Рождение легиона - Gedzerath

– «П-прошу тебя…» – слова дались мне нелегко, просить о чем-то убийцу, отдавшего тот самый роковой приказ, было неимоверно сложно. Я чувствовала, что медленно вонзаю острый нож себе под ребра, неторопливо, с садистским сладострастием, ведя его прямо к сердцу, но вытолкнула, выплюнула, выжала из себя эти слова. Ради памяти своего милого я была готова на все – «Прошу, скажи мне, куда забрали убитого пегаса… Или… Или его тело».

– «Известно куда, пизденка – уволокли его, монстра этого» – осклабился атаман, нагло улыбаясь краями рта, увенчанного костяным колпачком клюва – «Сейчас ребятки эту тушу в лагерь принесут – и расчленят, ебатраха твоего, на кусочки. Славная добыча, клянусь перьями Хрурта! Еще никто не мог похвастаться, что поймал фестрала, мы первые будем, славные трофеи из него сделаем!».

«О нет! Блядь, что же делать, что же делать…».

– «А ты меня отпусти!» – видя выражение беспомощности, застывшее на моей мордочке, лукаво предложил мне грифон. Желтые глаза метнулись в сторону окон вагона, под которыми стояли так и не представившиеся мне вооруженные пони – «Отпусти, и ничего с тобой и не случиться. Пасть в бою – самое милое дело. Ты себе еще кого-нибудь найдешь, а хочешь – я сам тебя провожу, в лагерь наш. Там ты и тело увидишь, раз так рвешься к своему монстру… Вот только птенцов этих мы с собой возьмем. Без них – никуда не полечу!».

Надеюсь, эти записи никто и никогда не прочтет. Я давно закончила отсылать свои «дневники», больше похожие на рапорты, принцессе, но по старой памяти, все еще веду эти записи для себя. Надеюсь, они пойдут в хлам, и моим детям не придется читать о том, как кричала и плакала, как отчаянно молила их мать мерзко улыбающееся, химероподобное существо, вальяжно висевшее на растянувших его веревках. И я верю, что в этом мире есть хоть немного справедливости для маленькой, пятнистой кобылки, которая сдалась – и принялась раскручивать тугие, неподатливые веревки».

– «Да-да-да, вот так!» – удовлетворенно клекотал грифон, с презрительной ехидцей глядя на мою заплаканную мордашку – «Не бойся меня. Просто развяжи эти веревки, и уговори этих крига отпустить моих… Моих подопечных. И я сам отнесу тебя в лагерь. Клянусь крашеными перьями Хрурта – я не прикоснусь к тебе и когтем!».

«Да он же обманывает меня!».

Откровение, свалившееся мне на голову, было похоже на холодную волну, ледяной волной окатившую мое дрожавшее, словно в лихорадке, тело. Застонав от горя и разочарования, я отшатнулась от мерзко лыбящегося грифона, и упала на скамейку, спрятав морду в копытах.

«Кентурион? Какой из тебя кентурион? Ты потеряла голову, развесила сопли и едва не совершила самую большую глупость в своей жизни!» – бурный ледяной поток растекался по всему телу, вымывая из него липкий жар неуверенности, и холодной льдинкой поселяясь в бешено колотящемся сердце, остужая, замедляя его бег. Покалывающий холодок достиг головы, остужая колотящийся в панике разум, и наконец, я смогла, я услышала где-то вдалеке, на грани слышимости, чей-то едва заметный голос. Он был настолько тих, что я не могла разобрать ни слова, ни интонации, ни даже его пол, но что-то во мне уверенно подсказывало – я, наконец, смогла дозваться своего невидимого симбионта.

И он мне ответил – как мог.

– «Значит, не тронешь и когтем?» – мой голос изменился настолько, что грифон вздрогнул от неожиданности, глядя на меня круглыми глазами, в которых появилось какое-то новое, незнакомое мне чувство – «А твои подельнички – они тоже не тронут?».

– «Ну, я все еще их атаман-барон!» – попытался импровизировать мой пленник, но я уже поняла, что это все ложь – «И если ты придешь сама, приведя меня и моих птенцов, то может быть, хорошенько извинившись перед ними, ты и загладишь свою вину настолько, что…».

– «У меня есть встречное предложение, существо» – мои губы раздвинулись в очень нехорошей улыбочке, о существовании которой я раньше не догадывалась и сама – «Ты отвечаешь на все мои вопросы, гад, а я, взамен, передаю тебя вот этим славным местным пони, которые тебя допросят, а затем куда-нибудь ушлют. Может, это будет и карьер, может – каменоломня или тюрьма. Но ты останешься в живых, понял? Ну что, как тебе такое предложение?».

– «Что?! Да пошла ты богам под хвост, ссучка!».

Пододвинув к себе наполненный пышущим жаром котелок, я долго вглядывалась в мерцающее марево подернутых пеплом углей, тихонько потрескивающих, словно в радостном нетерпении от предстоящего действа. Казалось, еще немного – и я откажусь от того, что я задумала чуть раньше, но так и не смогла осуществить… Но теперь, я была не одна, и это новое существо, взявшее контроль над моим телом и эмоциями, наконец, приоткрыло мне доселе скрываемую ото всех грань своей личности. Своего вида. Всего своего вымершего рода.

– «Я хочу знать, куда унесли пленников, захваченных сегодня утром при нападении на этот поезд» – холодно произнесла я, глядя в круглые, птичьи глаза атамана. Ледяная броня, сковавшая меня при известии о смерти мужа, вернулась – и вновь приняла меня в свои холодные объятья. Я больше не сопротивлялась – сожаление, горечь потери и ярость на столь несправедливую судьбу толкнули меня в объятья Древнего – и он считал, что знает, как нужно поступать в таких вот случаях».

«Они никогда не вели переговоров с террористами».

– «Оближи мои шерстяные шары, ты, хренова малолетняя пиздааааааааааааааааааа!» – наглый клекот, в котором сквозила храбрость отчаяния, перерос в хриплый, каркающий крик боли, когда я, недовольно покачав головой, подняла чугунок – и надела пышущий жаром раздутых углей котелок на переднюю лапу грифона.

Сначала не происходило ничего – решивший не сдаваться супостат мужественно терпел, тихонько стуча дрожащим от боли клювом, но уже через минуту за первым криком последовал второй, затем третий, заставляя меня болезненно морщиться от оглушающего звона в ушах. Тошнотворный запах горящей плоти потек по вагону, и неожиданно для себя, я сглотнула, впервые за несколько лет, проведенных в качестве пони, почувствовав запах жареного мяса.

– «Где они? Куда их унесли?» – рыкнула я, сдергивая котелок с лапы пленника, уставившись в круглые глаза и стараясь не обращать внимания на ужасную, почерневшую, скрюченную конечность. Твердая кожа, покрывавшая лапу грифона, сопротивлялась до последнего, но вскоре, лопнула и она, не устояв перед адским жаром разожженных ее же хозяином углей, и выпуская из трещин гладкую, застывшую, сплавившуюся в однородную, красно-оранжевую массу плоть, исходящую паром и запахом горелого мяса. Скрюченные когти навек застыли потрескавшимися, почерневшими кусочками кости на сведенных, обгорелых пальцах птичьей лапы, и где-то в глубине моей замерзшей, заключенной в лед души на мгновенье вспыхнул ужас от понимания, какая же это, должно быть, была боль.