Дворянин великого князя - Роберт Святополк-Мирский

Тем временем сотник московского сторожево­го полка Иван Дубина потерял уже пятнадцать че­ловек убитыми, в том числе двух десятских, луч­ших из пяти оставшихся. Сотня и так уже давно не сотня, еще когда в поход двинулись, всего не­полных восемь десятков было, да тут после Рожде­ства Христова моровое поветрие дюжины две ра­зом скосило — у других меньше, в иных сотнях вообще потерь нет, а у него вон как вышло. Да и что дивиться — одни новички с южных степей, к зимним походам непривычные — а ведь насильно ему всучили весь этот сброд — никак, нарочно подвели под монастырь, небось избавиться хотят, кому-то, видать, не угодил… Теперь вот еще пятна­дцать рядком под забором лежат, вытянулись, за­коченели, снежком припорошенные, да раненых полторы дюжины — кому воевать-то? А дом все не взят… Правда, людей панфильевских тоже десятка два побитых во дворе валяются, кой-какие еще шевелятся, стонут, кровь дымится на морозе — ничего, помрут скоро не от ран, так от стужи — помочь-то им некому — уцелевшие в дом отступи­ли, а выйти не могут — ворота порушены и наши через пролом стрелы мечут, благо близко, без промаха. Плохо, однако, что сами шагу во двор ступить не могут, ибо и те недурно пристрелялись, кроме луков у них еще пищали из окон да бойниц па­лят — и как тут сладишь?! Не сдается староста ока­янный, видно, насмерть стоять решил… Не-ет, — пушку сюда надо, только пушку!.. А тут еще ране­ный во Дворе воет жутко — да пристрелите же его кто-нибудь, чтоб сам не мучился и других не из­водил! Матерь Божья, Пресвятая Богородица, по­моги нам взять этот проклятый дом!..

Дока сотник Дубина отчаянно метался от про­лома в воротах к укрытию за опрокинутыми саня­ми, хрипло матерясь, простужено кашляя и по­стоянно вытирая рукавом красный отморожен­ный нос, — а из него непрерывно текло, отчего усы превратились в твердый ледяной нарост, — десятский левого края Василий Медведев спокой­но сидел на снегу чуть поодаль, прислонившись к могучей сосне, и размышлял, не обращая внима­ния на неприятельские, стрелы со двора, которые время от времени с глухим стуком впивались в промерзший ствол дерева за его спиной.

А поразмыслить было над чем.

Уже давно, еще после второй неудачной попыт­ки взятия приступом панфильевекого двора, Мед­ведей понял: здесь что-то не так.

Воины купеческого старосты вовсе не походи­ли на захмелевших от меда и крови удальцов, уп­рямо решивших стоять до конца и биться на­смерть. Не было в них ни бешеной, отчаянной ярости загнанных в тупик смертников, которые ни о чем не думают, ни жуткой холодной отваги безумцев, которые в душе уже простились с этим миром и теперь думают лишь о том, как бы ута- щить за собой на тот свет побольше врагов.

Ничего подобного не было.

Люди во дворе защищались хладнокровно, уве­ренно и толково. Но ведь они прекрасно понима­ли, что добровольная сдача — это жизнь. Пусть в ссылке, в бедности, в унижении, но — жизнь. А жизнь — это всегда надежда: вдруг завтра все изменится, все перевернется, ибо давно извест­но — Колесо Судьбы катится, вертится, гордых унижает, смиренных возносит — сегодня раб, зав­тра господин… А вот сопротивление с оружием в руках неминуемо вело к гибели в бою либо к жес­токой казни оставшихся в живых — всех до еди­ного, и притом вместе с родней, с женами да деть­ми — на что же они рассчитывают? Помощи ждать неоткуда. Из дома носа не высунешь — убь­ют на первом шагу; прочную высокую изгородь-частокол окружили плотной цепью московиты: взятие двора лишь вопрос времени — вот подой­дет сейчас свежая сотня, и все — ни за что не ус­тоять!.. Но они не суетятся, не делают вылазок, не пытаются прорваться сквозь кольцо окружения — они засели в доме, упорно защищаются и ждут.

Кого?

Или, быть может, чего?

И вдруг Медведев вспомнил — он уже видел та­кое однажды…

Да-да, это случилось во время осады захвачен­ной татарами маленькой степной крепостишки, да и не крепостишки даже, а просто стоял эдакий крепкий домишко, тоже хорошим частоколом об­несен был — вот так же с рассвета осаждали, до самой ночи мучились, устали, решили — с утра уж точно со свежими силами возьмем, плотным кольцом окружили — мышь не проскочит, — ка­раул выставили, спокойно легли отдыхать, а на зорьке — ку-ку! — пусто во дворе, и нет никого, сгинули татары, пропали, растаяли, как тают бо­лотные призраки вместе с утренним туманом, и только остались в доме изувеченные тела литов­ских купцов, которые неизвестно как там оказа­лись—в плен их, должно быть, давеча захватили, на выкуп рассчитывая, а уходя, замучили на­смерть… Ну, правда, настигли потом тех татар — всех до единого посекли, никого в живых не оста­вили — очень уж обиделись за купцов тех, ни в чем не повинных, даром, что литвины…

Василий Медведев неторопливо огляделся по сторонам, высмотрел высокую сосну чуть по­одаль, затем внезапно вскочил, пригнувшись, про­бежал к ней и стал быстро взбираться вверх, ста­раясь держаться под прикрытием ствола.

Из дома это, конечно, тотчас заметили и нача­ли упражняться в стрельбе из лука, однако, преж­де чем они пристрелялись, Василий увидел то, что и ожидал: двор купеческого старосты, располагал­ся почти на самом берегу реки, а на той стороне замерзшего Волхова, хорошо скрытая опушкой густого леса и, очевидно, совершенно невидимая отсюда летом, когда деревья покрыты густой зеле­нью, стояла маленькая неказистая хибарка с окна­ми, заколоченными крест-накрест досками — так себе, ничего особенного, ничейная, заброшенная развалюшка,

Две стрелы со звоном впились в ствол под но­гами, третья больно царапнула оперением ухо, в сторону дерева стали разворачивать пищаль, а сотник Иван Дубина надорванным, сиплым голо­сом снова матерился и призывал своих людей ид­ти на приступ.

Медведев спрыгнул с дерева и направился к сотнику, чтобы остановить его — зачем зря кровь проливать — надо взяться за дело совсем иначе, и он точно знал как, только следовало поторопить­ся, чтобы успеть дотемна…

Скоро, уже совсем скоро кончится этот пасмур­ный морозный день месяца февраля года 1478-го, день, когда угасла последняя искра сопротивле­ния, день, когда закончилась эпоха свободы, неза­висимости и сказочного богатства Великого Нов­города…

Но так уж устроен наш странный мир, где ко­нец того, что было, порой незримо переходит в начало того, что будет, и очень-очень редко дано смертному человеку постичь этот краткий миг.

А потому, вероятнее всего, — совсем другими ^ мыслями был занят ум смертельно уставшего, простуженного сотника Дубины, и вовсе не об этом напряженно размышлял Василий Медведев, и даже большой боярин Патрикеев и сам великий князь вряд ли думали-гадали, что в эту секунду на­чинается новая, еще более жестокая и кровавая эпоха, которая изменит жизнь многих людей и целых народов.

Радуйся, Иване Васильичу, радуйся — не зря ты прожил этот день, не пропадут твои труды — се­годня свершилось самое великое деяние твое: ты заложил могучую основу, и всего через каких-то полтора столетия маленькое, бедное и слабое кня­жество твое станет огромным, богатым и грозным государством, при одном упоминании которого еще много веков будут вздрагивать ближние и дальние соседи…

Господи, спаси и помилуй смиренные души не­сметного числа рабов твоих грешных, на чьих костях оно стоит!

Особенно приголубь души добрых, слабых и беззащитных — ведь они приходили к Тебе первыми…

Татий лес

Глава первая

« ТЕПЕРЬ НАМ НУЖЕН ЗАПАД…»

Москва, Кремль, 26 марта 1479,года.

Ах, как хорошо, как славно вы­глядела с верхнего этажа высокого кремлевского терема эта восьмерка лошадей, что тащила широ­кий настил на двух крепких санях, — снег да грязь из-под скользящих от натуги копыт, пружи­нят, прогибаясь, толстые доски настила под тяже­стью огромного вечевого колокола, свистят и орут охрипшими голосами конюхи, но рады и счастливы, довезли, слава Богу, в целости и со­хранности, то-то великий князь порадуется, как увидит, авось еще и пожалует!

Тем временем великий князь Иван Васильевич действительно глядел сверху из окна своей пала­ты на всю эту суету, однако думал он при этом о делах совершенно иных. Он думал о том, что на­вязчиво захватило его разум еще год назад, после успешного завершения новгородского похода: следовало хорошенько взвесить бесчисленные возможности политических решений и извлечь из нового положения максимальную выгоду для своего княжества, своего престола, да, наконец, просто для своей семьи — ведь волею и промыс­лом Господа Всемогущего свершилось наконец то, о чем еще год назад можно было только робко мечтать: никогда еще московская казна не была так полна, как нынче, никогда прежде не открыва­лось так много заманчивых и разнообразных пу­тей — теперь надо действовать, не теряя времени, но и поспешность опасна — верно ведь в народе говорят — семь раз отмерь… И он отмерял седь­мой, семидесятый, семисотый раз — как бы это сделать получше, как не ошибиться, не просчи­таться, как употребить все с толком и пользой, а главное — как бы успеть…