Третья стража - Михаил Ахманов

– Это я помню, Карл, – сказал Хиггинс. – Но остальные ваши рассуждения для меня несколько туманны. Нельзя ли их конкретизировать?

– Можно, – с бодрым видом заявил герр Поппер. – Для начала определим границу, что отделяет науку от лженауки. Предположим, в результате какого-то эксперимента свершилось некое открытие, о чем научное сообщество поставлено в известность. Что происходит после этого? Опыт повторяют в других лабораториях, данные подтверждаются, и это доказывает объективность нового знания. Затем следует разработка теорий, призванных объяснить наблюдение. Иногда теория предшествует эксперименту, намечая вектор поиска необходимых данных, но в любом случае критерий истины – повторяемость опыта. Если умный Джон что-то измерил, то же самое должно получиться у Жана, Ивана и так далее. Причем каждый из них может повторять опыт сотни раз, результат будет один и тот же – конечно, в пределах погрешностей… И им кажется, что это – истина! – Профессор ткнул куда-то в сторону окна. – Если же повторяемость нарушена, если тысяча первая попытка дала другой результат, то он ошибочен! А если повторяемости нет вообще, то мы имеем дело с лженаукой, и такие факты не подлежат рассмотрению! Во всяком случае, это область non grata[1] для современной науки!

– Хмм… – произнес Хиггинс, – хмм… – Он полез в карман за сигаретами, но вовремя вспомнил, что курить в доме герра Поппера строго запрещается. Кое-кому могли бы разрешить, мелькнула мысль. Все же Хиггинс относился к той самой области «non grata», что привлекла внимание профессора. Впрочем, сам мудрый старец об этом не знал и вряд ли когда-нибудь узнает – разве что на свидании с Господом.

– Ваше «хмм» – знак сомнения? – воинственно спросил герр Поппер.

– Нет, скорее удивления, – отозвался Хиггинс. – Кажется, вы вступили на зыбкую почву, что может сказаться на вашем реноме.

– В мои годы нужно думать не о своем реноме, а о новых идеях, что достанутся в наследство вам, молодым, – заметил профессор. – Оставим в покое лженауку, экстрасенсов, ясновидцев, инопланетян и их летающие блюдца. Это очень зашумленный субстрат – в том смысле, что истина, если она здесь имеется, скрыта пластами ложных сообщений и спекулятивных домыслов. Вернемся к нашему тысяча первому эксперименту, который признан ошибочным… Верно ли это? Вдруг редкое стечение обстоятельств приоткрывает для нас такие сферы, что прежние достижения человечества покажутся детской игрой? Отсюда следует, что к единичному, уникальному нужно относиться внимательно, не исключая такие факты из поля науки. Возьмем, например, земное население, счетное множество из семи миллиардов кретинов…

Появилась миссис Мью с чайным подносом, и герр Поппер прервал свои размышления. Когда экономка ушла, он поднял чашку майсенского фарфора, отхлебнул напиток и поморщился. Как многие уроженцы Вены, он предпочитал кофе, желательно с коньяком, но кофе и спиртное давно уже были под запретом врачей.

Снова глотнув чая, профессор с недовольным видом закрыл глаза. Его веки походили на тонкий, пожелтевший от времени пергамент.

– Мы говорили о населении Земли, – напомнил Хиггинс.

– Да, о миллиардах этих недоумков… прекрасная иллюстрация к затронутой нами теме… Представьте, что вы изучаете уровень их интеллекта и вообще их modus operandi[2]. Один за другим они попадают под ваш микроскоп – сотни, тысячи, миллионы! – и что же вы видите?.. Лень, инерцию мысли, стяжательство, тягу к плотским удовольствиям, духовную опустошенность… Все такие! – решаете вы. Все, ибо это подтверждает огромное число экспериментов! И вдруг… – профессор открыл глаза и тут же скромно их потупил, – вдруг вы натыкаетесь на некоего Карла Поппера… Или, если рассматривать ситуацию шире и глубже, на Бетховена, Лейбница, Эль Греко и Эвариста Галуа…

– На Эйнштейна, Байрона, да Винчи, Вольтера или Нильса Бора, – с энтузиазмом продолжил Хиггинс. – Кажется, я понимаю, к чему вы клоните!

– Разумеется, Том, разумеется… Итак, вам попался Поппер или, скажем, Кант, и вы считаете эту особь ошибкой эксперимента. Она не вписывается в вашу теорию о том, что люди тупоумны и алчут плотских наслаждений больше, чем знания. Вы отбрасываете данный результат, представляя человечество как скотов, занятых погоней за деньгами, размножением и перевариванием пищи. Но тут выясняется, что большая часть землян обитает в гигантских городах, где дома освещены электричеством, что в воздухе мчатся лайнеры с сотнями пассажиров, музеи полны картин и статуй, библиотеки ломятся от книг, а в школах компьютер на каждом столе. Вы недоумеваете – кто же сотворил все это?.. кто дал такие богатства неполноценным ублюдкам?.. Наверняка иномиряне, пришельцы со звезд… – Герр Поппер хитро ухмыльнулся. – Но ведь это не так! Вы всего лишь проигнорировали в своем эксперименте редкое, эпизодическое, уникальное, получив неверный результат. Всего-навсего отбросили гениев, которым общество обязано всем, от теплых клозетов до атомных электростанций! И что получилось? Картина изучаемой цивилизации искажена, ваша теория несостоятельна…

Он еще долго распространялся в подобном духе. Хиггинс слушал с интересом, поскольку сам был уникальной личностью, каких на Земле имелось полдюжины, а временами еще меньше. Внимая герру Попперу, он думал о том, успеет ли старый философ закончить книгу, где сказанное воплотится в текст и ляжет в копилку земных сокровищ. Продлить жизнь или вернуть профессору молодость он не мог, хотя, конечно, Внешние сумели бы справиться с такой задачей. Однако степень их вмешательства регулировалась Договором – с кем конкретно, Хиггинс не знал, но эта враждебная сила была такой же грозной и всеобъемлющей, как у его покровителей.

Ближе к вечеру миссис Мью вызвала такси, и Хиггинс, распрощавшись с профессором, отправился на Бейкер-стрит, где квартировал в нескольких минутах ходьбы от дома знаменитого сыщика. Машина неторопливо двигалась по тихим зеленым улочкам Кенсингтона, шофер-индиец не спешил, посматривал на Хиггинса с широкой улыбкой – должно быть, не всегда доставался ему в пассажиры такой приятный джентльмен, и ожидание чаевых грело водителю сердце. Что же касается Хиггинса, то он, улыбаясь в свой черед индийцу, размышлял, сколь многим философия обязана Германии. Лейбниц, Гегель, Кант, Ницше, Фейербах, Шпенглер, Фихте, Шопенгауэр… теперь вот Карл Поппер… великие представители сумрачного германского гения… Конечно, если не считать того, что герр Поппер был австрийским евреем, сбежавшим от нацистов сначала во Францию, а затем в Англию. Здесь, на берегах туманного Альбиона, он жил и творил уже больше полувека.

Такси приближалось к повороту на более оживленную магистраль. Внезапно из-за угла выкатил огромный грузовик с цистерной на прицепе, из тех, что развозят масло и бензин по автозаправкам. Тяжелая машина мчалась прямо на такси. Шофер-индиец, перестав улыбаться, пробормотал ругательство и попытался отвернуть. Но было поздно – грузовик навис над Хиггинсом, что-то заскрежетало и треснуло, что-то острое, твердое впилось ему в грудь, ломая ребра, и в следующую секунду его ослепила вспышка пламени. В краткий миг смерти Томас испытал не ужас, а недоумение. Защитный амулет не сработал… Но почему, почему?.. Боже всемогущий! Как такое могло случиться?..

У пилота не было имени. Личный номер, послужной список и данные биологического характера хранились в небольшой капсуле, имплантированной в запястье при достижении зрелости. Если не очень приглядываться, пилот напоминал человека – правда, выпуклые глаза казались слишком большими, рот – слишком маленьким, а уши и ноздри прикрывали гибкие кожистые наросты. Он был упрятан в посадочное гнездо, и над консолью управления торчали лишь его голова, плечи и руки. Крохотный дисковидный аппарат, с которым он составлял единое целое, затаился в облаках над британской столицей, примерно в километре от земли. Диск окружало поле невидимости. Иногда пилоту позволяли развлечься, поиграть с крылатыми машинами туземцев, такими громоздкими и неуклюжими, но в этот раз полагалось действовать скрытно.

Чуть выше консоли, справа от обзорного экрана, в воздухе что-то мерцало и посверкивало. Пилот принадлежал к технологической расе, умевшей странствовать среди звезд, но даже ему прибор казался удивительным. Детали конструкции являлись на мгновение и тут же исчезали, чтобы возникнуть вновь в каком-то ином сочетании, в виде сгустка шаров, вложенных друг в друга цилиндров или окруженного сферой тороида; мнилось, что это устройство создано не из металла и пластика, а из субстанции, не имевшей аналогов в материальном мире. Пилот не знал, кем создан этот прибор и каково его предназначение, даже не смог бы сказать, работает ли он.

Но кажется, мерцающие шарики трудились исправно: картина на экране была такой, как ожидалось. Пилот зафиксировал происходящее, включил датчик биоритмов и ментального контроля и убедился, что туземец мертв. Мертв и со стопроцентной вероятностью не подлежит реанимации, ибо от него остались лишь обгоревшие кости.