Рассказы - Марк Тарловский

Всё рухнуло. Дома вокруг постарели и съежились, одиноко стоял наш самодельный турник. Мне было очень горько, мне ничего не хотелось, и я не знал, куда деваться.

А рядом, на улице, грохотали трамваи, стремительно и плавно проносились легковые машины, по широким тротуарам воскресного города разливался густой людской поток. И у всех были веселые, светлые лица, люди говорили, смеялись, шутили. И они спешили.

Они обгоняли друг друга, уступали дорогу, перебегали через улицу. И мне казалось, что все они спешат в кино…

Я долго смотрел на праздничную толпу, а потом шагнул за ворота и пошел вместе со всеми. Я шел по такому знакомому тротуару, мимо тонко побеленных деревьев, мимо все тех же кирпичных домов и грустно радовался: я иду в кино.

Еще издали я увидел большие круглые часы — они висели на углу, у самого входа в кинотеатр, а еще через несколько шагов по краям асфальтированной площадки показались зеленые лавочки. У дверей кинотеатра толпился народ. Мальчики и девочки, большие и маленькие — всех радушно принимала широкая дверь. А рядом, на стене, висела огромная яркая афиша. На гладком, туго натянутом полотне еще издали был виден корабль с тройным рядом белоснежных парусов, с высоко взлетевшим над морским пенистым валом носом.

Я подбежал к афише и замер. В изумрудно-прозрачной воде горели золотые буквы: «Остров Сокровищ». Мерцающими каплями стекала с них густая пена, и буквы ярко вспыхивали, подрагивая под набегавшей волной.

Как зачарованный, смотрел я на корабль, на море, буквы. «Остров Сокровищ»… «Остров Сокровищ»… Я же читал эту книжку! Да, да! Это про пиратов! Неужели это то же самое?!

Я подошел еще ближе и увидел потемневшие от ветров лица, тяжелые крупные серьги в ушах и туго закрученные на головах повязки. Сомнений не было — пираты…

«Ну, а теперь уходи, — говорил я себе, — посмотрел, и хватит… Тебе здесь нечего делать. Это не для тебя…»

Я постоял еще немного и отвернулся. Со всех сторон шли люди. Они останавливались у афиш и говорили: «Остров Сокровищ». Наверное, хороший фильм».

«Да! — хотелось крикнуть мне. — Это очень хороший фильм. Это замечательный фильм! Но я… я его не увижу…»

«Иди, иди, — говорил я себе, — никто тебя не позовет. Иди домой… Там ждет тебя заржавленный турник. Ты сможешь даже поболтаться на нем, если высоко подпрыгнешь».

Но я не мог уйти. Неудержимая сила тянула меня к дверям, я робко поднялся по высоким каменным ступенькам и вошел… Люди спешили к кассе, в очередь. И я тоже занял очередь…

Очень скоро и за мной заняли очередь. Значит, кто-то верит, что и я иду в кино… Так мы двигались все вместе, покачиваясь от счастья, прямо к кассе. А когда какой-то взъерошенный мальчишка хотел взять билет без очереди и ему сделали замечание, я тихо сказал:

— Становись в очередь… Мы все тут торопимся…

Очередь двигалась быстро, и, чем ближе становилась касса, тем яснее и громче раздавались голоса: «Мне, пожалуйста, пятнадцатый ряд… Будьте добры, девятый…»

«А какой же мне взять ряд? — думал я. — Десятый? Слишком далеко… Лучше третий или второй, оттуда мне будет виднее… Хорошо бы, конечно, первый, но это, если очень повезет…»

Когда до заветного окошечка осталось совсем мало, я потихоньку выбрался из очереди и спрятался за массивную колонну. Здесь я переждал, пока все мои соседи купили себе билеты, и только тогда осторожно приблизился к фойе.

Мне был уже знаком этот высокий, светлый зал, но никогда еще он не был так красив, как сегодня. С полированных светло-голубых стен смотрели прекрасные картины в узорчатых рамах, тяжелыми струями ниспадали на паркет бархатные портьеры, а в центре зала свисала огромная хрустальная люстра.

Она сверкала мне всеми сокровищами неведомого острова. Внизу, под нею, неторопливо прогуливались люди. Они не были похожи на остальных людей, на тех, которые еще не попали в зал. Они были совсем другие. В каждом их движении сквозила какая-то затаенная радость, доброта, и когда они встречались друг с другом глазами, то словно говорили: «И вы тоже здесь? Ах, как хорошо!..» Вот какие были эти люди.

Я вспомнил, как мы с ребятами в последний раз ходили в кино, как мы купили билеты и вошли в фойе. Мы сидели вон в том углу, возле сцены, и Витька Шишкин звал нас всех после кино к себе домой играть в шахматы.

И мне вдруг нестерпимо захотелось очутиться в зрительном зале, залитом тем особенным тусклым электрическим светом, что бывает только там, увидеть, как медленно гаснет этот свет и слепой, безмолвный экран вдруг вспыхивает ослепительно белым светом. И тогда…

Я украдкой посмотрел на контролершу: а вдруг она пожалеет меня?.. Это была полная, уже пожилая тетя. Как старый и неподкупный страж, стояла она у входа, и никто еще не отваживался пройти мимо нее без билета. Она быстро и ловко отрывала билеты, отталкивая время от времени закрывающуюся половинку двери. И тогда я стал придерживать дверь, чтобы она не закрывалась. Я придерживал дверь и думал: «Наверное, она заметила меня, но ей пока неудобно пропустить без билета. Какая добрая и умная тетя!.. Вот пройдут все, тогда…»

Но шло время, и ничего не менялось. Появились, правда, какие-то мальчишки. Они суетились около дверей, что-то оживленно и деловито обсуждая. И вдруг один из них рванулся к контролерше и, низко пригнувшись под ее вытянутыми руками, юркнул в зал. Мальчишки радостно загалдели. Контролерша закричала, и в зале поднялся шум. Слышался отдаленный топот, чьи-то удивленные возгласы.

Потом все стихло, и я почувствовал смутную радость: один из нас все же попал туда…

Но грянула музыка (это заиграл в фойе оркестр), и под звуки марша из зала вышел разрумянившийся дядя — он вел мальчишку за ухо. На лице у дяди было торжество победителя, у мальчишки — жестокое разочарование.

Теперь мне было все равно: и гул веселой публики, и синие билеты, и белый экран. Я совсем уже собрался домой, но тут двери распахнулись, и все хлынули в зрительный зал.

Как я верил… даже сейчас…

Первый звонок. За ним последовал второй… Третий… Все было кончено.

В зале давно уже было темно, фойе стало пустым и скучным, а контролерша захлопнула передо мной дверь. Но, когда я окончательно понял, что все потеряно, что не видать мне ни корабля, ни моря, ни сокровищ, тогда я бросился вон из кинотеатра и помчался к двери, боковой двери, откуда выходили на улицу после кино. Я подбежал к ней, я припал всем телом и принялся слушать.

Я услышал шум океана, и крики чаек, и хлопанье парусов, и чьи-то голоса, протяжные и зычные, теряющиеся в шуме прибоя. Наверное, это пираты… Наверное, корабль уже вышел из Бристоля и они плывут к острову, где Флинт зарыл свои несметные сокровища. А может быть, на корабле вот-вот вспыхнет бунт или, может, они уже приплыли. Нет, нет… Еще слишком рано. Они не успели бы… Наверное, Джим сидит в бочке и подслушивает…

Оглушительно грохнул пушечный выстрел, и чей-то хриплый, зловещий голос рявкнул на весь зал.

— Три тысячи чертей!..

Да это Сильвер! Страшный одноногий Сильвер!.. Я узнал его по голосу…

Я прижался к двери теснее, затаил дыхание. Из узкой дверной щели пахнуло свежей прохладой. Это дул муссон…

Письмо

Никогда снег не пахнет так, как в детстве… А как он пахнет перед Новым годом, когда кончился последний урок второй четверти, уютный урок при электрическом свете, и впереди каникулы, двенадцать долгих прекрасных дней!

Я возвращался из школы и думал: «Как это много — двенадцать дней… Сначала пройдут три дня. Что можно сделать за три дня, даже трудно себе представить. Но это всего лишь три дня, впереди еще целых девять, в три раза больше!»

Минуты две я наслаждался тем, что делил девять на три…

Потом пройдут еще три… нет, два дня. Если три, будет уже половина…

Бесконечно долго тянулась вторая четверть. Последние две недели были особенно тяжелыми: ребята исправляли двойки. И снова мысли мои перенеслись в школу, в класс. Там остались подлежащее и сказуемое, первое из которых надо подчеркивать одной чертой, второе — двумя…

Ничего, ничего — впереди двенадцать свободных дней. Сейчас я приду домой, там тепло и вкусно пахнет. Возьму с этажерки сказки Андерсена и буду читать. Может быть, час, а может, два… Это уж мое дело…

Так думал я, подставляя язык под летящие снежинки.

Придя домой, я сорвал опостылевший шарф и, сунув свой раздутый портфель в темный угол, завалил его ворохом старья. Потом взял Андерсена.

«Снежная королева поцеловала мальчика, и его сердце превратилось в кусок льда…»

Я посмотрел во двор. За окном, как и в сказке, шел снег. Безмолвно синели пушистые сугробы. Вот… сейчас та снежинка превратится в снежную королеву… Несколько секунд я следил за большой снежинкой, примостившейся в углу рамы. Но нет, ничего не произошло.

Взгляд мой скользнул ниже, и в груди потеплело: под письменным столом стоял ящик с новогодними игрушками.