Человек-скелет (в сокращении) - Тони Хиллерман

Рассказав все это, Пинто уставился на Липхорна, ожидая вопросов. Вопросов не последовало.

С первого этажа доносились звуки музыки. За окном пролетела сойка. Сквозь стекло Липхорн видел до боли знакомый пейзаж. Все здесь было таким уютным, привычным. Липхорн вздохнул и приступил к чтению той папки, что поновее. И уже на второй странице обнаружил кое-что любопытное — видимо, поэтому Пинто и захотел встретиться с ним. Впрочем, вопросов Липхорн задавать не стал. Преступление, совершенное в Зуни, то есть в федеральной резервации, находилось в юрисдикции ФБР. Однако в данный момент над ним трудился Пинто, а Липхорн был здесь всего-навсего посетителем.

Он просмотрел все бумаги, собранные в этой новенькой папке, положил ее на стол Пинто и взялся за папку старую. Папка была пыльной, засаленной и очень пухлой.

Пинто ждал, когда Липхорн дочитает.

— Вы, наверное, обратили внимание на то, что убийство в Зуни, возможно, имеет точки соприкосновения с одним из ваших давних дел об ограблении, — сказал Пинто. — В Шорт-Маунтин. Висяк. Помните его?

— Конечно, — ответил Липхорн. — Но почему его опять раскопали?

— Ну, не так чтобы раскопали, — сказал Пинто. — Мы просто хотели спросить вас кое о чем. Не кажется ли вам, что между этим свежим делом, — Пинто постучал пальцем по новой папке, — и старым ограблением существует связь?

— Вы имеете в виду бриллиант Коротышки Макгинниса?

Пинто кивнул.

Липхорн улыбнулся, покачал головой, взял со стола первую папку:

— Наверное, я что-то не так понял. Мне показалось, что бриллиант, который понес в ломбард этот хопи, был оценен в двадцать тысяч долларов. — Он вытащил второй лист из стопки. — Вот здесь написано: «Нынешняя рыночная стоимость драгоценного камня составляет приблизительно двадцать тысяч долларов».

— Это сумма, названная экспертом-оценщиком по запросу ФБР. Он сказал, что в алмазе три и восемь десятых карата. Ювелир федералов назвал его «белым бриллиантом с легким небесным оттенком». Все это есть в отчете.

Липхорн снова покачал головой:

— В новом деле упоминается также дорогой неоправленный бриллиант, исчезнувший при давнем ограблении фактории в Шорт-Маунтин. Готов поспорить, что написавший это агент ФБР — новичок. Вот вы можете представить себе бриллиант, завалявшийся на фактории в Шорт-Маунтин? Или в кармане у Коротышки Макгинниса?

— Нет, — ответил Пинто. — Мне такое представить трудно.

— Как бы там ни было, когда мы расследовали ограбление, он никакого бриллианта в числе похищенных вещей не указал. — Липхорн улыбнулся. — Возможно, понимал, что я ему не поверю. Не сомневаюсь, вы обратили внимание на то, что алмаз был добавлен к списку украденного примерно год спустя. Случилось это после того, как страховая компания подала в ФБР жалобу: якобы наш перечень похищенного не соответствовал тому списку, что предъявил им позже потерпевший.

Пинто усмехнулся:

— Может, он просто не сразу все вспомнил.

— А самого Макгинниса вы не расспрашивали?

— Макгиннис умер, — ответил Пинто. — И думаю, давно.

Липхорн замер.

— Коротышка умер! — произнес он. — А я и не знал.

Он провел ладонью по лбу, обдумывая печальную новость. Трудно было поверить, что этот умный, упрямый, ворчливый старик ушел в небытие. И его имя следует добавить ко все удлиняющемуся списку людей, благодаря которым прошлое Липхорна было таким интересным, пусть и не всегда радостным. Он чувствовал, как с уходом старых друзей вокруг него образуется пустота.

Липхорн смотрел мимо Пинто, в окно, на бескрайнее синее небо, на грозовые тучи, которые собирались на севере, над горами Чуска, и вспоминал, как когда-то сидел с Макгиннисом в забитой товарами фактории. Старик, устроившись в кресле-качалке, потягивал виски из старого стакана с надписью «Кока-кола» и делился последними новостями, пересказывая офицеру Джо Липхорну ровно столько слухов, сколько считал нужным сообщить, и ни словом больше.

— Похоже, старик включил бриллиант в свой страховой иск, определив его цену в десять тысяч долларов, а это означает, что сейчас он стоит вдвое больше, — сказал Пинто. — Страховая компания подала жалобу, и федералы занялись ею, полагая, что имело место мошенничество. И теперь кто-то там — возможно, потому, что компьютерные программы обнаружили некое сходство между двумя бриллиантами, — заподозрил неладное, и нас попросили все тщательно перепроверить.

— А сами они не могут?

— Им нужно знать, откуда у Макгинниса бриллиант. Может, кто-то огранил его заново. Или еще что. У них имеются свидетельские показания насчет хопи, его отпечатки пальцев в магазине и прочее, однако единственная серьезная улика — это бриллиант, который он попытался сдать в ломбард. Видимо, по их теории, хопи прихватил алмаз, когда грабил магазин в Зуни. Других версий у них пока нет. Вот им и хочется узнать, вернулся ли к Макгиннису его алмаз и имелся ли у него сертификат с указанием огранки этого алмаза, его веса, размера и тому подобного.

Липхорн кивнул.

— Поэтому мы послали человека из Туба-Сити к старику в лавку. Он сообщил, что на двери фактории висит табличка «Закрыто», что сам дом выглядит заброшенным. Он поспрашивал у соседей, и ему сказали, что у старика случился сердечный приступ. Наш человек заглянул в местную больницу. Старика там не оказалось. И никаких записей в регистратуре. Скорее всего, кто-то из родных забрал его и похоронил неведомо где.

Липхорн удивился, но ничего говорить не стал. Чтобы у Коротышки были родные? Вряд ли.

Пинто порылся в документах, закрыл папку и снова взглянул на Липхорна.

— Джо, — произнес он, — Макгиннис не рассказывал вам, когда он заполучил этот чертов алмаз? Хоть что-нибудь о нем говорил?

— Ни слова. Если бы я знал, что он внес его в страховое требование, я бы задал ему такой вопрос. А Макгиннис ответил бы: «Офицер Липхорн, это не ваше, черт побери, собачье дело».

— Значит, никаких соображений на этот счет у вас нет?

— Ни единого. Однако есть вопрос к вам. Это тоже не мое собачье дело, но похоже, этот алмаз как-то уж слишком заинтересовал наших друзей-федералов. Готов поспорить, вы это тоже заметили и попытались выяснить, кому из специальных агентов поручено вести расследование. И что вам ответили?

— Черт побери, Джо, — сказал Пинто. — Как вы догадались?! Джорджу Райсу, вот кому. Он сказал мне, что все это обычная проверка, не более, а я ответил: бросьте, Джордж, не пудрите мне мозги. А он сказал: ну ладно, в общем, видите, какая штука. У него, мол, такое чувство, что кто-то из вашингтонских воротил пытается оказать кому-то услугу. Сами знаете, как это бывает. Райс сказал: он подозревает, что это как-то связано с тяжбой из-за недвижимости, а я говорю ему: странно, и он ответил, что для него все это тоже полная загадка, но поскольку, на его взгляд, все это отдает Вашингтоном и политикой, то он будет только рад в эту историю не влезать.

Липхорн обдумал услышанное.

— Ну, — сказал он, — раз так, мне остается только радоваться, что я уже в отставке. Но почему никто из ваших не занялся поисками родных Макгинниса? Кто-то же забрал его тело? Если у него и было что-то ценное, все досталось им. Может быть… — Он умолк. Покачал головой. — Трудно поверить, что Коротышка и вправду умер своей смертью. Его случайно не пристрелили?

— Ну, мы ничего такого не слышали.

Липхорн встал.

— Что же, очень жаль, но больше ничем помочь не могу, — сказал он. — Если разузнаю что-нибудь об алмазе Макгинниса, дам вам знать. Хотя не думаю, что придется ночей из-за него не спать.

Разумеется, последнее предположение оказалось в корне неверным.

Глава вторая

Сообщение, на автоответчике Джоанны Крейг на первый взгляд ничего особенного не содержало. Хотя тон адвоката свидетельствовал об ином.

— Миссис Крейг, — произнес адвокат. — Это Хэл Симмонс. Наши следователи, похоже, узнали некоторые интересные подробности, о которых я хотел бы поговорить с вами. После полудня я буду в офисе. Прошу вас, позвоните мне, когда найдется время.

После того как были улажены все связанные с похоронами матери юридические вопросы, они с Симмонсом почти и не разговаривали. Теперь она нашла в телефонном справочнике номер его конторы, позвонила, там было занято. Тогда она позвонила швейцару и попросила вызвать ей такси.

Секретарша, сидевшая в приемной Симмонса, помнила Джоанну еще по тем временам, когда та была здесь частой гостьей — пыталась уладить дела, каких даже после смерти самых пунктуальных людей находится немало. А мать Джоанны Крейг была женщина эксцентричная, подчас забывала о том, что́ с ней было вчера, зато хорошо помнила то, чего с ней и вовсе не случалось. Ее психиатр называл это «старческим слабоумием». Джоанна возражала на это: мать вовсе не старуха. А психиатр отвечал ей: «На долю вашей матери выпало много переживаний. А разум у нее и всегда-то был… Ладно, скажем так — у вашей матери всегда был особый склад ума».