Может быть, вы, обвиняемый, воздержитесь от эпитетов? Употребление их перед судом неуместно. Так какое же предложение сделал Свенцицкий?

— Этот гад предложил товарищу Алехину увести катер со всей командой в соседнюю капиталистическую страну. Он, сукин сын, провокацию развел, будто бы ему досконально известно, что не сегодня, так завтра все бывшие офицеры царского флота будут арестованы и высланы в концентрационные лагеря.

— Вы говорите, что Свенцицкий запугивал командира катера и убеждал, что ему другого выхода нет. Но что бы сказала команда?

— По мысли этого гада…

— Обвиняемый, я вас предупреждал…

— По мысли Свенцицкого, команда бы ничего не знала. Есть задание идти и идут, а куда придут, то одному лишь начальству известно. Свенцицкий намеренно убрал из команды двух комсомольцев и заменил их своими людьми, такими же продажными шкурами, как и он сам…

— Насколько мне известно, на подобные перемещения нужна санкция комиссара?

— Так точно. И я приказ подписал.

— Как же вы это так? — развел председатель руками.

— Он ловко подвел, гад, сыграв на комсомольской прослойке. Мол, комсомольцы поднимают дух беспартийных, так дадим же по комсомольцу на катер! Я с таким предложением был солидарно согласен.

— Допустим. Теперь ответьте на новый вопрос, обвиняемый. Как же так получилось, что вы целиком поверили военмору Алехину, и вам в голову не пришло, что, быть может, у него есть личные счеты с Свенцицким? Ведь они бывшие царские офицеры.

— Не способен на подлость Алехин! Я с ним пуд соли съел.

— И вы решили расправиться со Свенцицким своим судом? Вы коммунист, Вахрамеев! — возмущенно выкрикнул старичок председатель.

— Я забрал с собой Алехина, живого свидетеля. И он повторил в лицо гаду всю правду. Тот бледнел и краснел. Потом закричал, что своим наговором Алехин подрывает авторитет и честь командира Рабоче-Крестьянского Флота, выхватил пистолет… Он бы прикончил Алехина. Тут я и выстрелил…

— Вы собирались убить Свенцицкого?

— Он как змей к нам пробрался. За пазухой камень носил. Людям жизнь хотел испоганить, завезти на чужбину. Последний катер — у нас их два, три и обчелся — у Советской власти угнать. Разве чего другого заслужил он, подлая сволочь?

Вахрамеев весь ощерился, так он был зол. О своей судьбе он, казалось, не думал.

— У вас есть вопросы к подсудимому? — спросил председатель членов суда.

— Вы увидели, что Свенцицкий ранен, и ушли? — поинтересовался член трибунала.

— Так точно. Пожалел, что только перебил ему руку.

Зато он выстрелить в товарища Алехина не поспел!

Я позвал Алехина, и мы пошли в Особый отдел.

— Вы, — спросил второй член трибунала, — служили на эскадренном миноносце «Керчь»?

— Так точно. Служил торпедистом.

— И принимали непосредственное участие в потоплении флота?

— Так точно, торпеды мои пошли точно в цель. Приказ от товарища Ленина был — разве можно ослушаться? Плакали мы, горько плакали, — тут Вахрамеев вытер ладонью глаза, — но чем сволочам-интервентам флот наш отдать, лучше пусть лежит на дне моря…

— Вы и на берегу воевали?

— Так точно, на бронепоезде.

— Ранены были?

— Шесть раз.

— Тяжело?

— В госпиталях не отлеживался. Когда беляки бронепоезд — он «Революция или смерть» прозывался — взорвали, сознание потерял… Очнулся, а руки накрепко связаны… В балку нас повели… Стойкий был среди нас комендор со «Свободной России»… Покажем, говорит, братцы, как умирают красные моряки… «Вставай, проклятьем заклейменный…» запел… Ну и мы подхватили…

Допеть до конца, гады, не дали! Очнулся я под мертвецами. Кое-как выполз. Крестьянка одна в своей хате меня сохранила… Анной Архиповной звать… Потом воевал.

В горкоме партии работал. А после по решению Цека нашей партии вернулся на флот. Вот, пожалуй, и все…

— Садитесь, подсудимый, — мягко сказал председатель.

Вызывали свидетелей.

Алехин был бледен. Он подробно отвечал на вопросы суда. Да, Свенцицкий учился с ним в корпусе, был старше его двумя курсами. Свенцицкого не любили за гонор, заносчивость.

— Я не знаю, как он пришел в Красный флот, мы об этом с ним не беседовали. Я же лично считал, что иного пути для нас, молодых офицеров, нет. Служить России…

— Врангелевцы тоже считали, что служат России, — оборвал его председатель.

— Говоря о России, — вспыхнул Алехин, — я говорю о той власти, за которой народ, а не о той, у которой нет за душой ничего.

Он слово в слово повторил рассказ Вахрамеева.

— Вы свободны, свидетель. Свидетель Сучковский!

В зал вошел один из вновь прибывших краснофлотцев.

— Что вы можете показать по данному делу, свидетель Сучковский? спросил председатель.

— Моя настоящая фамилия не Сучковский, — волнуясь, заговорил краснофлотец. — Я сын адмирала Бартеньева. Отец после революции ушел с флота и забрал меня с собою на юг. Он говорил, что Россия пропала, надо перебираться в другие страны. Я отказался с ним ехать. Я с детства хотел стать моряком. Под фамилией матери я записался добровольцем на флот. Но черт дернул меня зайти с отцом к бывшему старшему лейтенанту Свенцицкому! Он, придя к нам на катер, спросил меня: «Хотите, я вас переброшу к отцу?»

Я отказался.

«А вы знаете, что с вами сделают, если в Особом отделе узнают, кто вы? Вас расстреляют…»

Он сказал, что уведет катер за морскую границу.

«Если кто-либо из команды заподозрит неладное, стреляйте без промедления. За вами станет смотреть Головач, а стреляет он метко…»

— Сегодня утром, — продолжает Сучковский, — мне удалось ускользнуть от Головача в Особый отдел. Я считал, что мой долг так поступить.

— Садитесь, свидетель.

Председатель вызвал Свенцицкого. Тот вошел с рукой на черной перевязи. Предупредив Свенцицкого об ответственности за ложные показания, председатель спросил:

— Что вы можете показать по данному делу?

Свенцицкий кинул презрительный взгляд на скамью подсудимых.

— Я убежден, — сказал он раздельно, — что комиссар не в своем уме. Ему место в психиатрической клинике.

— Вы читали показания обвиняемого?

— Так точно.

— Что о них скажете?

— Что он стрелял в меня — правда. Все остальное наглая ложь.

— С показаниями свидетеля Алехина на предварительном следствии ознакомились?

— Так точно.

— Что о них скажете?

— Алехин всегда был фантазером. То, что он выдумал, давным-давно напечатано в «Мире приключений».

— Вы покушались убить его?

— Ложь.

— Вы утверждаете, что обвиняемый стрелял в вас без всякой причины?

— Я же сказал: комиссару место в психиатрической клинике.

— Секретарь, зачитайте показания свидетеля Сучковского-Бартеньева.

Свенцицкий переменился в лице, услышав вторую фамилию Сучковского. Пока секретарь читал показания, Свенцицкий вслушивался в каждое слово. Когда показания были зачитаны, он сказал:

— И это ложь.

Председатель поднял к близоруким глазам какую-то бумажку.

— Свидетель Свенцицкий, вот показания, данные сегодня в Особом отделе неким Головачом. Он направлен вами на катер Алехина. Этого не отрицаете?

Свенцицкий как-то сник и больше не отвечал на вопросы председателя.

Члены суда пошептались, и председатель объявил:

— Трибунал постановил взять свидетеля Свенцицкого под стражу.

Мигом выросли два здоровенных военмора с винтовками. Свенцицкий уходил, высоко подняв голову, но губы у него дергались.

Вахрамеева оправдали. Я крепко пожал ему руку. Он похлопал меня по плечу: