Взломанная вертикаль - Владимир Коркин (Миронюк)

Неудача кралась за отрядом по пятам. Едва спустились в долину, как вышла из строя другая машина. Сколько водители не колдовали, она безмолвствовала. Никакое волшебство «золотых» рук не могло её оживить. Маньчук, чтобы избежать превратности судьбы, одну машину на ходу оставил здесь, а две отправил на базу экспедиции за запасными частями для вышедшего из строя вездехода. Техника скрылась из глаз. За тем самым коварным перевалом, пряжкой громадного ремня перехватившим и этот начинавшийся у основания горы неглубокий каньон, где стиснутый горной речкой Пайпудындой и цепью невысоких гор, сиротливо уткнулся в хилый ивняк и тальник сломавшийся вездеход. Оставшиеся геологи собрали сушняк, скоро языки пламени живо лизали ветки под походным треножником. Заметалась в котле вода. Ладони обжигала подгоревшая на жарких угольях картошка. Ходила по кругу банка рисовой каши с тушёной говядиной, хрустела на зубах подгоревшая корка картохи. Жгла пальцы старая солдатская кружка с чефиром – крепчайшим и вкуснейшим чаем. В нём волчком кружились алые бусинки брусники, собранной на зелёной полянке, обрамлённой карликовыми березками, живущими, невзирая на любую непогодь, на скуднейшей почве. А над горсткой геологов разворачивались полотнища зловещих плотных туч, будто рождающихся в здешних глухих ущельях. Где-то далеко отсюда на востоке или западе они сольются в мрачную громаду, испепелят небосклон огненными рукавами молний, исхлещут мир ледяными дробинами – градинами и скрученными в жгут смерчами.

– Это и быть у чёрта за пазухой, – невесело обронил Мингатулин. – Чем бы дельным заняться, кунаки? А то палим кострище. Так вонючей соляркой и прожжём пупок земле – матушке.

К вечеру настроение испортилось у всех. Томило вынужденное безделье. Вернул ребятам бодрость духа завхоз партии Романыч, как его все величали, развеселивший нехитрыми побасенками.

– Гха, – начал Романыч, пропавший было на несколько часов невесть куда, – так вы щож мэнэ нэ бачили во-оон на тий вэршины? А я вам, хлопцы, звидтиля и кричал, и палкой махав. Ох, и красота ж там! Пидемо уси, га? Ось у тую сторону хатыны в двисти этажей, и думается мне, что Нею-Йорка там, не инше.

За Романычем на вершину, на ночь глядя, никто и не подумал идти. Посмеиваясь, ребята пытались убедить его в том, что он брешет напропалую.

– Ни, – серьезным тоном уверял Романыч, – Нею-Йорка там, а туды – Москва. Сам бачив. Ось пидемо, побачите…

– Не вры, кунак, – занервничал нетепреливый Раис. – Я на тушке – ТУ – километров на десять взмывал и ни шиша из иллюминатора не бачив, – поддразнивал он говоруна. – А тут, тьфу, пятисотметровая горушка. Хе-эх. – И под одобрительный и усталый смех парней заключил: – Ты, дед Романыч, не иначе как з глузду зъихав – спятил.

– Ни, – добродушно продолжал незлобивый завхоз, и глаза у него были в тот момент правдивее правды, – ты парень глазастый, да не в ту степь. А ежели я падамусь на пять или десять тыщ, то не оленей побачу у моря, не лебедей даже, не Неюйорку тэж, а усю Амэрику и Аустралию, бо зрением бог меня не обидев…

Утром, едва рассыпалась, распалась, прорванная зубцами гор негустая здесь, неплотная шаль августовской ночи, как геологи высыпали из машин. Кто вприпрыжку умчал к реке, кто подался в кусты. Стражин с Маньчуком на берегу. Будто и не вода, а лед! Обдирает щеки старое, замызганное в дороге, вафельное полотенце. А когда сквозь серую облачную пелену пробились лучи долгожданного солнца, посветлели лица геологов, потеплело на душе. Полыхает костёр, каруселью ходит речная вода в ведерном чайнике, донельзя прокопчённом. И как вчера прыгает в ладонях горячая картофелина, переходит из рук в руки банка с мясными консервами. Виссарион подталкивает локтем Маньчука:

– Глянь, пятно коричневое в лощине. Никак олени.

– Э гей, олени. Дикие. Жаль, нет бинокля, он у Паши, водителя головного тягача, что ушел на базу экспедиции. Впрочем, мы ещё полюбуемся ими. Наш лагерь они не минуют. Тропа рядом. Поднимемся чуть выше, так и быть, посвящу тебя, – улыбнулся Борис.

Они направились к склону горы Чёрной. Поднялись метров на сто. Возле носков сапог то и дело шмыгали крохотные зверьки в коричневато-серой шубке.

– Лемминги нынче порядком расплодились, – прокомментировал Маньчук суету зверюшек. – Будет где зимой охотникам разгуляться. Что твои брови торчком? Где лемминги, там и песцы. Они рады полакомиться этими грызунами.

– Значит, лисы и волки будут тут как тут.

– Верно. Знаешь, какие тут водятся волчары полярные? Гиганты. Если будешь гостем фактории в Лаборзовой, загляни в склад, увидишь шкуры. И мишки косолапые летом здесь у рек шалят. Эти хитрые черти обожают хариусы. Рыба знатная. – Маньчук цокнул языком, перевел дыхание. – Слухай дале, хлопец. Оленям надо прорваться из лощины вон через тот проход, что у горухи напротив нас, куда вчера Романыч взбирался. Дальше, километрах в семи, есть чудо-озеро, вокруг мягчайший мшаник, пастбище на диво. Хорошо бы там и самому всласть поваляться – побарахтаться с какой-нибудь кралей на той перине моховой, – со смехом заключил Борис.

– Маньчук, не орёл над нами?

– Да, это орёл беркут. Однако крупный экземпляр. Размах крыльев наверняка под два метра. Красавец. Темно-коричневый, а шея ржаво-жёлтая.

– Неужто цвет шеи разглядел? Зачем тебе вообще бинокль!

– Чудак, просто знаю. И в неволе видел. Ишь ты, парит. Добычу выследил – хилого больного олешку или сосунка-несмышлёныша.

Их мирную беседу прервал рокот мотора. Клубы дыма обволокли вездеход и он, подминая хрупкий мох, высекая полотнищами гусениц искры на камнях, набирал скорость, держа курс на оленье стадо.

– Бежим, хлопчик, та живенько! Живо! – рявкнул Маньчук, сбрасывая телогрейку. – Не зевай, у Раиса ружьё. Натворит, чертяка, дел!

Лишь глубокие трещины, перерезавшие в нескольких направлениях небольшой каньон и местность выше, не позволяли Мингатулину вести машину прямо к цели. Проклиная горячий характер Раиса, Виссарион и Борис мысленно отдали должное профессионализму водителя. Он в хаосе валунов, умело лавируя, выбирал единственно верный маршрут, позволявший беречь вездеход и уверенно приближаться к всполошившемуся коричневому пятну оленей. Геолог и молодой журналист уже прикинули, в какой точке должен пересечься их бросок и виртуозное кружение машины вокруг каменных глыб. В груди мужчин клокотал горячий воздух, готовый разорвать лёгкие. Решительный рывок приятелей наперерез юркому вездеходу. В десяти метрах от них машина незадачливого Раиса резко тормознула.

– Да я что, кунаки, в лепёшку меня расшиби, разве не охотник? Надоела тушёнка. Олешки-то бесхозные, дикие. Так чего мы? – недоумевал Мингатулин, побрякивая кастаньетами, приобретенными по случаю в отпуске на Черноморье. За эти побрякушки ребята в партии в шутку порой его величали: «Не гранд, не опера, зато нашего, холера, колера». Так Раиса представляли чаще всего в дружеских компаниях. И потому Маньчук под соответствующее настроение грозно брякнул:

– Скажи спасибо, что ты не гранд и не опера, а нашего, холера, колера. Ещё раз подобное коленце отломишь, и вылетишь из партии в два счёта! Не шуткуй, хлопче, бо будет бо-бо!

– Да пошли вы все! – взыграл горлом гордец и пулей вылетел из машины.

Вернулся он под утро, весь исцарапанный. Словоохотливый Романыч поведал, что Раиска поцапался в подлеске с рысью, если бы не охотничий нож и кастаньеты, то его им больше не видать. То ли пошутил эдак Романыч, то ли хотел разжалобить ребят и начальника Маньчука, чтобы они не держали на парня зло, но никто у Раиса не допытывался, что и как приключилось с ним ночью. А вечером к горе Чёрной вышел вездеход соседней геолого-поисковой партии, а после нагрянули машины с базы экспедиции с запасными частями к двигателю. Случай с Раисом как-то сам собой в суете ремонтных дел забылся. Или, быть может, ребята просто не хотели помнить необдуманный выверт своему порой взбалмошному, но честному трудяге, товарищу-собрату их нелёгкой судьбы. Тягач подлатали, а там и Саудей, проходчики горных выработок. Всё это, пока Маньчук разливал по чашкам аппетитный чай, как бы фрагментами из прошлого поднялось из уголков памяти Стражина.

От карты к карте водил Борис давнего знакомого, поясняя, какие головоломки решают геологи на различных площадях поиска полезных ископаемых.

– Да, Виссар, тебе место в гостинице забито. Иди, отдохни перед дорогой. Вечером шуруй в гараж. Я дам распоряжение Разинцеву, поедешь в его партию. Счастливой дороги, приятель!

Ноябрь. Холоден и мрачен на Севере этот осенний месяц. Бьёт снежная крупа, вьюжит. По одним известным им приметам водители трёх вездеходов держат курс на базу Северо-Хорейской поисково-съемочной партии. Работы там практически свернулись. Предстояло, оставив охранника и рабочего, захватить на базу экспедиции последних геологов, кое-какой инструмент, геофизическое оборудование и, немедля в дорогу, пока не перемело горную трассу. Вездеходчики спешили, в партии кончались продукты, «села» рация. Там две недели люди оторваны цепью гор от всего мира. Посланные раньше тягачи не смогли пробиться к месту. Дорогу преградил внезапно разыгравшийся буран, отголоски которого докатились и до поселка Хорей. Теперь на выручку двум застрявшим машинам, и ожидающим помощи работникам партии, экспедиция выслала сразу три вездехода. На свою ведущую машину Андрей Разинцев, по просьбе Маньчука, взял Стражина. Виссарион примостился в крытом кузове возле каких-то ящиков, положил голову на кофр, в котором кроме полотенца, запасной рубашки, шаровар, мыла, были блокноты с шариковыми ручками и карандашом, старый фотоаппарат ФЭД. Рядом клевали носом несколько рабочих. В темноте он их не разглядел. Зажмурив глаза, Виссарион отчего-то вернулся в прошлое, к той горе Чёрной, где в прошлый приезд в экспедицию ему довелось с парнями куковать у перевала. Его внезапно охватило такое же, как тогда, в первую ночёвку в вездеходе, чувство непреодолимого одиночества. Словно очутился в каком-то замкнутом круге, из которого нет выхода. Сейчас сердце билось неровно, как-то рвано стучали молоточки в висках. Он уже начал подумывать о том, что непростительно для его накопленного жизненного опыта ребяческое стремление непременно подняться на гору Хорей, именно в ту партию, где теперь ждет оказии Лена. Ему было невыносимо сознавать, что рядом с водителем, облокотившись на железную рубашку двигателя, покрытую старой чёртовой тканью, сидит в меховом комбинезоне тот, кто приходится Лене мужем. До него рукой подать, от этого ему было больнее. Лена. Сколько же лет он носит в себе её образ. Как глубоко она запала в его душу. Его охватило чувство страстной необходимости повидаться с ней, непременно, а там будь, что будет. Он сейчас подспудно жил ожиданием предстоящей встречи, зная наперёд, как разбередит своё сердце, и быть может, её тоже. Стражин предугадывал – это будет последнее свидание с неоперившейся молодостью, с некогда так желанной Леной, и с той чудо птицей на горе Райской, и с кошмарной адской зимней ночью, когда его, полузамерзшего, полуживого притащил в домик метеостанции отец Лены.