Сигналы Страшного суда. Поэтические произведения - Павел Зальцман

1928

18. Весна («Окна стеклянной пеной…»)

Окна стеклянной пенойБьются в сетях у стен,Разломан ножами светаХолодный блеск их.Как рыбы, уходят в тениИ в тине тонут, с тем,Чтоб на внезапной лескеМетнуться занавеской.

За дребезжаньем ведер,За звяканьем подков,За прыганьем подводыПо голышам булыжнымВзлетают, звоном выдернутые,Грузила пятаковИ падают под сводами,Холодные и влажные.

И, каплями разбуженные,Оживают плиты,И уплывают лужи,И розовы граниты.

9 апреля 1929

Ленинград. Загородный, 16

19. Вывеска

Со звоном плывут и тонутВ тени вороненые рыбы,А от стекольной водицыВзлетает битая птица.

1929

Загородный, 16

20. «Не вытянет стрела в глухие облака …»

Не вытянет стрела в глухие облакаТугой и медный звон зеленой тетивы.Молчат колокола. На мертвых языкахКачаются сползающие шлифованные тени.Им петь нельзя, но звон их в грязной пенеИ в плеске желтых волн Невы.

Колет колокол железом,Звон удара, бок проломан.Разогнали. Он ползет.Он сорвался с колокольниДля последних похорон.По каменьям грянул звон.

Пепел тает. Ветер веет.Пыль пылит. Нева невеет.

1929–30?

21–23. Дождь

I. Ночь («Окутал дождь. Затопленный булыжник…»)

Окутал дождь. Затопленный булыжник.Мы заперты в бочонках тусклых улиц,И в желтизне приподнятого небаОтражена нахмуренность закут.Мы наблюдаем с жадностью прохожих —Они от нас скрываются, сутулясь.Мы припадаем к выщербленным стенам.Ночь выжата, и мы в ее соку.

Раздавленные сыростью известки,Недвижны покоробленные стены.Привлекшие нас темнотою сваиЕдва шипят, как илистая пена,И вдруг, пустой и глянцевой полоской,За поворотом, как всегда бывает,Сливаясь в цепь из булькающих капель,Стекает вниз холодная вода.

Но через дождь пока что серый скальпельПо горизонту ползшего рассветаК ночной одежде, скомканной и спящей,Метнулся с крыш и с кожею содрал.Глаза открыл и ставнями заклекалПромытый утром город. После этогоВ пузырчатой и лопавшейся чащеСгорела и рассыпалась заря.

10 апреля 1929

Ленинград

II. «За подворотней дробный гул…»

За подворотней дробный гулТянул во двор, бросал за воротУдары капель, бил и гнулИ гнал в ворота, будто вора.

Был всюду реющий ударНад головой тяжел и буен,Из полноводного прудаКатились сумерки и струи.

Они поили нас и, внизСтекая, освежали крыши.И вот, обрызганнее листика,Весь город делается выше.

Но чердаки, уткнувшись в пыльУглов, заплывших тьмою, ловятМеталла гулкие стопыНа каждом слове.

19 апреля 1929

Ленинград

III. «Последний ветер сорвался с мачт…»

Последний ветер сорвался с мачтНа душные крыши и с пылью, скомкав,Нагнал газетных рваных клочьевВ сухие рты дверей и окон.

Но капли повисли на прутьях оград,Над ними дома светлы и плоски,А доски ремонта оделись парадноВ лоскутья паркета свинцового блеска.

Исчерчены улицы ржавчиной кислой,Их стены росисты, как спайки труб,Их ложа разрыты дождем и повислиНа балках тумана, плавучих, как рыбы.

Ударами неба колеблется жесть их,Брызги, как в ведрах, раздельны и жестки.Они бросают звенящие жестыЗа шиворот с крыш, со звоном и плеском.

19 апреля 1929

Ленинград

24. Май

Стекло растеклось весенней льдинкой.Ветер распелся глубокой глоткой.Пустота, – разведенная в ветре синька,В жестяном ведерке пеною оботканная.

И босые, в мыльном и лоханном запахе,Синие асфальты, свежие, как в госпитале,Метятся собаками на быстрых лапахИ убегают с лаем в хлопоты и ростепель.

И солнце, солнце целый час,Как в яму неба плечи вперло!С его побелевшего плечаСочится пот в земное горло.

Май 1929

25. «Кусаешь ногти, морщишь брови…»

Кусаешь ногти, морщишь брови.Губы сохнут, кусаешь их.Сырая груда – улов слов,Притоптанных и тишайших.

Со скуки со слов этих шкуры слазятНа переплеты, пыль их,А надо, чтоб, дрогнув зрачками глаз,Задергались и завыли.

Локтями влезши в железный стол,Потеешь и трешь в нём плешины.В воде серебрятся ожившие толпы,Играют, смешны и смешаны.

1929

26. Баллада

К северу держит капитан,Львы ниспадают в танцах.В то утро ветер разнес туманИ чёрт принес испанцев.

Сто сорок весел сыплет дождь,Вздуваясь, лоснятся рожи.Испанцы лезут на абордаж,Британцы хотят того же.

Крючок; у кливера острый нюх,Испанская галера повернула к английской.Борта трещат от оплеух,В воде роятся искры.

Людей бросают друг на другаДрогнувшие палубы,Взрывает пену немая руганьИ пузырятся жалобы.

Они, кипя, венчают веруВ спасительного бога,А галеры трутся друг о друга,Как два подпивших друга.

Теснят англичан и валят,Вбивают в щели, как паклю.Сэр Герберт яростью налит,Сулит недобитым петлю.

Обидно быть побитым,Но, провидя участь армады,Он, кляня испанцев, грозит им:«Мы еще вам покажем, гады!»

1929

27–29

I. «Впотьмах еще мигнул трухлявый пень…»

Впотьмах еще мигнул трухлявый пень,И затенькал звон, и оседала пена.Дождем взрывало первые ступени,И стены в нём тонули постепенно.

Скрипел комар за зеркалом. Вскипев,Шипел и вторил самовар дождю.Нам чудилось, что вечер налетевшийКуда-то осыпается, как дюна.

И я заснул не сразу, и пред темКак плюхнулся в припухшую подушку,Ко мне пришла нечаянная темка,И я смотрел и с удивленьем слушал.

Она вилась и липла у стола,И лампа расплывалась лунным кругом.В стекле была сплывавшая смолаИ ветер, припирающий упруго.

Пугая нас, стекала с потолка,Потемки процарапывая сажей,Вбиваясь в поры, медленно, как копоть,Припаиваясь, как металл на стуже.

Темнотою осветила ходы,Несла через глубокие заборы,Она пришла, чтоб с корнем вырвать садИ вырыть недвусмысленные дыры.

И, наполняя ледяной озноб,Раздвинула минутные пределы —Таким неотвратимым образомНачало намечается до дела.

II. «Когда, придя к столу, я сел и стал…»

Когда, придя к столу, я сел и сталРазламывать печенье или корку,Я разобрал, что сломлен и устал,А масло пахнет жестью и прогоркло.

И, досидевши до конца и встав,Накинулся на лестницу и елеДошел до верху, быстро отпер ставни.Тогда-то мы очухались и сели.

III. «Дождь был один. Интимно рассказал…»

Дождь был один. Интимно рассказал,Что он – большая серая собака.Я тер лицо и липшие глаза,Стеснявшиеся морщиться и плакать.

Обструги досок, бледный керосин,Колеблемое пламя керосина,Опять окно и сонная косынка,Измятая и пахнущая псиной.

И жирный шум льняных и грустных струй,В кустах речной, в окне простоволосый.И ломкость рук, – мы ели землянику,И озеро, – мы расплетали косы.

6 июля 1929

Луга – Ленинград. Загородный, 16

30. Одесса

Вечер высчитал – ночь через час.Точно. Был он.Свет сочившийся погас.Наступил сон.

Хрип, и ветер, и треск свай,Череда волн.Жесть выхлестывала лай,Звон бил мол.

Волны с ревом в степь несутВ шерсти белый дым.Камни рокочут – крабы в тазуЧерные из воды.

Сломлен у мидий острый край,Погреб – бочки – сыр.На базаре лают псы.Бьют часы. Ночь.

15 июля 1929

Загородный, 16

31. Весна («Окна и люди, – серые на желтом…»)

Окна и люди – серые на желтом.Люди и мыши – хвостики улыбокМечутся по улицам, а улицы расколотыСталью – это лужи, глубиной до неба.

В каждом желтом двореСиняя весна.В каждом синем окнеВеселится примус.На гудящем огнеВарится горох.Под котами во двореПыльные диваны.К одному бежит гречёнок,Подбежал и наплевал.А коты, сощурясьНа весенний день,Прыгнули с дивановВ голубую тень.В погребе у норок,В писке темнотыЖдут мышей тишайшиеЧерные коты.

29 марта 1930