Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы - Сергей Хрущев

И далее:

«Мы и после встречи предпринимали шаги. Не столько на практике, сколько рекламировали, что намереваемся осуществить наши предложения и подписать мирный договор. Действовали мы довольно энергично, оказывали нажим через печать, во время бесед и встреч. Одним словом, пустили в ход все доступные нам средства, чтобы создать впечатление у наших противников, что если они не поступят разумно и не согласятся с нами, то мы сделаем так, как говорили президенту США».

Кеннеди был готов к силовому противостоянию. Любой его шаг по Берлину навстречу отцу был бы расценен и в Бонне, и в Вашингтоне как проявление слабости, капитуляции перед лицом Советского Союза. Такого президент себе позволить не мог.

По словам отца, расставались они с президентом в мрачном настроении. Отец говорил, что по выражению лица Джона Кеннеди было видно, что он чрезвычайно огорчен отсутствием конкретных договоренностей, тем, что переговоры зашли в тупик.

Отец был настроен более философски, но и его, естественно, не радовал подобный исход. Он говорил по этому поводу:

«Я хотел бы, чтобы мы расставались при другом настроении, но я помочь ничем не мог, потому что политика неумолима. Наше классовое положение не дало возможности прийти к соглашению… А это опять нас отбрасывало к обострению и продолжению «холодной» войны. За это мы должны были платить, потому что опять начиналась гонка вооружений. Одним словом, эта политика была нам уже известна, она обременяет бюджет и понижает экономический потенциал… жизненный уровень наших народов».

Не имело особого значения, кто выглядел мрачнее: и отец, и президент понимали, происходит что-то не то, но идеологическая установка с обеих сторон предусматривала, в конечном счете, победу над противником… или собеседником. Не знаю, как звучит правильно.

Переговоры в Вене не дали результата. А это означало продолжение ядерной гонки. В ноябре 1961 года американцы начнут размещение баллистических ракет средней дальности «Юпитер» в Италии и Турции.

Министерство обороны, конструкторы ракет, самолетов и других видов вооружений продолжали одолевать отца просьбами о возобновлении взрывов. Отцу не хотелось терять накопленный за два с половиной года моратория моральный и политический багаж, но теперь и он склонялся к тому, что другого выхода просто не существует.

Отца беспокоило, что мы проводим еще слишком много взрывов в центре своей территории, в Семипалатинске. Как ни оберегайся, а ветер разносит зараженные радиацией облака по всей округе. Средмашу поручили проработать варианты подземных испытаний. К тому же склонялись и американцы. Они предлагали вообще ограничиться подземными испытаниями. Наши специалисты-атомщики отнеслись к этой идее с недоверием, докладывали отцу, что крайне затруднится проверка эффективности взрыва. Сейчас на полигоне строят сооружения, устанавливают технику и смотрят, что с ней произошло. С переходом под землю придется довериться расчетам.

Министр Ефим Павлович Славский особенно скептически относился к возможности испытания под землей мощных зарядов. В те годы каждый разработчик старался удивить соседа, а главное — начальство все возрастающим эквивалентом взрывной силы своего изделия. От трех мегатонн перешли к пяти, затем к десяти, от них — к пятнадцати, а сейчас говорили о двадцати, пятидесяти и даже ста мегатоннах. О возможности боевого использования подобных монстров слова произносились скороговоркой, глухо, но сами цифры впечатляли. Не избежал их влияния и отец. Он не уставал восхищаться достижениями конструкторов. Конечно, о подземных испытаниях таких фантастических зарядов не шло и речи.

Американцы не гнались за рекордами. Они остановились на мощности около двадцати мегатонн и стали резко снижать как вес заряда, так и его эквивалент. Люди рациональные, они подсчитали, что больше напакостишь, усеяв землю сравнительно слабыми взрывами (в несколько сот килотонн), чем гигантским, подобным вулканическому извержению, но единичным, быстро теряющим с увеличением расстояния от эпицентра разрушающую силу ударом. Кстати, их заряды очень хорошо укладывались в концепцию подземных испытаний.

Немаловажным аргументом со стороны Министерства среднего машиностроения служило и возрастание стоимости испытаний: на каждый взрыв придется рыть специальную шахту. А ведь зарядов за эти годы наделали десятки.

Тогда отец попросил перенести максимально возможное количество взрывов из Семипалатинска на Новоземельский полигон. Работать там, конечно, несравненно сложнее — Крайний Север, но все-таки подальше от населенных районов.

Напомню, что Новоземельский ядерный полигон ведет свою историю с 21 сентября 1955 года, в тот день там прошло первое подводное атомное испытание. За время его существования там произвели 132 взрыва: 83 воздушных, 42 подземных, 3 подводных, 3 надводных, 1 надземный, общей мощностью 240 мегатонн.

Славскому отец поручил еще раз тщательно проработать технические аспекты проведения подземных испытаний. Экспериментальную шахту на Семипалатинском полигоне как раз заканчивали, первый подземный взрыв можно было произвести уже в этом, 1961 году. Как и в случае с подземными стартовыми позициями ракет, отец посоветовал связаться с угольщиками. Их опыт, по его мнению, мог оказаться полезным.

Хотя отец внутренне созрел, решился на возобновление взрывов, он хотел еще раз проверить себя и назначил на 10 июля в Овальном зале Кремля широкое совещание с привлечением специалистов: ученых, конструкторов, испытателей, военных.

Большинство участников поддержали идею возобновления испытаний, считали, что мы и так потеряли слишком много времени, позволили американцам оторваться, получить преимущество.

Отец рассказал, что против выступил один Сахаров.

О расхождениях с Сахаровым отец очень сожалел. Андрей Дмитриевич не первый раз выступал против испытаний. Его записки отцу о вреде взрывов, их пагубном влиянии на все живое сыграли немаловажную роль при принятии решения об объявлении моратория. Сахаров возражал против проведения серии испытаний в 1958 году. И вот теперь он, предваряя обсуждение на совещании, направил Хрущеву новую записку, где отмечал, что возобновление испытаний после трехлетнего моратория подорвет переговоры о прекращении испытаний и о разоружении, приведет к новому витку гонки вооружений…

Отец с сожалением признался, что не сдержался и резко ответил Сахарову.

«Неужто я обо всем этом не знаю, — выговаривался в сердцах отец на следующий вечер, — но ведь американцы о разоружении и слышать не хотят. Он говорит о гуманизме, а я должен думать о безопасности страны. Начнись война, скольких людей ждет смерть, если мы не сумеем дать достойный отпор».