Эрмитаж памяти - Елена Булатова

Шедевр испорчен, краски подвели,

Судьба старателя, наверно, незавидна.

Но был он счастлив несколько часов,

Когда, руками трогая холстину,

Он чуял грубость нитей из основ,

Как пальцы гения, создавшего картину.

Так редко счастье бродит средь людей,

И вряд ли цель оправдывает средства.

А новый реставратор-чудодей

Уж поднял кисть и начинает действо.

* * *

Международный разговор по телефону

Когда-то был междугородним.

Распалась связь времен за десять лет,

И те, кто жил в искусственной стране,

Разбросаны по государствам мира.

Общение все то ж – в неделю раз

Звонки по телефону. Или в месяц,

Зависит от желания. Земля

Уменьшилась в размере до объема

Квартиры коммунальной, где когда-то

Семья одна стесненно обитала.

Алло, алло! Здоровье как, погода?

Вопросы те же – мир не тот. Однако

Я слышу голос прежний, и тоска

От расстояний бешеных утихла.

18 Октября, 2000

* * *

Подвешенные над дорогой провода

Роняют тень, как будто след колесный

При резком торможении. Тогда

Мне мнится шум аварии дорожной.

Играет ветер – и лохмата пальм башка,

Автомобиль презрительно толкает,

Свист в окнах оглушает ездока —

Стихия человеку угрожает.

Как кровь красна осенняя листва,

Летает мусор с целью ослепленья,

Тунель направлен на разрыв моста,

Порыв сильней – и гул землетрясенья.

Уймись, фантазия, вернися в берега

К своим баранам и начни от печки:

Стоят столбы, дорога, провода,

И тени на дороге и на речке.

* * *

Волчий глаз отражателя

Светит нам в темноте —

Мы ночи испытатели

И летим в пустоте.

Эвкалипты могучие

Вдоль дороги стоят —

Волны мощно пахучие

Овевают меня.

Тише шины шуршание —

Крут ночной поворот

Вглубь долины. Сияние

Озаряет полет.

Начало века

* * *

А к дочери приходит медсестра

По поводу родившегося сына,

Что приходила и ко мне когда-то

Всё с тем же назначением. Теперь

Она сказала, что давным-давно

Булатовы здесь жили всем семейством.

И дочь её припомнила – сестра

Смотрела за двойняшками моими.

Светило всходит и заходит вновь.

Законы жизни непреодолимы.

Сменяются и длятся неделимо

Родители и дети и любовь.

* * *

Жидовкою в Москве

И гойкой в Назарете

Я чувствую себя —

Наследие родных.

Сложилось исторически —

И те, и эти

Нутром учуют

Признаки чужих.

Мулаты и метисы вне закона.

Гибрид бесплоден, так как одинок.

Должна ты выбрать, с кем стоять у трона,

И где изгоем быть. Вот бог – а вот порог.

И разделились. Брат-тот в Назарете,

Еврейкою назвал родную мать.

А я встречаю солнце на рассвете

С крещёнными детьми, что продолжают спать

В палатке, посреди пустой Мохаве,

Под небом ясным в звёздах золотых,

Не мудрствуя лукаво о забаве

Деленья надвое: своих или чужих.

* * *

«И мама в белом платье у гортензий», —

По Чехову почти и по словам

Уже моей, ушедшей без претензий,

Кивающий с небес земле и нам.

И вот теперь отчётливо и ясно

Понятным стало мне, что тыла нет,

И следующей мне стоять на трассе,

Ведущей в пропасть бесконечных лет.

Зачем точить слезу над фактом вечным —

По очереди мы в строю стоим

Защитой перед бездною беспечным,

Весёлым, глупым, дерзким и родным.

* * *

Не прекращаю рифмовать —

Стихи, они приходят сами.

Их не успеешь записать,

Они исчезнут, как в тумане.

Возникнет стройная срока

Из ничего, из мановенья

Мечты, пролёта ветерка,

Увядшей травки дуновенья.

Забыв про голод и дела,

Бросаюсь в поисках бумаги,

Чтоб мысль случайная легла

Так точно, как уколы шпаги.

Прокруста чувствую в себе,

Когда строгаю под размеры

Корявый стих. Галли Матье

Превосхожу сверх всякой меры.

Не прекращаю рифмовать…

* * *

Второй день дождь,

Ужасно надоел.

Не ливень не гроза —

Так – сеет понемногу.

И мокнет ночь.

Забор слегка осел.

И мокрые глаза

Не различат дорогу.

Несвязна мысль,

И теплется едва

Сознанье долга,

Что привязывает к делу.

А разум – рысь

Не сложит два и два.

День – все без толку,

Ночь – как угорела.

Скорей, скорей окошко распахну,

И в промежуток меж двумя дождями

Пойду искать просвет, голубизну

Уставшими от серого глазами.

Смотри, там ярче краски от воды,

И запахи сильнее зазвучали,

И чище воздух. Не было беды —

Придет и солнце, и уйдут печали.

* * *

Я засыпаю с книжкою в руках,

И вспоминаю маму, в той же позе

Сидящей в кресле. Время на часах

Застыло в середине дня. И в бозе

Почившей мамы нету на земле.

А капли дождика все те же на стекле…

* * *

Три тени я бросаю на асфальт:

Две тени от окрестных фонарей,

А третью тень едва отметил взгляд —

Та от луны…

Две тени изменяются в ночи —

Они растут и исчезают в ней.

А третья не желает ни расти,

Ни исчезать…

Две тени ярки. Третьей вид уныл,

Зато сумеет форму удержать.

Ли Бо – мудрец, стихи ей посвятил,

А я могу бумагу лишь марать.

* * *

Играет ветер в сказке Андерсена,

Насмешник, вывески меняет по пути.

А здесь, разбойник, раскачал телеантенны

И мусорные баки своротил.

Февраль порывист, точное поверье,

Листву несёт и пальмы распушил.

Орёл взъерошенный наземь роняет перья,

А Фаренгейт свой градус уронил.

Сирены полицейских с воем ветра

Нетрудно перепутать в феврале.

Бездумна ярость солнечного спектра,

Безумно отраженье на земле.

* * *

Выходишь на порог – слепит глаза,

И скачут врассыпную белки.

А мысли – вызвала вчерашняя гроза —

Смешны и мелки.

Ветрило жуткий сучья наломал,

Дождь начисто отмыл дорогу.

Тандем китайский – мимо. Помахал

Флажком – хвостом и смёл тревогу.

Прозрачен воздух – чудо! Хорошо,

Что я пораньше выскочила утром.

Прохлада свежая. Народ пошёл,

А то не видно никого. И взялся ниоткуда.

* * *

Опрокинутый мир наблюдаю я

в луже, набухшей

После сильного ливня,

Льющего кряду два дня.

Весь в кусочках коллаж ускользает

от взгляда идущей,

Проявляется рядом

и вновь поражает меня.

Отражение сущего

странно заманчиво взору.

Ограниченный мир

остановит вниманье на нём.

Концентрирует рама

расплывчатость круга обзора.

Стой, – мгновенье прекрасно,

рождённое просто дождём.

* * *

Такая тишина – посёлок вымер. Даже

Авто проехавшего рёв

Воспринимается спокойно. Сквер

Заполнен нежным пересвистом. Важен

Чирикающий голосок американки,

Вываливающейся из машины Лендровер.

Забил мне уши ватой серый день,

Добавил глухоты и насморк.

Пуст переулок. Я иду, как тень,

Едва шурша кроссовками. И раструб

Гудящего воздуходува смолк

Под пальцем мексиканца. Тихо. Щёлк.

Из Калифорнии в Москву и обратно

Москва, лето 2000

Не слышу грохота дороги —

Я слышу только пенье птиц.

Улисс коварный, грек Улисс

Меня уводит от порога.

Взрывают новости TV —

Не слышу, не хочу, не знаю, —

Я в лес из дома убегаю —

Зелёной тайной удиви.

Долг, дело схватят за подол —

Роса в глазах моих сияет,

Ручей в болотце исчезает,

И зелен дол.

Гремят опасностью дороги,

Экран неимоверно зол,

Дела опутывают ноги —

Но зелен дол…

* * *

Сегодня травы расцвели,

И пыль-пыльца

Летит над лугом, исчезая.

И странный запах в чуткий нос,

Как на ловца

И зверь бежит, и тает, тает.

Капризом сорванный цветок

На том же месте:

– Возьми с собой меня, дружок,

Снеси невесте.

Девчонка где-то допоздна.

Ей нету дела

До символа чужого зла,

И зло приспело…

* * *

Как тепло в том лесу, —

Постепенно снимаешь с себя,

Как капустные листья,

Рубашки и кофты.

Их несёшь навесу,

И они всё свисают, скользя.

Подбираешь с боков

Разноцветные лохмы.

Чёрно-сизая туча

Пугает обильным дождём, —

Не грози, не пугай, —

Вооружён автоматом,

Раскрывается зонтик

С тихим весёлым щелчком.

Гром отгрохал меня

Лишь раскатистым матом.

* * *

Ковёр из хвои шаг мягчит.

Мокреть который день недели.

И одинокий московит

Спешит к теплу своей постели.

А я свой удлиняю путь

Туда, где сосны строй равняют,

Побаиваюсь, но чуть-чуть,

Что хулиганы нападают.

Иду туда, где иван-чай

Лиловы копья поднял к небу,