Догматическая система святого Григория Нисского - Виктор Несмелов

Это же самое обстоятельство заставило св. Григория точнее определить границы философского исследования в области веры и вместе с тем указать философии то определенное место и значение, при сохранении которых она только и может быть философией христианской [16]. Он указал философии чисто служебное назначение, и это совершенно понятно. Если божественное откровение содержит в себе чистую истину, то ясно, что христианской философии нечего отыскивать истину, а нужно только получить ее, понять и усвоить [17]; и если откровение назначено человеку, то оно не должно и не может выражать истину в намеренно затемненных положениях, а что говорит, то и должно говорить [18]. Откровение не загадка, которую как хочешь, так и разгадывай; оно выражает истину прямо, открыто, и, следовательно, человек может спрашивать не о том, что́ говорит божественное откровение, а о том, как без внутреннего противоречия в мысли можно понять открываемое им, — т. е., он может только уяснять для себя человеческие основания истинности откровения. Например, если откровение говорит, что есть Бог Сын, то нечего лукаво утверждать, будто откровение в этом случае разумеет под Сыном обыкновенную тварь, а нужно только выяснить те основания, по которым человеческая мысль без всяких противоречий должна признать откровенную истину бытия Сына Божия. Таким образом, по убеждению св. Григория, философия исполняет свое истинное назначение только тогда, когда она помогает человеку глубже сознавать истинность божественного откровения, не перетачивая и не искажая его прямого, непосредственного смысла [19]. И это служебное положение философии не только не унижает её действительного достоинства, а, напротив, еще значительно возвышает его. Если философия вообще имеет значение лишь постольку, поскольку она руководит человека к вероятному познанию истины, то христианская философия должна иметь это значение сугубо, потому что она не стремится к истине по пути заблуждений, а прямо выходит от истины для безошибочного объяснения фактов действительности, так что относительно христианской философии можно только пожелать, чтобы каждый человек всегда, вполне и без всякого опасения доверялся её водительству [20].

В такой форме отлилась в сознании св. Григория борьба православия с рационалистическим движением IV века, и с таким именно взглядом на взаимоотношение философии и богословия он сам принял участие в этой борьбе. Насколько верно и глубоко он понял христианство и вообще насколько точно он осуществил свой идеал христианского философа, мы узнаем при изложении его догматической системы, а теперь пока обратим внимание еще на одну особенность его мысли, — такую особенность, которая имеет своею ближайшею причиною все туже борьбу с арианами.

Противопоставляя свой христианский разум антихристианскому разуму своих противников, св. Григорий сделал это противопоставление при помощи того самого оружия, за которое по преимуществу держалась еретическая мысль, именно — при помощи диалектики. В этом лежит как преимущественное достоинство, так и существенный недостаток его богословских рассуждений. Дело в том, что в философствующей Греции IV века нужно различать двоякого рода диалектику: диалектику мысли и диалектику слов. Первая состоит в живом, научном развитии мысли, вторая — в сухой, безжизненной игре словами; первая принадлежала св. Григорию естественно, в силу философского склада его ума, вторую он усвоил себе искусственно, как необходимое оружие для борьбы с диалектикой ариан. Этим различием между двумя диалектиками и объясняется как достоинство, так и недостаток богословствования св. Григория. C одной стороны он несомненно был строгим и последовательным мыслителем, умел глубоко проникать в сущность спора, и доходил в своих рассуждениях до самых последних, необходимых оснований признания истины; с другой же — он является не больше, как только остроумным писателем, а иногда даже придирчивым критиком [21]. Всякий раз, как только он начинает пользоваться диалектикой слов, у него выходит обыкновенно только простая игра словами, большею частью крайне вычурная. Иногда он видимо бьет на эффект и совсем не заботится о научной основательности своих, иногда очень резких, суждений. Но за то это было оружие, которым преимущественно пользовались еретики и которое, поэтому, более всего было удобно для их же окончательного поражения. Мы должны принять во внимание, что для необразованной богословствующей массы греческого востока в ІV веке софистическое искусство хитрого подбора слов и выражений имело гораздо большее значение, чем твердое слово науки. Этим обстоятельством, как известно, с большим успехом пользовались поборники арианства, а потому волей–неволей должны были обратить на него серьезное внимание и защитники православия. Лично св. Григорий относился к диалектическому искуству весьма неблагосклонно; оно было для него не больше, как только ή τού Άριστοτέλους κακόταχεία, и потому он отвергал в нем всякую доказательную силу; но, как справедливо замечает Рупп [22]), он писал для массы, неспособной проникать в глубину умозрения, ценившей один только внешний блеск искусственных оборотов и выражений, а потому и не мог пренебречь софистической диалектикой слов, так что все его недостатки в этом случае были в сущности необходимыми. При том же эти недостатки вполне искупаются несомненными положительными достоинствами его плодовитой диалектики мысли.

Что прежде всего и больше всего бросается в глаза при чтении творений св. Григория, это — замечательная широта его мысли. В то время как даже такие, несомненно сильные и глубокие, еретические умы, каковы Евномий и Аполлинарий, оказывались способными рассуждать об истинах веры только в одном направлении, под одною точкою зрения, и вследствие этого приходили к полному искажению откровенного учения, — св. Григория Нисский был совершенно свободен от этой узкости взгляда и потому счастливо избежал тех ошибок и противоречий, в которые роковым образом впадали его противники. Нисколько не изменяя своего основного принципа, он тем не менее часто становился в своих богословских рассуждениях на совершенно различные точки зрения, осматривал предмет со всех сторон и иногда утверждал о нем не только разные, но и совершенно по–видимому противоположные положения. Например, его рассуждения о богопознании, об образе и подобии Божием в человеке, о грехе и о браке кажутся совершенно противоречивыми, так как в одном месте он, по-видимому, утверждает то, что в другом совершенно отрицает; но на самом деле все эти различия в определениях и положениях очень легко примиряются им в новых, высших воззрениях, так что в конце концов он все подводит к высшему единству. Этою широтою мысли, которая особенно приятно поражает в сопоставлении с утомительно однообразными взглядами и аргументами Евномия и Аполлинария, св. Григорий был обязан влиянию Оригена, первого творца христианской догматической науки. Своим гениальным умом Ориген первый охватил в стройной системе все содержание церковной веры, и не смотря на то, что в своих научных стремлениях он имел себе не мало предшественников, его сочинение Περί αρχών в первые три века было единственным опытом серьезного построения богословской науки. Могучий ум его царил в христианском обществе III–IV веков, идеи его были широко распространены по всему православному востоку; он имел себе очень много даровитых последователей и почитателей [23]. Но между всеми его учениками первое место должно принадлежать св. Григорию Нисскому. Обыкновенно, когда заходит речь об отношении св. Григория к Оригену, указывают на его эсхатологическое учение, которое весьма близко сходно с эсхатологическим учением Оригена, и потому ясно говорит о близости отношений к Оригену его автора. Но было бы совершенно несправедливо определять эту близость одним только совпадением мыслей обоих знаменитых богословов в указанном выше частном пункте христианской догматической системы. Если Ориген был действительно велик и действительно мог оказывать значительное влияние на последующую богословскую мысль, то уж прежде–то всего, конечно, не своею ошибочною эсхатологией, которую, к слову сказать, большинство из его почитателей совсем и не разделяло. Ориген был велик, как ученый: он неотразимо влиял на своих последователей ученым направлением своего богословия, он увлекал своих почитателей самой идеей богословской науки, им только в первый раз ясно сознанной и с замечательным уменьем осуществленной, — а потому в этой внутренней области и нужно прежде всего искать причину тяготения к нему св. Григория Нисского. Если св. Григорий разделил с Оригеном его ошибочные эсхатологические мнения, то это было до некоторой степени простою случайностью, зависело именно от того, что церковная эсхатология тогда еще не была твердо установлена. Будь она установлена ясно и твердо, как впоследствии установило ее догматическое определение V вселенского собора, Ориген не построил бы ее ошибочно и св. Григорий не разделил бы его ошибку, — и все–таки Ориген остался бы Оригеном, а св. Григорий его последователем. Его отношение к Оригену — не внешнее, а внутреннее; оно касается не одного только частного пункта, а всей вообще христианской догматической системы, или — лучше сказать — той общей идеи богословской науки, за которую ратовал Ориген. Это — родство духа, родство научных стремлений. Св. Григорий не только ученик Оригена, но и его преемник [24]. Он не только вполне усвоил себе одушевлявшую Оригена идею введения философии в богословие, но и весьма близко подошел к нему самостоятельным спекулятивным талантом [25], так что имел полную возможность продолжить дело Оригена в области христианского богословия.