Царь голод - Леонид Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Растущее дерево окрашивает красным его седые волосы и длинную худую руку, лежащую на перилах.
Царь Голод (так же утомленно садится у ног и кладет голову на его колени. И говорит). Опять у них горит что-то. Но я устал. Я не пойду туда сегодня. Я побуду с тобою. У тебя так тихо.
Время. У меня страшно.
Царь Голод. Там еще страшнее. Я был везде, и страшнее всего у человека. Спой мне твою песенку. Время, дай отдохнуть великому и несчастному царю.
При блеске разгорающегося зарева Время поет тихим старческим голосом.
Песенка Времени…Жил на башне голубь – голубь. Стучал лапками по железу – голубь, голубь. Пришла Смерть и взяла голубя. Все падает, все рушится, и все родится вновь. О безначальность, мать моя! О деточки мои – секундочки, минуточки, годочки – о бесконечность, дочь моя!..
Уже полнеба охвачено заревом, и уже не колышется плавно, а мечется и прыгает оно. Но на башне спокойно и тихо; и печально, с покорностью вызванивают часы, отмечая незримо бегущее время.
Опускается занавес.
Картина первая
Царь Голод призывает к бунту работающих
Первое, что с силой овладевает сторонним зрителем, – это многоголосый, сложный, но ритмичный шум от работы машин и тысяч приставленных к ним людей. Равномерные тяжелые вздохи паровиков, жужжание и свист вертящихся колес, шелест бесконечно бегущих ремней; глухие, редкие, сотрясающие землю удары больших механических молотов. На фоне этих мертвых, тяжелых, жестоко-неизменных звуков, как будто уже не зависящих от воли человека, – живой, меняющийся, но ритмичный стук многочисленных маленьких молотков.
Различные по тону и силе звука, они то сливаются в общий, живой, говорливый поток, то разбегаются в одиночку, слабеют, становятся жалобны и тихи – как стая певчих птиц в лесу, разогнанных коршуном. В общем получается какая-то мелодия, напоминающая песенку Времени.
При раскрытии занавеса глазам представляется, в черном и красном, внутренность завода. Красное, огненное – это багровые светы из горна, раскаленные полосы железа, по которым, извлекая искры, бьют молотами черные тени людей. Черное, бесформенное, похожее на сгустившийся мрак – это силуэты чудовищных машин, странных сооружений, имеющих грозную видимость ночного кошмара. Угрюмо-бесстрастные, они налегли грудью на людей и давят их своею колоссальною тяжестью. И столбы, подпирающие их, похожи на лапы чудовищных зверей, и их черные грозные массы – на тела животных, на исполинских птиц с распростертыми крыльями, на амфибий, на химер. Тяжесть, и покой, и мрак; и будто смотрят отовсюду широко открытые, недвижимые слепые глаза.
И как маленькие черные тени копошатся внизу люди. Суетливости нет в их движениях, нет живой и порывистой свободы жеста. И говорят и движутся они размеренно и механично, в ритме молотов и работающих машин; и когда кто-нибудь вдруг выступает отдельно, то кажется, что это откололась частица черной машины, странного сооружения, похожего на неведомое чудовище.
Звуки работающих молотов и машин то усиливаются, то затихают. И голоса людей вливаются в этот хор незаметно, звучат в унисон: то живые и звонкие, то глухие, отрывистые, тупые – почти мертвые.
Жалобы работающих– Мы голодны.
– Мы голодны.
– Мы голодны.
Трижды отрывисто ударяет большой молот.
– Мы задавлены машинами.
– Мы задыхаемся под их тяжестью.
– Железо давит.
– Гнет чугун.
– О, какая безумная тяжесть! Точно гора надо мною!
– Надо мной вся земля.
– О, какая безумная тяжесть!
Удар молота.
– Меня плющит железный молот. Он выдавливает кровь из моих жил – он ломает кости – он делает меня плоским, как кровельное железо.
– Между валами протягивают мое тело, и оно становится узкое, как проволока. Где мое тело? Где моя кровь? Где моя душа?
– Меня кружит колесо.
– День и ночь визжит пила, разрезая сталь. День и ночь в моих ушах визжит пила, разрезая сталь. Все сны, что я вижу, все слова и песни, что я слышу, – это визг пилы, разрезающей сталь. Что такое земля? Это визг пилы.
Что такое небо? Это визг пилы, разрезающей сталь. День и ночь.
– День и ночь.
– День и ночь.
Удар молота. Трижды.
– Мы задавлены машинами.
Звонкий рыдающий голос. Мы сами части машин.
– Я молот.
– Я шелестящий ремень.
– Я рычаг.
Слабый голос. Я маленький винтик с головою, разрезанной надвое. Я ввинчен наглухо. И я молчу. Но я дрожу общей дрожью, и вечный гул стоит в моих ушах.
– Я маленький кусочек угля. Меня бросают в печь, и я даю огонь и тепло. И вновь бросают, и вновь горю я неугасимым огнем.
– Мы огонь. Мы раскаленные печи.
– Нет. Мы пища для огня.
– Мы машины.
– Нет. Мы пища для машин.
– Мне страшно.
– Мне страшно.
Удар молота. Голоса звучат испуганно и жалобно.
– О, страшные машины!
– О, могучие машины!
– Будем молиться. Будем молиться машинам.
Гимн машинеКто сильнее всех в мире? Кто страшнее всех в мире? Машина. Кто всех прекраснее, богаче и мудрее? Машина. Что такое земля? Машина. Что такое небо? Машина. Что такое человек? Машина. Машина.
Трижды, мрачно соглашаясь, ударяет молот.
Ты, стоящая над миром, – ты, владычица тел, помыслов и душ наших, – ты, славная, бессмертная, премудрая машина, – пощади нас! Не убивай нас – не калечь – не мучь так ужасно! Ты, безжалостнейшая из безжалостных, скованная из железа, дышащая огнем, – дай нам хоть немного свободы! Сквозь копоть твоих стекол, сквозь дым твоих труб мы не видим неба, мы не видим солнца!
Пощади нас!
На мгновение умолкают маленькие живые молотки, и трижды безжалостно и тупо ударяет в темноте большой молот. И уже слышны отдельные возмущенные голоса.
– Она не слышит!
– Она глухая, – дьявол!
– Она лжет!
– Издевается над нами!
– Мы работаем для других!
– Всё для других!
– Мы льем пушки.
– Мы куем звонкое железо.
– Мы приготовляем порох.
– Создаем заводы.
– Города.
– Всё для других.
– Братья! Мы куем собственные цепи!
Чистый, живой, резкий, негодующий стук маленьких живых молотков. И в такт ударам негодующие голоса.
– Каждый удар – новое звено.
– Каждый удар – новая заклепка.
– Бей по железу.
– Куй собственные цепи.
– Братья, братья, мы куем собственные цепи.
Глухой удар большого молота обрывает этот бурный и живой поток, и дальше он течет ровно и устало.
– Кто освободит нас от власти машин?
– Покажет небо? Покажет солнце?
– Царь Голод!
– Царь Голод!
– Нет, он враг. Он загнал нас сюда.
– Но он нас и выведет отсюда.
– Он страшен. Он коварен и лжив. Он зол. Он убивает наших детей. У наших матерей нет молока. Их груди пусты.
– Грозным призраком стоит он у наших жилищ.
– От него некуда уйти. Он над всею землею.
– Тюремщик!
– Убийца!
– Царь Голод! Царь Голод!
Удар молота.
– Нет, он друг. Он любит нас и плачет с нами.
– Не браните его. Он сам несчастен. И он обещает нам свободу.
– Это правда. Он дает нам силу.
– Это правда. Чего не может сделать голодный?
– Это правда.
– Чья ярость сильнее?
– Чье отчаяннее мужество? Чего может бояться голодный?
– Ничего.
– Ничего. Ничего!
Несколько ударов молота.
– Зовите его сюда!
– Голод! Голод! Голод!
– Иди сюда, к нам. Мы голодны. Мы голодны!
– Молчите, безумцы!
– Голод! Голод!
– Он идет!
– Царь Голод! Царь Голод!
– Он пришел!
– Царь Голод!
На середину, в полосу багрового света, из горна быстро входит Царь Голод. Он высокого роста, худощавый и гибкий; лицо его, с огромными черными, страстными глазами, костляво и бледно; и волосы на точеном черепе острижены низко. До пояса он обнажен, и в красном свете отчетливо рисуется его сильный, жилистый торс. И весь он производит впечатление чего-то сжатого, узкого, стремящегося ввысь. В движениях своих Царь Голод порывист и смел; иногда, в минуты задумчивости и скорби, царственно-медлителен и величав. Когда же им овладевает гнев, или он зовет, или проклинает – он становится похож на быстро закручивающуюся спираль, острый конец свой выбрасывающую к небу. И тогда кажется, что в движении своем, как вихрь, поднимающий сухие листья, он подхватывает с земли все, что кругом, и одним коротким взмахом бросает его к небу.
