Про Герку и чудных - Валентина Чаплина

А ребята вошли в комнату и остановились.

— Ого-о! — открыл рот Герман. — Сколько денег-то вложено! Неужели все твои собственные?

— Нет, домовая, — улыбаясь, сказал Ероша.

— Чего?

— Домовая!

Герка стоял с вытаращенными глазами, ничего не понимая. А лохматая рыжая голова закивала, завертелась и начала быстро-быстро рассказывать:

— Библиотека домовая, доходит? Ну… нашего дома, значит. Видал домище! Пять этажей! Почти сто квартир! Мы собрали книжки у ребят и сделали библиотеку. Правда, здорово?

Геркины глаза особого восторга не выразили, и в рассказ вступил Алька.

— А Ерошу завбибом выбрали. Понимаешь, заведующий библиотекой — завбиб. Помещение нам сначала обещали дать, а теперь уже не обещают, потому что Ерошка к себе книги взял. Они вдвоём с дядей Петей живут. Детей нет, рвать некому.

— У нас всё как в настоящей библиотеке. Одна тётя, библиотекарь, нам всё показала: и как книги шифровать, и как сделать картотеку, и как в карточки всё записывать, — заговорил опять Ероша. — Здорово мы придумали, правда? Сначала у нас дежурства были, а теперь перешли на самообслуживание. Каждый сам приходит, какую книжку принёс, вычёркивает, какую возьмёт, вписывает, расписывается, и порядок.

Герка недоуменно хлопал глазами.

— Опять не понимаешь? Эх, голова! У нас всё на честность! Автобусы без кондукторов видел? Так и мы решили. На честность! Что мы не люди, что ли? Или ненормальные? Вот я в лагере был. Папка на заводе. Дома никого. А библиотека вовсю работает. Как заводная. И ни одной книжки не пропало, наоборот, прибавилось. Ребята свои приносят.

Четыре светлых глаза (зелёные Ерошкины и голубые Алькины) радостно, блестели, а два чёрных удивленно таращились. Их веки то и дело хлоп, хлоп, хлоп на миг закрывали пуговицы и тут же открывали.

— Как это дома никого, а библиотека работает?

— А так! — зелёные и голубые смеялись. — Будешь посещать? Сейчас на тебя карточку заполним, — и Ерошка с удовольствием вывел — Иванов Герман Степанович. У всех ребят только инициалы стояли, а здесь полностью — имя и отчество.

— Запомни, в почтовом ящике на двери лежит ключ. Когда хочешь, приходи, открывай дверь, меняй книжку. Вот тут запишешь, какую взял, вот тут распишешься. Потом запирай квартиру, клади ключ в ящик.

Теперь сверкнули и засмеялись пуговичные глаза. Смешинки вспыхнули пожаром и остались гореть в зрачках. А смех сухими горошинами раскатился по комнате. Герка смеялся громко, и смех был ужасно смешной, будто курица кокочет: ко-ко-ко…

Четыре светлых глаза удивлённо захлопали веками. Ребята не могли понять, отчего так взорвался смехом их новый знакомый. А тот хохотал всё громче и указательным пальцем тыкал то в Ерошку, то в Альку:

— Что я, чокнутый? Так и поверил! — наконец проговорил он. — На пушку берёте. Какой дурак поверит. Приходи, открывай квартиру и бери…

И вдруг Ероша с Алькой обиделись. Обиделись всерьёз. И Герман это почувствовал. Курица перестала кокотать, указательный палец сник.

Лохматая голова так резко отвернулась, не желая смотреть на Герку, что рыжие вихры, освещенные солнцем, костром полыхнули в воздухе. Стало тихо-тихо. Потом костёр опять полыхнул, и Ерошка в сердцах выпалил:

— Если б тебя не звали Германом Степановичем, я б тебя сейчас за шиворот вон выставил! В один момент сверкнул бы затылком!

Ероша сказал это так горячо, что Герман на расстоянии почувствовал, как худые и сильные завбибовы руки хватают его за шиворот, хотя никакого шиворота сейчас на нём не было, и вообще всё лето он старался ходить без шиворота, потому что от него ужасно жарко. И Герка поверил, что ребята говорили правду. «Чудные они какие-то», — подумал он.

Помолчали.

— Ох, и хохочешь ты! Наверно, в космосе слышно, — разрядил обстановку Алёша.

— А чо?

— А то, что к себе в комнату придёшь, не вздумай так орать. Эту неделю тётя Людмила в ночную смену и сейчас спит. А из вашей комнаты у неё всё слышно. Разбудишь.

Герка вдруг разозлился и стал огрызаться:

— А на кой ляд мне твоя тётя Людмила! У меня своих хватает. И что вы мне приказываете? Подумаешь, начальники! Командуют! Я в собственной квартире что хочу, то и делаю.

Он стоял посреди комнаты, слегка расставив ноги, чернущий, плотный, коренастый и ужасно знакомо размахивал руками. Алёша с Ерошей переглянулись. Обоим показалось, что у Герки в руках вдруг выросла палка, такая же коренастая, как он сам, и что Герка вот-вот полезет в нагрудный карман за пенсионной книжкой. Почему-то ужасно захотелось треснуть его по башке, но Алёша негромко и сдержанно сказал:

— Квартира твоя, а за стенкой, между прочим, тоже люди живут. Вот будет тётя Людмила в дневную, ори сколько хочешь.

— Да что она царевна или министр твоя тётя?

— А она такая же моя, как и твоя. И не царевна и не министр, а просто соседка, на заводе работает. А когда она во вторую, мы за её Алёнкой в детсад ходим. По очереди. И тёте Наше на базар ходим. И пол моем. Разве трудно?

— Да кто они вам все? Чужие же люди!

— Какие чужие? Что они фашисты, что ли — чужие! Они же в нашем доме живут. Соседи.

— А какое вам дело, кто в вашем доме живёт? Тут мильон людей. И вы каждому на базар ходите, сумасшедшие?

— Не каждому, а кому трудно. Твой отец инвалид, и ему сходим.

«За поллитром», — подумал Герка и усмехнулся.

— Мало ли инвалидов в доме, и вы всем ходите?

— Мы не всем, а тем, кто в нашем подъезде.

«Чудные они тут какие-то, — ещё раз подумал Герка, когда выходил из комнаты. — Про такое только писатели в книжках пишут, а они тут в доме завели. Ох, и чудные!»

Кубыш

В комнате, коридоре и кухне невозможно было повернуться от поселившихся вещей. Герка еле протиснулся между сундуком и мотоциклом.

Отец стоял у комнатной двери и врезал в неё английский замок. Двери было ужасно больно. Она дрожала и скрипела, будто плакала, но тихо-тихо, потому что была терпеливой. Если бы дверь умела по-человечески говорить, она сказала бы:

«Люди, добрые люди, почему вы не верите друг другу? Зачем вы придумали такие ужасные вещи — замки? Неужели нельзя жить без них? А может быть, вы просто не знаете, как без замков свободно, радостно и легко? Прикрывайте меня плотней, и я никогда не откроюсь сама, если не надо. Я ведь всё понимаю, хоть и деревянная. А замки… это так больно…»

Но дверь не умела по-человечески говорить. И стамеска всё глубже и глубже врезалась в её тело.

У Геркиной матери, Валерии Константиновны, было недовольное лицо:

— Нет уж, сделайте это для моего спокойствия, повесьте замки, — говорила она в кухне Алёшиной маме. — У вас что-нибудь пропадёт, вы на нас подумаете, раз двери не запираются. А мы люди честные.

Герка посмотрел на обе двери, за которыми жили новые соседи. Замков нигде не было и петель для замков тоже не было. Протиснулся между вещами к входной. Здесь замок был.

— Ну, как это можно не запираться, когда в квартире чужие люди живут?! — начала мама возмущённо бубнить отцу.

— А что они фашисты, что ли? Они в нашем доме живут. Соседи. Какие же чужие? — вдруг ввернул Герка. Он и сам не знал, почему повторил Ерошкину фразу.

Родители удивлённо посмотрели на сына. И тут он выпалил им про домовую библиотеку. Что ключ лежит в почтовом ящике, приходи сам и бери книги, когда дома никого нет.

— И не ходи туда и не связывайся с ними, слышишь? — испуганно замахала руками мать. — Куда мы попали? Это какой-то сумасшедший дом!

А коренастый пенсионер Степан Васильевич молчал и только хитро усмехался. Шея его от напряжения стала красной, как помидор. Стамеска всё глубже впивалась в дрожащую дверь.

— Сходишь в старый дом, принесёшь мою… — обратилась мать к Герке.

— Некогда, — и Герку как ветром сдуло из квартиры. Он даже не дослушал, что именно ему нужно принести.

Ржавый пузатый замочище долго качался в клямке сундука, занявшего полкоридора. А Герка только на дворе почувствовал, что защипала коленка. Задрал штанину — ссадина… Опять об него треснулся, и тут мешает, — и Герка представил, как сейчас качается эта важная стопудовая железина. Потёр коленку. Болит. Подошёл к лестнице, прислушался, не кричит ли мать, не идёт ли за ним. Тихо. Куда пойти? В старый дом на Дальнюю улицу? То есть он совсем не старый, а совершенно новый, недавно построенный, пятистенный, но всё равно теперь он назывался старым. Нет, туда нельзя. Не хотелось встречаться с теми ребятами, что жили с ним на Дальней. Перед отъездом почти у каждого он занимал деньги. А теперь потребуют: отдай! А отдавать пока неохота. Жалко. Очень уж круглая сумма получилась! Десятка! Это же целые сто рублей, если считать на старые деньги. Долго копил. А теперь не будет же он из-за долгов менять эту новенькую бумажку?! Шиш! Он, конечно, отдаст долги, но только потом. А пока сам пришил к штанам потайной карман и положил туда своё богатство. Лежит десяточка, и будто нет её, никому не видна. Только чуть-чуть похрустывает, если рукой надавишь. Лежит неразменная. А в обычных карманах мелочь. Скоро на рубль наберётся. Герке кажется, что теперь он стал солидным, важным, что все мальчишки лопнули бы от зависти, если б узнали, сколько у него денег. Каждый захотел бы с ним дружить, а не так, как сейчас, многие, на Дальней отворачивались. Задавалы! Знали бы, какой он богач! Что, не богач разве!