Метафизика возникновения новизны - Иван Андреянович Филатов

гармония потому лучше, что бессознательное (тайное) «понимание» «понимает» объективную идею произведения искусства и это «понимание» сопровождается спонтанно возникающим интеллектуальным чувством удовольствия, в то время как сознательное (явное) понимание любой уже известной идеи, хотя и на самом деле понимает субъективную идею-мысль, но, тем не менее, возникновением чувства удовольствия не сопровождается.

И это только потому, что «тайная гармония», заложенная в эстетической идее, обладает свойством красоты (новизны), а явная гармония его уже утеряла в процессе трансформации любой объективной идеи в идею субъективную. Да к тому же нам надо помнить, что эстетическая идея сама по себе как идея объективно-интеллектуальная вообще не подвержена полной, то есть абсолютной трансформации в идею субъективную, Видели ли мы когда-нибудь за всю многовековую историю существования искусства, чтобы какое-либо из его настоящих произведений потеряло свою ценность? Конечно, нет. И в этом основная особенность искусства, отличающая его от науки и техники. Можно сказать, что объекты последних (теории, законы, идеи, изобретения и т. д.), вступая во все новые и новые взаимосвязи (идеи) все время обновляются (то есть становятся), в то время как эстетические идеи, подобно платоновским вечным идеям, являются объектами постоянного интереса и извлечения из них нашим бессознательным того духовного знания, которое мы еще не в состоянии понять нашим сознанием (разумом).

А теперь для того чтобы лучше понять процесс становления сущего рассмотрим, в чем заключается различие нашей модели идеи от модели Платона. Если, согласно Платону, идея вещи это предел ее становления, – то есть идея это идеал, к которому стремится бесконечно становящаяся вещь, – то получается, что у каждого сущего только одна предданная ему идея. Согласно же нашей модели, идея тоже предшествует становящемуся искомому сущему, но все дело в том, что она ему предшествует в становлении какого-либо достаточно ограниченного числа (одного-двух) свойств объекта или его взаимосвязей с соседним объектом. Следующая же новая идея наделяет это же сущее новыми взаимосвязями с другими объектами-сущими. И так без конца. То есть, у объекта нет какой-либо одной «своей» идеи – как это наблюдается в модели Платона, – но это сущее, каждый раз вступая во взаимосвязи с другими объектами, является объектом все новых и новых идей, результатом чего является наделение данного объекта все новыми и новыми взаимосвязями и свойствами. И только в этом заключается сама суть его становления, то есть Бытия.

Таким образом, можно заключить, что, согласно платоновской модели, каждое становящееся сущее (вещь, объект) в пределе формирует какую-то одну свою «личную» идею. В нашей же модели – более адекватно, как нам представляется, отвечающей действительному процессу мышления и сотворения новизны – все наоборот: множество идей формирует бытие (существование) какого-либо одного сущего. И нет предела его становления, как нет предела тем идеям, одним из объектов которых оно может стать в будущем. (Так, мы уже приводили пример с водой, для которой существенным свойством будут текучесть и весовая характеристика – в идее гидроэлектростанции; способность растворять в себе соли и минеральные вещества – в идее гомеостаза; способность к фазовым превращениям – в идее круговорота воды в природе; свойство «отбирать» тепло – в идее пожаротушения и т. д.).

Таким образом, понятие идеи, по сути дела, даже не закрепившись и не оформившись на правильном пути своего истинного представления – как ценностно-смыслового комплекса некоторого количества объектов – это понятие уклонилось на неверный путь представления идеи сначала как наиболее совершенного выражения сущности вещи, а затем как представления нашего сознания (Декарт и др.). И у нас нет никакого сомнения в том, что античные философы, ученые, изобретатели продуктивно мыслили посредством генерирования иррациональных идей, представляющих собой комплексы определенного числа объектов-сущих. Но судьбе было угодно вплоть до Новейших времен сохранить представление об идее как о «видимой умом» субстанции вещи.

Но по-другому, наверное, и быть не могло. Слишком непосредственными были представления греков о природе и технике. Это для нас, сегодняшних, и сведущих в технике, положим, тиски это примитивный слесарный инструмент, а вот для Платона это «хитро сделанный прибор», изобретенный каким-либо мастером столярного, кузнечного или военного искусства. Обвинять предшественников в том, что они чего-то недодумали, недопоняли или недоделали, самое неблагодарное и неблагородное дело. Важно понять причину того, почему метафизическая мысль свернула в ту или иную сторону и какие факторы этому способствовали. Только выяснив это, мы можем приблизиться к истинному пониманию какого-либо вопроса и тем самым продвинуться в познании его сути. А самое сложное в нашем познании это познание того, как же мы все-таки познаем. Но удивительнее всего то, что мы нисколько не продвинулись в этом вопросе. И об этом свидетельствует хотя бы то, что со времен досократиков и Платона наше познание окружающего нас мира сделало громадные успехи, но мы совсем недалеко ушли в познании самих себя в части познания наших мыслительных способностей.

И если мы хотя бы в некоторой степени, – благодаря психоанализу, аналитической и гуманистической психологии продвинулись в понимании скрытых мотивов нашей повседневной деятельности, то в познании скрытых механизмов нашего продуктивного мышления мы не то что остались на уровне Античности, но и в некоторых и притом фундаментальных вопросах даже отступили назад. Пример тому, как забвение некогда полнокровного и насыщенного понятия души, – этого основного «органа» нашей продуктивной, чувственной и интеллектуальной деятельности, – так и упущение истинного смысла процесса самого Бытия. Из нашей души как-то таинственно и незаметно улетучились сами первоосновы нашей духовной жизни, и мы постепенно превратились в бездушных автоматов по производству средств, обеспечивающих удовлетворение наших все возрастающих, но не всегда оправданных плотских потребностей.

Таким образом, если представленный нами в виде метафизической последовательности структурный состав Бытия как возникновения новизны и функциональная роль каждого из его звеньев определяются структурным составом объективной идеи и функциональной ролью каждого из ее элементов, то естественно предположить, что искаженное представление об идее станет причиной искаженного или неполного представления о Бытии во всей его совокупности. И действительно, можем ли мы в полном объеме понять процесс становления сущего, если ни в платоновском, ни в новоевропейском представлениях об идее не фигурируют – в качестве определяющих! – ни свойства объектов, ни тем более их взаимосвязи между собой. Конечно, понять мы этого не можем, поскольку только из Бытия мысли, развертываемой из объективной идеи, становятся видимыми те свойства и те взаимосвязи, в которых проявляется само «бытие» тех сущих, что были в ней задействованы. Это, во-первых. Во-вторых, из прежнего, скажем так, «классического» понятия идеи, будь оно платоновским или декартовским, совсем неясно, откуда и каким именно образом формируется сама идея. (Ведь не можем