Мсье Гурджиев - Луи Повель

Итак, вооружившись всеми этими знаниями, навыками, магическими приемами, в начале 1910-х годов Гурджиев объявляется в Москве и Санкт-Петербурге. Утверждают, что первым делом он завел знакомство с известным скульптором Сергеем Меркуловым, который мало-помалу начал «рекламировать» никому доселе не ведомого «кавказского мага» среди своих друзей и знакомых, склонных ко всякого рода оккультным соблазнам. И уже через год-полтора в обеих столи­цах тогдашней Российской империи сложились группы почитателей и обожателей Гурджиева, которые в свою очередь всячески рекламировали его в кругу близких им людей. Именно благодаря такой рекламе (а также случайно прочитанному в газете объявлению о балете «Борьба магов», поставленном якобы неким «индийцем») и познакомился с Гурджиевым Успенский, ставший на некоторое время самым близким и верным его учеником, а потом порвавший с ним по причине «личной несовместимости».

Во время бесед с учениками Гурджиев — довольно отрывочным образом — излагал им первоначала своей «доктрины», которую он называл «четвертым путем». Первые три пути, ведущие к духовной реализации, — это, по Гурджиеву, «путь факира, путь монаха и путь йога (йогина)»: путь борьбы с физическим телом, долгий, трудный и ненадежный путь к развитию физической воли; путь веры, религиозного чувства, религиозной жертвы; путь знания, путь ума, их обогащения и развития. Все три этих пути, утверждал Гурджиев, страдают однобокостью и не могут привести ни к каким реальным результатам в деле духовного развития. «Четвертый путь» одновременно воздействует на все стороны человеческого бытия; следующий этим путем ученик «работает» одновременно над своим физическим телом, умом и эмоциями. Цель «работы» — пробуждение, преодоление в себе косного и сонного начала, превращающего человека в живую машину, в пассивный автомат. Современный че­ловек, учил Гурджиев, живет во сне; во сне он рождается и во сне умирает. И, само собой разумеется, у него нет никакой души, а следовательно, и надежды на загробное существование, пусть даже самое печальное и проблематичное. Человек должен сам «выработать» в себе душу посредством ряда психосоматических упражнений, совершаемых под руководством «гуру», духовного наставника, уже успевшего сбросить с себя оковы сна. Необходимейшее условие «работы» — самоотречение, отказ от призрачной «собственной воли», полное подчинение воле наставника, который принимает на себя очень трудную задачу — чистку и починку «человеческих машин». Это условие, разумеется, не выдумано Гурджиевым: все мистики испокон веков учили тому, что нельзя сделать ни шагу на духовном пути, не отрекшись от своего ложного «я», не поставив крест на своих бесчисленных иллюзиях. Вот как писал об этом когда-то Майстер Экхарт: «Истинное и совершенное послушание — добродетель, превысшая всех добродетелей; ни одно дело, сколь бы велико оно ни было, не может без оной добродетели свершиться; равным образом, и самое малое, самое скромное дело приносит больше пользы, если исполняется в духе истинного послушания… Если, следуя путем послушания, человек отрекается от самого себя, в него входит Бог… Когда я влагаю волю мою в руки наставника моего и уже не желаю ничего для себя самого, желания Божий становятся моими желаниями»[10].

Вся беда в том, что «четвертый путь» Гурджиева, «путь развития скрытых способностей — это путь против природы, против Бога»[11]. Рене Генон, антипод Гурджиева и в духовном, и в чисто человеческом смысле, не уставал повторять, что заслуживает доверия лишь тот «наставник мудрости», который принадлежит к определенной легитимной конфессии, исповедует догмы и исполняет обряды той или иной религии; все прочие — в лучшем случае шарлатаны, в худшем же — лжепророки, которые, по словам Евангелия, приходят к нам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные[12]. Гурджиев не исповедовал никакой религии и никаких обрядов не исполнял, в отличие от того же Генона, ежедневно творившего зикр в каирской мечети Абу-ль-ала-аль-Маари. «Противобожие» кавказского мага выражалось не только в многочисленных, подчеркнуто кощунственных рассуждениях на темы Нового Завета (взять хотя бы его утверждение о том, что во время Тайной вечери ученики Христа ели и пили не хлеб и вино, претворенные в плоть и кровь Спасителя, а каннибальствовали, пожирая физическую плоть Христа и запивая ее Его кровью), — «противобожие» это получило свое­го рода «теоретическое» обоснование в толстенном графоманском опусе Гурджиева под названием «Рассказы Вельзевула своему внуку».

Стоит, пожалуй, хотя бы вкратце охарактеризовать эту книгу, поскольку она дает некоторое представление о масштабах гурджиевского «мифотворчества».

Начать с того, что эта «космическая эпопея» относится к разряду произведений, которые принято называть «нечитабельны­ми». Чудовищный синтаксис, бесконечные занудные повторы, множество громоздких неологизмов, которые невозможно произнести вслух, не сломав себе при этом язык, беспрестанные и почти болезненные потуги на юмор, то и дело сквозящее между строк идиотическое и недостижимое желание переплюнуть Рабле, Свифта и Вольтера — все это способно отвратить от «Вельзевула» самого храброго читателя. Приведу, в виде иллюстрации, всего один небольшой пассаж. «Итак, мой мальчик, — (обращается бывший космический мятежник к своему внуку), — главной особенностью «Вездесущего Окиданока», в данном случае, является то, что процесс «Джартклом» происходит в нем внутри организма каждого существа, но не от пребывания в контакте с эманациями какого-либо большого космического сгущения; факторы эти для этого процесса в организмах существ являются результатами либо сознательных процессов «Партдолг — обязанность» самих существ — об этих процессах я подробно объясню тебе позднее, — либо того процесса Самой Великой Природы, который существует во Вселенной под именем «Каркулионарниан-актуализация», что значит «Получение-требуемой-полноты-вибраций-путем-приспособления»[13]. И таким — или даже еще более «изысканным» — языком написана вся книга! Если же все-таки удается прочесть эту ахинею хотя бы «по диагонали», оказывается, что суть ее сводится к немногим — и довольно незамысловатым — положениям. «Великий Вельзевул», как его именует автор, пострадавший за «вмешательство в то, что его не касалось», оказывается величайшим мудрецом, а кроме того, талантливым «космическим администратором», наблюдающим за порядком в захолустной солнечной системе «ОРС», в которую входит пла­нета Земля. Земляне, люди, или, по терминологии Вельзевула, «трехмозговые существа», — всего лишь несовершенное подобие его собратьев: «Внешние покровы трехмозговых существ этой планеты Земля близко походят на наши собственные, только, прежде всего, их кожа немного тоньше, чем наша, и затем, во-вторых, они не имеют хвоста, а их головы без рогов. Наихудшее у них — это их ноги, а именно то, что они не име­ют копыт…»[14] Впрочем, когда-то люди все-таки имели хвост и, соответственно, обладали куда более здравым рассудком, чем их теперешние потомки; но случилось так, что в незапамятные времена некая «Высочайшая Комиссия», состоявшая из «Ангелов и Архангелов» (надо полагать, ангелов падших, служителей Вельзевула), внедрила в основание хвоста «трехмозговых существ специальный орган, с таким свойством, чтобы <…> они воспринимали реальность шиворот-навыворот»[15]. Впоследствии этот орган (Вельзевул называет его «кундабуфером») был удален, но люди так и остались жалкими полуавтоматами, лишенными воли и разума, — их единственное спасение в том, чтобы довериться мудрости Вельзевула, принять его учение, гласящее, что «весь наш мир и, конечно, люди в нем — не что иное, как иллюзия, и что подлинность и реальность мира являются «мозолью», и, кроме того, мозолью, растущей на большом пальце нашей левой ноги. Кроме этой мозоли ничего не существует в мире, все только кажется этим «психопатам-в-квадрате»[16].

Таким образом, глубинный слой «философии» Гурджиева представляет собой не что иное, как примитивнейшую форму сатанизма: Бог, или, как выражается Вельзевул, «Его Бесконечность», не озабочен поддержанием миропорядка и вообще никак не проявляет себя; Космосом управляют подозритель­ные «комиссии», по своей воле перекраивающие как Вселен­ную, так и человеческую природу: их путь — это, как мы помним, «путь против природы, против Бога». Читая «Рассказы Вельзевула своему внуку», нетрудно заметить, что в образе главного героя автор вывел самого себя — вывел таким, каким бы он был, если бы «Его Бесконечность» даровал ему власть не над жалкой группой «психопатов-в-квадрате», а над всем человечеством, над всей Землей.

Вопреки бесчисленным измышлениям, приписывающим Гурджиеву контакты с заправилами Третьего рейха, никаких достоверных фактов, подтверждающих это, не существует. Он довольствовался абсолютной властью над угодившей в его хитроумные тенета «паствой», которую разминал в бесформенную массу, лепил из нее то, что ему было нужно, выжимал из нее все соки. Доктор Янг, один из цитируемых Повелем «свидетелей обвинения», изумляется тому, «какой власти может достигнуть человек, обретая магические атрибуты «Всемогущего Отца» или проецируя на окружающих свой, по терминологии Юнга, магический архетип. В результате подобного переноса люди те­ряют способность к критике, ибо и сами бессознательно стремятся подменить учителя Отцом. «Гуру», как называют в Индии учителей, всегда прав. Он непогрешим. Каждый поступок мага имеет тайный, сокрытый от всех смысл»[17]. Лишь редкие люди, соприкоснувшиеся с Гурджиевым, находили в себе достаточно духовных сил и здравого смысла, чтобы трезво оценить его истинный характер и цели его деятельности. Учение Гурджиева, пишет один из таких здравомыслящих «свидетелей», — это «нечто путаное, сомнительное, эклектичное, как если бы метеоролог основывался одновременно и на теории электричества, и на вере в Юпитера». «Это совсем не тот чудотворец, который нам нужен, — вторит ему другой, — а какой-то антихрист, чудотворец навыворот, соблазнитель». Предлагаемый им «четвертый путь» — это путь тупиковый, «дорога в никуда»: «нетрудно догадаться, что добровольно вставший на путь от «механического существования» к «истинному бытию» рискует окончательно порвать свои связи с миром, причем ни­чего не получив взамен». Непричастные к «педагогической» практике Гурджиева люди, посетившие балетные представления его «труппы» в Америке — это было в конце 20-х -начале 30-х годов, — единодушно отмечали ирреальный, фантасмагорический характер этих зрелищ, действующими лицами которых были как бы уже и не люди, а расчеловеченные существа, живые марионетки вроде тех, которых изобразил Владимир Ковенацкий на литографии, упомянутой в начале этой статьи. Иногда, в редкие миги просветления, ученики Гурджиева сознавали цену, заплаченную ими за причастность к его «доктрине», за способность «точного воздействия на двигательные цен­тры и глубокого осознания собственного тела». «Мы выходили с этих сеансов разбитые, но освобожденные от нашего обычного «я»… — свидетельствует один из них. — Точнее говоря, мы чувствовали себя расчеловеченными». «Теперь я окончательно понял, что такое Гурджиев и его «Институт», — вторит ему другой. — Там тебе постоянно попадаются отметины копыт и рогов». А третий подытоживает все эти горькие прозрения в замечательной формуле, использованной в заголовке данной статьи: «Я не без некоторого восхищения считал нашего учителя маленьким кузеном Люцифера…»