Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, госпожа.
– А здесь, – сказала Королева, вдруг заметив письмо, которое держала в руке, – здесь говорится, как сэр Гавейн что ни день выезжал к замку и выкликал сэра Ланселота, называя его изменником и трусом. Рыцари же Ланселота гневались и выходили один за одним, но он сокрушил их всех и многих сильно покалечил. Он едва не убил Борса и Лионеля, пока наконец не пришлось сэру Ланселоту выйти к нему. Люди, засевшие в замке, настояли на этом. Он сказал сэру Гавейну, что тот принудил его биться, как зверя, загнанного в засаду.
– А сэр Гавейн что?
– А сэр Гавейн сказал: «Оставь твои пустые речи и выходи, и мы отведем душу».
– И они сразились?
– Да, они сразились в поединке перед воротами замка. Прочие все обещали не вмешиваться, и они начали биться в девять часов утра. Вы ведь знаете, насколько лучше сэр Гавейн сражается поутру. Потому они так рано и начали.
– Хорошо еще, что Господь наделил сэра Ланселота троекратной силой! Потому как я слышала разговоры, будто у Древнего Люда в жилах примешана кровь эльфов, недаром ведь они рыжие, госпожа, и от этого ихний властитель до полудня владеет силой трех человек, потому что за него сражается солнце!
– Должно быть, это очень страшно, Агнес. Но сэр Ланселот слишком горд, чтобы не дать ему этого преимущества.
– Надеюсь, сэр Гавейн его не убил.
– Едва не убил. Но он прикрывался щитом и все время уклонялся и медлил, и отступал перед сэром Гавейном. Здесь сказано, что он получил много жестоких ударов, но сумел оборонить себя до полудня. А затем, конечно, мощь эльфов пропала, и он нанес Гавейну такой удар по голове, что тот рухнул и не сумел подняться.
– Увы, бедный сэр Гавейн!
– Да, он мог бы убить его прямо на месте.
– Но не убил.
– Нет. Он отступил и оперся на меч. Гавейн молил его о смерти. Он неистовствовал как никогда и взывал к Ланселоту: «Зачем ты отступаешь от меня? Вернись и убей меня насмерть! Я не сдамся тебе. Убей меня сразу, ибо, если ты сохранишь мне жизнь, я только буду биться с тобою снова». Он плакал.
– Уж на сэра-то Ланселота можно положиться, – рассудительно сказала Агнес, – что он нипочем не станет разить поверженного рыцаря.
– Да, можно.
– Он всегда был достойным и добрым джентльменом, хоть красавцем его и не назовешь.
– Никто и ни в чем не мог его превзойти.
Они примолкли, смутившись охвативших их чувств, и снова взялись за шитье. Наконец Королева сказала:
– Свет меркнет, Агнес. Как вы думаете, не зажечь ли нам свечи?
– Конечно, госпожа. Я тоже подумала об этом.
Она принялась разжигать от пламени камина свечи с тростниковыми фитилями, что-то ворча об отсталости и нищете северных варваров, у которых и свечей-то порядочных нет, а Гвиневера между тем еле слышно запела. То был дуэт, который она часто певала с Ланселотом, и, осознав это, она сразу умолкла.
– Ну вот, госпожа. А день-то, похоже, прибавился.
– Да, скоро снова весна.
Усевшись и возобновив при дымном свете шитье, Агнес вернулась к расспросам – с того места, на котором они прервались.
– А что сказал про это Король?
– Король заплакал, увидев, как Ланселот пощадил Гавейна. Его одолели воспоминания, и он так расстроился, что даже заболел.
– Это, наверное, то, что называют нервным срывом, госпожа?
– Да, Агнес. Король занемог от горя, а Гавейн лежал с сотрясением мозга, так что обоим было худо. Но рыцари по-прежнему держали осаду.
– Что ж, госпожа, не очень-то веселое письмо, верно?
– Да, не очень.
– Я, помню, тоже раз получила письмо, – ну, да что там, как говорят, чем хуже весть, тем скорее доходит.
– Все, что у нас теперь есть, – это письма. Двор опустел, мир раскололся, и никого, кроме Лорда-Протектора, при нас не осталось.
– Ах, уж этот мне сэр Мордред: вот сроду я таких терпеть не могла. Чего он добивается, разглагольствуя перед народом? Да еще и шляпу перед ним снимает, только людей смешит! И почему он не может одеться повеселее, слоняется тут весь в черном, будто он и не человек, а светопреставление Господне? Это он, если позволите, от сэра Гавейна одежку-то перенял.
– Их форма задумана как траур по Гарету.
– Да никогда он к сэру Гарету добрых чувств не питал, этот-то. Не верю я, что он их вообще питал хоть к кому-нибудь.
– Он питал их к своей матери, Агнес.
– Ага, а ей в конце концов перерезали глотку за то, что она была не лучше, чем ей полагалось. Вся их шатия со странностями.
– Королева Моргауза, – задумчиво произнесла Гвиневера, – наверное, и впрямь была странной женщиной. Теперь, после назначения сэра Мордреда Лордом-Протектором, все уже знают об этом, так что скрывать тут особенно нечего. Наверное, она была сильной женщиной, если смогла увлечь нашего Короля, когда у нее уже было четверо сыновей. Да что там, она и сэра Ламорака-то завлекла, уже будучи бабушкой. Должно быть, она имела страшную власть над своими сыновьями, если один из них испытывал к ней столь яростное чувство, что даже убил ее. А ведь ей было уже под семьдесят. Я думаю, она просто сожрала Мордреда, Агнес, как паук.
– Одно время поговаривали насчет того, что все эти Корнуолльские сестры – ведьмы. Оно, конечно, хуже всех из них была Моргана ле Фэй, но и эта Моргауза недалеко от нее ушла.
– От этого лишь проникаешься жалостью к Мордреду.
– Вы, госпожа моя, поберегите эту вашу жалость для себя, потому что от него вы жалости не дождетесь.
– С той поры, как страну оставили на его попечение, он всегда был вежлив со мной.
– Ага, вежлив-то он был. От таких вот тихонь главный и вред.
Гвиневера, держа шитье поближе к свету, задумалась над ее словами. И спросила с некоторой тревогой:
– Вы ведь не думаете, что сэр Мордред затеял что-то недоброе, Агнес, правда?
– Темный он человек.
– Но он же не станет делать зла после того, как Король доверил ему заботу о стране и о нас?
– Я этого вашего Короля, госпожа, если вы простите мне такие вольные речи, никак понять не могу. Сначала он отправляется воевать со своим лучшим другом, потому что ему сэр Гавейн так велел, а потом оставляет Лордом-Протектором самого своего злого врага. Почему он ведет себя так безрассудно?
– Мордред ни разу не нарушил законов.
– Это оттого, что он слишком хитер.
– Король
