Путешествие назад во времени - Юрий Ильин

Детство счастливо уже тем, что в силу возможностей или, скорее, невозможностей, спрос с ребёнка невелик. Это, однако, то время, когда закладывается характер человека, начинается его приготовление к взрослой жизни. Если родителям достаёт ума, то они будут относиться к ребёнку, не как к игрушке, которая им доставляет удовольствие, а как к маленькому, но взрослому существу. Почему и говорит народ: воспитывай ребёнка, когда он ещё поперёк лавки лежит. В общем-то в нормальном обществе всегда было так: ребёнка любили, потому и жалели его лишь в меру. В ходу в обществе всегда была строгость, направленная на то, чтобы уже с детства ребёнок правильно соотносил свои капризы и желания с интересами семьи и общества. С возрастом ребёнку всё равно придётся это делать, но ему тогда нужно будет ломать себя с болью, если он не подготовлен к этому с пелёнок.

Здесь уместно будет начать наше исповедальное слово, опираясь на опыт нашей семьи. Итак, ваш покорный слуга появился на свет божий солнечным ранним утром около 8 часов в славном русском городе Севастополе 28 марта 1933 года. Естественно, что момент и обстоятельства этого события я не могу вспомнить, как бы мне ни хотелось, но, как мне потом матушка спустя много лет сказала, родился я "в рубашке". Что это такое, я и сам толком долго не знал, да и мать тоже, видимо, этому не очень придавала значение. Лишь с появлением интернета я вычитал, что родиться в рубашке, значит появиться на свет в цельной околоплодной оболочке, которая обволакивает новорожденного как рубашка. В таких условиях малыш легко может задохнуться. Счастье для меня, как новорождённого, состояло уже в том, что я при родах так вот не умер. Потому, наверно, и возникло в народе поверье, что полученная таким путём жизнь означает не что иное, как счастливую жизнь в дальнейшем. В силу достижений медицины сегодня родиться в рубашке практически невозможно. И соответственно понятие это уходит из общественного оборота и остаётся в далёком прошлом. В общем своё первое препятствие я бессознательно, но успешно преодолел.

Однако… всё это, видимо, имело последствия: я оказался весьма слабым ребёнком. До четырёх лет я переболел всеми основными детскими болезнями, в том числе трижды в очень сложной форме преодолевал воспаление лёгких. На третий раз врачи и, конечно, мама думали, что мне приходит конец. Один врач даже сказал маме: "Иди, мать, заказывай гробик. Это надо сделать заранее, а то там у них очередь." Я, естественно, ничего этого знать не мог, плавно перетекая от одной болезни к другой. Но когда я отошёл от смерти в третьем воспалении лёгких, врач, другой, сказал иную фразу, более приятную: "Знаешь, мать, а ведь это чудо, что он выжил. Жить, значит, ему предстоит долго." Мама боялась об этом не то что говорить, дабы не сглазить, но и не заикалась, и она обмолвилась лишь тогда, когда ей самой предстоял переход в лучший мир, ближе к восьмидесяти годам.

Было это, однако, тогда, когда я сам уже верил и уповал на Бога, и был убеждён, что смысл не в том, чтобы долго жить, а в том, чтоб жить в согласии с Богом и с пользой для людей. А дни нашей жизни давно сосчитаны там, на небе, у Господа. Всё это я говорю о временах, когда я, как любой другой человек, мало что помню.

Помогают выцветшие фото, по которым я как бы знакомлюсь со своей личностью. А фото – двух видов: вот я малышок-херувимчик, специально одетый для съёмки вместе с родителями, а вот – мальчишка, голодранный и босой, во дворе в компании своих сверстников. Реальность представлял второй вид: все мы были тогда босоногие голодранцы, поскольку жили в далёкие предвоенные годы скромно, но нам, пацанам, нравилось с весны и до осени гонять по улицам и по двору босиком. А жили мы тогда в Одессе, на улице Пушкина 6, на её пересечении с улицей Дерибасовской, недалеко от Приморского парка. Тогда не считалось зазорным малышам бегать босым по улицам, не считаясь со временем и климатом. Я сейчас, вспоминая то время, удивляюсь. Вот я, скажем, в четыре года еле выжил, а в пять гонял по улицам раздетым и босиком. И мои сверстники также. И не было это небрежением со стороны родителей. Это было вековое продолжение традиционной жизни простых русских людей.

В 30-е годы в связи с индустриализацией страны в города хлынул большой поток людей из деревни, и это в значительной мере определило жизнь городского населения. Ведь в деревнях русских и одевались очень даже просто, а ноги взрослых людей пребывали в основном в лаптях, а дети, им на радость, обходились в тёплый сезон без обуви. Семьи были, как правило, многодетные, детей любили, но над ними не тряслись. Действовал принцип: "Бог дал – Бог взял." А мама моя родилась и росла в казачьей терской станице Слепцовской (Орджоникидзевской) и естественно впитала в себя обычаи и традиции казачьего быта. В период, о котором мы ведём речь, она не работала, ей из-за моих болячек было не до этого. Представляю, сколь много мук она тогда со мной приняла.

А что касается отца, то он был родом из башкирского города Белебей. Дед был сапожником, семья была большой, в 20-е годы по тем краям "цвела" голодуха до такой степени, что отца, как самого маленького, отправили в приют (позже – детдом). Там он промаялся до 18 лет, а затем добровольцем напросился во флот. Напросился потому, что призывали тогда с 19 лет. Там, в приюте, он может быть и маялся, но, как ни странно, научился играть на гитаре, на пианино и на духовном инструменте (баритон). Это я всё видел и, сколько видел, столько и удивлялся. Он был невысокого роста, крепыш, и по призыву его определили в водолазную школу. Тогда, в конце 20-х годов, облик водолаза в рабочем виде отличался от того, что мы видим сейчас. Тогда на нём был тяжёлый скафандр, ботинки на свинце, свинцовый груз спереди на груди и сзади на спине и круглый большой металлический шлем. Чтобы всё это таскать под водой, нужно было обладать большой физической силой. Сила у отца была, и его направили служить в прославленную организацию ЭПРОН (Экспедиция подводных работ особого назначения). Когда мои родители познакомились, отец был по должности матрос, потом стал старшиной сверхсрочником, а затем, проучившись два года в Военно-морском училище им. Фрунзе, получил младшего лейтенанта. И так его служба и шла, пока в конечном счёте, он, вдруг, будучи капитан-лейтенантом, не сорвал себе на службе здоровье и не был демобилизован. Как и все люди подобной службы (тяжелой) был он спокойный человек, весёлый, любил петь, а мама ему подпевала, играя, как и он, на гитаре. Я, выходит, получился ни в мать, ни в отца…: с детства в основном ударял по книгам. Иногда думаю, что это у меня пошло от болезненного детства, когда я часто и подолгу отлёживался в больнице у меня стало любимым занятием тыкать в книжку пальцем. Боже, и как хорошо было у нас, у детворы, тогда, когда не было ничего, кроме книжек: ни телевизора, ни компьютера, ни иных заумных штучек, на деле тормозящих развитие личности. Технологические достижения совершили страшное дело: они разорвали и извратили связь времён, внедрили в общества ложные ценности.

Жизнь нашей семьи шла сама по себе. Отец, в основном, находился на службе, и очень много времени проводил в море. Соответственно всё моё воспитание легло на мать. А ей в этом деле мудрствовать особо не приходилось. Воспитание в основе своей было устроено на настойчивых требованиях и на крепком ремне. Однажды я исхитрился и надёжно спрятал ремень, наивно полагая, что таким образом моя кормовая часть будет целее: удары ладонью получаются слабее, чем ремнём. И что из этого вышло? Мы с моим товарищем, он был на пару лет старше меня, забрались на покатую крышу нашего четырёхэтажного дома. Мы пододвинулись к краю крыши и стали сверху смотреть во двор. На беду в это время мать моя хотела меня позвать, выглянула в окно и, к своему ужасу, увидела меня так высоко. Чтобы меня не испугать, она, сколь ни была во гневе, ласково предложила мне спуститься и прийти покушать. Я покорно поплёлся домой и, лишь войдя в комнату, понял, что пощады мне ждать неоткуда. Мать в поисках ремня металась в ярости, а я наивно надеялся, что до шлифовки мой кормовой части дело не дойдёт. Внутренне я даже испытывал некоторое превосходство. Но, о ужас! Мать, не найдя ремня, схватила верёвку для сушки белья, сгребла меня в неласковые объятия и так поработала над моим воспитанием, что какое-то время мне было больно сидеть на стуле. Но экзекуция её не была обычным примитивным актом. Насладив меня верёвкой, мать поставила меня в угол на колени, а по истечении некоторого времени, предложила выслушать её вердикт. Суть его была в том, что она объяснила мне опасность лазанья по крышам. Затем она вопросила: понял ли я за что был наказан. Моего кивка головой показалось мало, и она потребовала, чтобы я ответил ей в полный голос. После этого мне было позволено встать с колен, и я мог приступить к трапезе.

Нужна ли была подобная экзекуция? Несомненно. Я запомнил её на всю жизнь и понял, что не следует серьёзные вещи делать по дури. Кстати, это был её основной метод воспитания, который она использовала до начала войны, то есть до моих восьми лет, за это время она столь основательно вбила в меня привычку вперёд думать, а потом делать, что это у меня осталось на всю жизнь. А позже жизнь моя покатилась по такой серьёзной стезе, что было мне, как и вообще детям, не до дури. Пошла жизнь на выживание, вся страна в войне подобралась и стала очень серьёзной. И в эту серьёзную жизнь дети включились сполна. Завершая тему воспоминания о детстве, скажу, что отец меня никогда пальцем не тронул, даже особо не ругал, но любил и уважал я, пожалуй, больше мать. Впрочем, у отца не было необходимости употреблять власть: он был в основном занят на службе, вообще на работе, а воспитанием меня и брата (он на девять лет младше меня) занималась исключительно мать, ну и, конечно же, окружающая среда.