Эрмитаж памяти - Елена Булатова

И выпрямляются, как мятник-отвес,

Здесь исполняя роль гипнотизера.

Стремительный пролет вороны с громким кар

Внес ноту диссонанса в птичье пенье,

Как появленье голливудской стар

В березовом лесном столпотворенье.

Прозрачно мелколистье в вышине,

Сверкает драгоценным изумрудом —

Его так много в дальней стороне,

А здесь его явленье – чудо.

То волшебство случилось в яркий день

При сильном ветре и листвы сияньи,

И чувство странное мелькнуло, словно тень,

Как новое судьбы предначертанье.

* * *

Рахманинов Сергей, чье имя носит зал,

Нанизан на кол мраморной скульптурой.

И божьих одуванчиков девятый вал

Спешит, чтоб насладиться музкультурой.

Зал бело-голубой, утеха для души,

На волнах музыки баюкал неофита, —

Обидеться на дерзость не спеши,

Ведь маска дерзости – для слабого защита.

* * *

И загудели звуки сарабанды.

Шмелиный гул виолончельных струн

Скрипач с седою гривой и бантом

Залил фонтаном скандинавских рун.

Душа со скрипкой в резонанс вошла,

Сложившись с биоритма частотою.

И буря чувств цунами родила,

Вздыбилася магической волною.

И трепет мою душу охватил,

И странно, и тревожно сердцу стало.

С собою справиться мне не хватило сил,

И долго что-то в глубине дрожало.

* * *

В метро скамей две длинных полосы —

Изделие для перевозки масс —

Сиди себе, да изучай носы,

Да положенье рук, да выраженье глаз.

Ног частокол образовал узор

Орнаментом для верхней половины —

Бредовым продолжением картины,

Чего привычный не заметит взор.

Оторванность носов от лиц людских

Таит оттенок сумасшествия, в котором

Повинен Гоголь, вероятно, псих,

Пустивший нос гулять по городским просторам.

* * *

Собор кафедральный, куда я пришла,

Чтоб хора услышать звучанье,

Смутила афиша, и вдруг принесла

Какое-то воспоминанье.

Нелепа попытка – былое найти

И в юность свою окунуться.

Барже моей жизни – ей дальше ползти,

А времени – нет, не вернуться.

Наверно, небес справедливы весы,

И в жизни не все так уныло —

И стрелки назад прокрутили часы,

А встречу метро подарило.

Виденьем из той, из далекой поры

Сияют газа синевою —

Разочарованье сменяют дары, —

Волхвы их приносят с собою.

За мутью морщинок все те же черты

И та же доверчивость взгляда.

Захлопнулись двери, и скрылася ты,

Мгновенье – и больше не надо.

* * *

Лишь для меня Архипова здесь пела,

И пианист мне Скрябина играл,

И в голове мелодия звенела,

И в судоргах катарсис возникал.

Артист и я – и нет стены меж нами,

Нет и барьера стульев и голов.

Как облак музыки на пиршестве богов

Ряд первый воспаряет временами.

* * *

Хоры, Хоры, Хоры, Хо —

ры, Хоры, Хоры, Хоры —

То поднимут высоко,

То швырнут в тартарары.

На черных клавишах – хористах

Расселись бабочками папки.

В последний миг застыв, солисты

Впилися в дирижера лапки.

Когтит и месит многозвучье, —

Он лепит образы из глины

Безгласия, и стон тягучий

Зарокотал уже в глубинах.

В такт содроганьям дирижера

Колышутся и зал, и сцена.

Стигматы прожигают взоры

В ладонях – в точке столкновенья.

Из хаоса сложились звуки

По знаку властного мессии.

И к небу вновь взметнулись руки

И уменьшают энтропию.

* * *

Смотри, рябина расцвела,

И зелень нежная березы

Из глаз выдавливает слезы,

Как сок из белого ствола.

Изогнуты стволы берез,

Легко склоняются над кручей.

И тоненький вьюнок ползучий

Пока до ветки не дорос.

И вдруг, босым грозя ногам,

Крапивы лес явился взору,

Двум чахлым кустикам, которым

Мы так обрадовались там.

* * *

Надвигалася туча, и пел соловей,

И гремела дорога вдали.

Сильный ветер зеленые травы клонил,

Козерога сменял Водолей.

Я все время Кассандрой какой-то живу, —

Ощущая планеты разрыв,

Океана подъемы, небес синеву,

Уходящую в огненный взрыв.

Назреванье нарыва в сознаньи людском

Не дает мне покоя нигде.

Что же будет, что будет с землею потом?

Ни ответа, ни лжи – быть беде…

* * *

Топочут ножки органиста,

Легко летая по педалям,

Тональности меняя быстро

Во исполненье пасторали.

И вдруг стволы, нацелясь в небо,

Взревели громом Иерихона.

Растет кошмар ночного бреда,

И лопается грудь от звона.

На инфразвуке гул и грохот.

И тошно сердцу, череп давит…

Миг – рухнут стены, рухнут своды, —

И снова – нега пасторали.

* * *

Я – в музыке, внутри, в стереозвуке,

Что создает живой оркестр. Рядом

Сидят прелестные скрипачки. Вскинув руки,

Скользят смычками, манят как наяды

Войти в полифонии вод прохладу.

Красавец дирижер гоняет стадо

Послушного оркестра. Звуки, звуки…

* * *

Кисть пианиста – краб – паук – тарантул,

Что мечется по черно-белой гамме,

Язвя и жаля. Странности таланта

Сжигать сердца, иль разжигать в них пламя.

А слаженности скрипок и альтов

Смогли бы позавидовать, коль знали

Погонщики измученных рабов,

Прикованных к галере кандалами.

* * *

Еще о прошлом годе три сороки

Встречались на дорожке знаком счастья

На день грядущий. Миновали сроки,

И птиц красивых, впрочем, и напастей

Особых нет. Но как-то понемногу

Все уменьшается в лесу разнообразье,

Ежи не выбегают на дорогу,

Все больше кучи мусора и грязи,

И гул машин, и вонь костров слышнее.

* * *

Вчерашней бурей сломана береза.

Насквозь пройду зеленый полог. Сон

Сковал уставший лес. И крики паровоза

Не проникают через стены крон.

Ленивая истома нежит тело.

Тепло, и ласка солнечных лучей

Траву, меня, деревья – всех согрела.

Когда погибнет все, и станет мир ничей,

Пройдя мильены световых веков

Туда, на край Вселенной, затихая,

Лишь легкий шепот о земле лесов

Дойдет до слуха и, дойдя, растает.

* * *

Жара… Жара… Найду ль в лесу спасенье?

Удачная строка, расплавившись, плывет,

Не встретившись ни с кем, в каком-то наважденьи,

Побулькает в мозгу и в нети отойдет.

От запаха костров я в ярости дурею —

И так уже жара, к чему коптить весь мир?

Но жрут шашлык, но пиво пьют и млеют,

Вытапливая радостно вновь запасенный жир.

* * *

Всё возвращается на круги на своя —

С коляской я иду легко-непринуждённо,

Как двадцать лет назад, когда моя семья

Ещё не расползлась по миру протяжённо.

Измучен и изгажен лес зелёный

Встречает вновь, приветливо маня.

Смолою клейкою, как бы слезой солёной,

Он лечит раны. Лечит и меня.

Сквозь вонь и мерзость близи человечьей

Пробились травы к солнцу и весне.

И я стою, прижавшися к сосне,

Как пёс, зализывая раны и увечья.

* * *

Эйфория бушует, пожиная плоды

Человеческой слабости и пожирая

Свои жертвы. Не ждут приближенья беды

И в беспечном восторге мгновенно сгорают.

Разевает, как фурия, чёрную пасть,

Языком своим огненным сладостно лижет, —

И трещат чьи-то кости, и злая напасть

Придвигается к жертве всё ближе и ближе.

Эйфория бушует. Её колдовство,

Её морок нахлынут – и всё, и нет мочи.

Отрезвися, открой свои ясные очи —

Стань на землю, сбрось чары, отринь волшебство.

Калифорния, весна 2001

* * *

Улыбаюсь. Весна. Поднимается выше давленье

Атмосферы земной. Суматошливей в небе свистит

Мелкоптичее столпотворенье.

И ручей еле слышно журчит.

Проплывают орлы и парят у себя в поднебесье,

Наблюдая за мной. Распахнув два огромных крыла,

Захватил эвкалипт и сидит на высоком насесте

Сам-другой, иль невеста орла.

* * *

Разбито зеркало. Подумаешь, потеря!

Пришло – ушло, обычные дела.

Но таинства глухого суеверья

Отрава страшная в сознание вошла.

* * *

Тысячеглазый Аргус на колесах

Несется грузовик в ночной пустыне,

И знак судьбы в сверкающих полосах

Не замечает он в своей гордыне.

В строю таких же, сотрясающих дорогу,

Страх перед неизбежностью ему неведом,

И кто окажется на трассе ненароком,

Легко отправит к праотцам и дедам.

Когда над ухом повисает тяжесть,

В огнях летящая, сожмусь в комок

И удержу в себе томительную сладость

Поддаться чувству с липким именем Амок.

* * *

Завершилась одиссея,

Эскапада, авантюра.

Возвращаемся в ненастье

После солнечного дня.