Третья стража - Михаил Ахманов

– Потушат японцы свой реактор, но радости в том мало, – промолвил он. – Радиоактивные воды уже в океане, а это совсем нехорошо. Возможно, хуже, чем в Чернобыле.

Темные брови Славо сошлись на переносице, он призадумался.

Потом пыхнул сигаретой и сказал неуверенно:

– Чернобыль – это ведь на Украине, да? Близко к нам, а Япония – другой конец света. Как доберется эта зараза до наших краев?

– По пищевой цепочке, Славо. Доберется, ничего с этим не поделаешь.

Ничего! – с тоской подумал Глеб. – Даже не узнаешь, что нанесло смертоносный удар, воздух ли виноват, пища, вода, дождик какой-нибудь нехороший или генетика… Хотя с наследственностью у Марины было все в порядке… В порядке, а вот случилось! Откуда, почему?..

И, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он стал объяснять соседу, что происходит с изотопами цезия и стронция в морской воде, как адсорбируют их водоросли, поглощают рыбы и моллюски, как включается радиация в жизненный цикл Мирового океана. История была страшноватая – ведь все, что выловлено из вод морских, попадает в конечном счете в кастрюлю, а из нее – прямиком в организм. И не только нынешнее поколение будет глотать этот яд, но и далекие потомки пару тысячелетий, если не больше. Мутации при этом неизбежны, и возникает вопрос: какими те потомки станут?.. Двухголовыми уродцами?.. Или монстрами с тремя ногами и единственным глазом во лбу?..

– Спаси Христос! – молвил Славо и перекрестился. – Да, невеселые дела… Это что же получается – рыбу лучше не есть?

– Не поможет. Рыбой свиней и птицу кормят, – напомнил Глеб.

Славо совсем помрачнел. Поднялся, полез в свой джип, припаркованный у изгороди, вытащил бутыль местного самогона. Они выпили по глотку, чтобы на сердце стало веселее. Потом выпили еще – за процветание Хорватии и за то, чтоб не рождались здесь двухголовые детишки. Обсудили природные катаклизмы, извержение вулкана в Исландии, землетрясение на Гаити, смерч в Новом Орлеане, и решили, что происходят они не чаще, чем в былые времена. Просто народа на Земле прибавилось сверх меры, расплодился народ, понастроил городов, порубил леса, а природа тут ни при чем. Не держит природа зла на человечество! Пошлет она ураган на безлюдный прежде берег, а там уже дома, и поля, и людей миллион, вот и приключается несчастье. К тому же связь куда мобильнее и шире, чем десять или двадцать лет назад, так что любое бесчинство стихий тут же предъявляют миру во всех подробностях, с числом погибших и видом разрушений. После сделали они еще по глотку, и Славо ушел, сказав, что рано утром повезет в Дубровник английское семейство и вернется лишь вечером. Вернется непременно и благополучно. Хвала Господу и деве Марии, в Хорватии вулканов нет и цунами тоже не бывает!

Глеб остался один, глядел, как, расплескав над морем алые крылья, садится солнце и вспыхивают в городе огни. Место для их дома выбирала Марина, подальше от туристов, что наводняют Сплит пять месяцев в году. Были ей милы покой и тишина, а где спокойнее, чем в Солине, на окраине у самых гор? Солин – это сейчас, а в древности лежала тут римская колония Салона, и до ее развалин – рукой подать: перейдешь дорогу, и на склоне целый архитектурный заповедник. Форум, амфитеатр, храмы, базилики, древние фундаменты с торчащими кое-где колоннами, зеленые свечи кипарисов, раскидистые кроны пиний… Глеб с Мариной любили там гулять. Странное чувство охватывало Глеба среди этих руин – мнилось, что он приобщается к вечности, к тем давним, очень давним временам, когда носили туники и тоги, хоронились от врагов за крепостной стеной, ездили на лошадях и жгли по ночам светильники с маслом. Каким огромным казался мир в те времена! Огромным, таинственным, непостижимым! На западе – Рим, великая столица Pax Romana, Галлия, Иберия и, у самого края света, далекая Британия, на юге – Эллада и за морем Египет, а к востоку, за имперскими землями, Персия и Индия, страна чудес. Север – почти terra incognita, где обитают скифы, германцы, славяне, народы многих языков, и среди них – сказочное племя амазонок. Может быть, где-то найдутся люди с песьими головами или с одной ногой, но это результат фантазий, а не мутаций; атомных реакторов еще нет, нет огромных свалок и вредоносной химии, земли и воды чисты. Есть чему позавидовать, думал Глеб. Тот мир был дик, жесток, лишен комфорта, и что же изменилось? С комфортом все в порядке, но жестокости полно по-прежнему, и не дикость ли вырубать леса и сбрасывать отраву в океаны? Что-то у нас не так с прогрессом и цивилизацией… Определенно не так!

Он поднялся и пересек дорогу. Сразу за ней лежал амфитеатр, сохранившийся на диво хорошо: овальная, засыпанная песком арена, ряды каменных скамей, стены над верхним ярусом, остатки арок, под которыми когда-то проходили падкие до зрелищ горожане. Камни кое-где потрескались, в стыках плит росла трава, но вечером эти знаки времени стали почти незаметными – в лучах закатного светила чудилось, что амфитеатр сейчас наполнится людьми и на арене начнется некое действо. Для колесничных ристаний она была маловата, а вот схватки гладиаторов тут происходили непременно… Глебу не хотелось думать, сколько крови тут пролито; к тому же не исключалось, что выступали в Салоне артисты и певцы, давали трагедии Эсхила и Софокла, приобщая зрителей-римлян к высокому искусству. Но жили здесь не только римляне, жили более цивилизованные греки, а также иллирийцы, исконные обитатели этих мест. Последние, впрочем, не очень ценили искусство, а занимались своим любимым промыслом – морским разбоем.

Шагнув на древнюю щербатую лестницу, он начал спускаться вниз. Какой-то внутренний позыв подталкивал его: встать посереди арены, оглядеться, бросить взгляд в темнеющие небеса, потом найти ту скамью в нижних рядах, где сидели они с Мариной, держались за руки, целовались… Может быть, там, на камне, нагретом солнцем, он вновь почувствует вкус ее губ… Хотя бы на одно мгновение! Может быть, услышит ее голос…

Глеб спрыгнул на песок, поднял голову к небу – в вышине загорались первые звезды. Где сейчас Марина?.. Где, где?.. Он не был религиозен, но не мог допустить, не мог даже подумать о том, что ее просто не существует, что нет во Вселенной ни тела ее, ни души, ни пленительной улыбки. Лучше представить, что она где-то там, среди звезд, смотрит на него, тоскует, печалится, и божий рай ей не в радость… Несправедливо, подумал он, несправедливо! Почему мы так бессильны? Бессильны перед вечной тьмой, отбирающей у нас любимых, перед временем, что уродует красоту и лишает разума?

Маленький смерч взметнулся у его колен, осыпал ноги песком. Пустынная арена внезапно ожила – ветер кружил песчинки, тут и там возникали новые вихри, казавшиеся в наступающем сумраке смутными полупрозрачными фигурами. Их танец, поначалу хаотический, быстро превращался в словно бы регулярное движение; влекомые ветром, они струились по периметру арены, обегали ее, но каждый раз все ближе и ближе к центру. На первый взгляд этих странных образований из воздуха и песка было с десяток, но спустя минуту число их выросло – тридцать, сорок, пятьдесят призрачных демонов кружились вокруг Глеба, подступали к нему, смыкались воедино, и он уже не мог разглядеть ни скамей амфитеатра, ни лестниц, ни арок, ни вершин кипарисов, что росли поблизости.

Что за чудеса! – мелькнула мысль. Ветер едва заметный, а поднял песок со всей арены… Не просто поднял, а вылепил толпу песчаных кукол… Непонятное явление, какой-то локальный катаклизм! А что творится на дороге, у домов?.. Надо бы взглянуть!

Глеб попытался тронуться с места и вдруг ощутил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно бы некие путы сковали его, не позволяя двигаться, и он, изумленный и беспомощный, подумал, что песчаные призраки – нет, уже целые стены из песка! – сейчас обрушатся ему на голову, раздавят и погребут в чреве новосотворенного бархана. На мгновение паника охватила Глеба; он стоял как вкопанный, не в силах понять, что происходит, как сопротивляться наваждению – или, возможно, реальной угрозе. Но страх унижает, а он был человеком гордым и повидал немало воистину страшного – на столе, под светом бестеневых ламп, где возвращали жизнь, и в горах, где жизнь отнимали. Он глубоко вздохнул – дышать, вероятно, не возбранялось – и стиснул кулаки. Что бы ни происходило с ним, это не ужаснее вечного страха хирурга: смотреть, как умирает пациент, которого не удалось спасти.

Небо опрокинулось на него, и было оно темным, ледяным и мрачным. Совсем не хорватское летнее небо, полное ярких звезд! Он ощущал, что будто бы по-прежнему стоит на месте, плененный могучими силами, и в то же время стремительно перемещается, одолевая чудовищный, невообразимый путь. Эта иллюзия движения или, наоборот, покоя казалась странной и довольно мерзкой. Разум и плоть Глеба словно распались надвое; одна его половина мчалась в холоде и мраке к неведомой цели, другая пребывала в неподвижности и ступоре. Однажды он уже испытывал такое, при крушении авиалайнера, в котором погибли мать, отец и еще сто сорок человек. Воздушная машина падала и он, семилетний мальчишка, падал вместе с нею, падал, охваченный ужасом, оставаясь пристегнутым к креслу, слушая вопли и стоны людей. Он ничего не видел – мать закрыла ему глаза ладонью. Потом был удар, пронзительный скрежет рвущегося металла и хрип умирающих… Не самые приятные воспоминания!