Превосходство - Дмитрий Пшеничный

«Но я недостаточно мудр, как горожанин».

Их головы соприкасались: они могли шептать и все равно бы услышали, но к чему было использовать голос, если двое и так отлично понимали друг друга, передавая сообщения мысленно. В последние двадцать или даже тридцать лет, на Островах всё реже и реже использовали Общий – он более был ни к чему, ведь даже маленький ребёнок быстро учился коммуникации с помощью энергии.

«Ха’ань’ин, мой любимый и единственный союзник, поверь мне: ты прекрасный горожанин, но не тебе или мне оспаривать политику. Цари вершат судьбу, а жрецам следует только наблюдать её».

На лице Ха’ань’ина проявилась горькая ухмылка.

«Но что если цари заблудились, а жрец видит, что судьба страшна?»

«Судьба потому и называется судьбой, что она есть одна и единственная дорога. Цари вынуждены ступить на неё и пройти так, как уготовило Единство».

– Но это дорога царей, а не простых горожан, – внезапно произнёс Ха’ань’ин на Общем.

Он развернулся и посмотрел женщине в глаза.

– Ты перешёл на язык, – удивилась она, также сказав это вслух. – Почему?

– Грядут перемены, Такий’иа. Мы должны отказаться от праздности и принять жестокую правду – скоро этого не будет. Как ты не понимаешь? Тагапуй’ины обязаны вернуть себе лицо.

Она не ответила.

Ха’ань’ин подошёл к огромному стеклянному витражу, перед ним открылась панорама Города Рождения Царей.

Ха’ань’ин наблюдал за оживлёнными потоками небесной и наземной трасс – тысячи горожан куда-то спешили в своих колёсных и воздушных повозках, проносясь мимо величественных башен квартала Старого города, лавируя между плотно стоящими, не так давно построенными зданиями района Интатис. На пеших платформах тут и там появлялись люди – используя подъёмники, они спускались или поднимались на нужный уровень и продолжали прогулку. Жизнь кипела и глубоко под землёй: там капатрийцы – темнокожие, коренастые, крепко сложенные выходцы из северных земель прокладывали новый тоннель, который должен был соединить Город Рождения Царей или Рождение, как его сокращённо называли горожане, с восточным островом Фаи’так’айи.

Ха’ань’ин смотрел за тем, как бесцельно, и вместе с тем абсолютно безмятежно проводили свои последние часы жители Рождения.

Неожиданно он вынул из-под мантии небольшой свёрток пергамента, скрепленный кожаным ремешком, а затем принялся напевать какую-то грустную, монотонную мелодию.

Спустя пару минут он смолк – за стеклом витража показалась птица. Птица походила на голубя, но куда величавее нынешних, как по форме, так и по окрасу, с выразительной белоснежной головой и острыми, сверкающими, как лезвие ножа серебристо-чёрными крыльями.

Ха’ань’ин приоткрыл небольшую дверцу в нижней части окна и впустил птицу внутрь.

«В последний раз я обращаюсь к тебе за помощью, владыка неба».

Голубь задумчиво посмотрел на мужчину – последний прочитал в глазах птицы скорбь. Он нагнулся и аккуратно прикрепил к маленькой лапке свёрток.

«Теперь лети, друг. Направляйся далеко на запад, куда и в прошлый раз. Оставь посылку в хранилище, как и прежде, а затем следуй своей дорогой. Но только никогда больше не возвращайся на Острова, ты слышишь?»

Птица, как показалось, едва заметно кивнула. Ха’ань’ину на секунду почудилось, что он даже видел слёзы в её глазах. Впрочем, даже если голубь и не мог выразить эмоций визуально или через звук, Ха’ань’ин чувствовал его голос на энергетическом уровне – он отчётливо ощутил, как птица пыталась с ним спорить, отговаривать его, как она возмущалась и протестовала.

«Прости, добрый приятель. Существование – это нить. Однажды наступает день, когда нить слишком запуталась… тогда её остаётся только порвать».

Голубь нежно прижался к мужчине крылом – тот почувствовал его тепло и любовь.

Забавная штука – у него были друзья, союзница, подчинённые жрецы – все они искренне любили его, а он любил их. Это создавало иллюзию согревания, но на самом деле внутри было холодно.

Очень холодно.

Ха’ань’ин ещё раз простился с верным ему до конца пернатым другом, а потом…

…Потом птица взмахнула крыльями и вскоре скрылась за горизонтом.

Жрец отошёл от окна и вновь посмотрел на Такий’ию.

– Не делай того, чего делать не должен, любовь моя, – сказала она на языке.

– Я не знаю, в чём состоит мой долг. Как жрецу мне следует повиноваться слову старейшин…

– Так останься же жрецом, – взмолилась женщина.

– Разве после того, как зайдёт Великое Солнце, это будет иметь хоть какое-то значение?

Он неуверенно подошёл к постаменту с кристаллом и дрожащей ладонью провёл по плите колонны. Постамент оказался подъёмным механизмом – после касания Ха’ань’ина он начал медленно опускаться. Вскоре причудливый светящийся артефакт оказался на уровне рук.

Ха’ань’ин всматривался в кристалл, будто хотел прочитать в нём решение, словно ждал подсказки, как ему следует поступить, от самой природы.

Потом он обернулся. Такий’иа смотрела на него со странным выражением – казалось, она не верила в то, что должно было произойти, сомневалась в его решимости.

– Да хранит нас Единство, – тихо сказал Ха’ань’ин.

Он уже собирался совершить задуманное, когда в дверях Зала появился ещё один человек.

Закутанный в белую мантию, сопровождаемый тремя юношами в зелёных туниках, мужчина стремительным шагом направился к центру помещения. Остановившись в нескольких метрах от постамента, он громко произнёс:

– Ты не сделаешь этого, Ха’ань’ин.

– Не будь уверен в том, за что ручаться не способен, Каа’ун’той, – жёстко ответил жрец, рука которого уже тянулась к заветному кристаллу.

– Ты ничего не знаешь, брат. Ты всего лишь служитель.

– Я знаю достаточно, – скаля зубы, проговорил Ха’ань’ин. – Я видел истинного тебя, истинных старейшин. Я видел Намуий’ату.

– Ты не понимаешь… – покачал головой Каа’ун’той.

– Нет, дорогой брат, это ты не понимаешь. Я пытаюсь спасти нас!

– Старейшины верили тебе! Совет запретил, но ты… ты…

– Они могли всё исправить, Каа’ун’той. Но они не стали.

– Потому что это погубит нас! – закричал мужчина в белой мантии.

– Бездействие погубит нас куда скорее.

Ха’ань’ин схватился за кристалл и в последний раз посмотрел на Такий’ию.

«Я всегда буду любить тебя».

«Послушай брата, союзник мой, доверься своему сердцу!»

Ха’ань’ин улыбнулся.

«Именно оно и ведёт меня…»

Жрец размахнулся и со всей силы швырнул кристалл об мраморный пол. Тот с треском разлетелся на множество мелких осколков.

Затем наступила тьма.

В середине июля, обыденным солнечным утром, два пиратских корабля снялись с якоря и, подняв на реях все свои паруса, с началом отлива вышли в море.

Своего рода адмирал этой небольшой эскадры, капитан шхуны «Каприз», англичанин Роберт Хейден, велел экипажу взять курс вест – они пошли в сторону Флориды, где рассчитывали застать множество одиноких торговых судов испанцев, идущих с Кубы. За ними неуклонно следовал шлюп «Кокетка», на борту которого всё было, как и прежде, за исключением двух вещей.

Во-первых, кораблём теперь фактически командовал молодой и амбициозный головорез Гай Брукс, в то время как присутствие Баккера являлось скорее формальностью.

Во-вторых, впервые за последние несколько недель, здесь не было Тома Нэша – ещё одного человека, цель участия которого в рейде была не совсем ясна, и которого на этот раз, по распоряжению Бобби Хейдена, отрядили присоединиться к команде «Каприза».

Нэшу, впрочем, как и ранее на шлюпе, удалось довольно быстро расположить к себе новых знакомых – его навыки и отличное понимание морского дела, не просто хорошо сохранившиеся в памяти, но и порядком подкреплённые недавним опытом, позволили ему заслужить уважение не только среди рядовых джентльменов удачи, но и добиться благосклонности самого Хейдена.

Стоит заметить, что один человек на судне, несмотря ни на что, продолжал относиться к Нэшу с некоторым подозрением, хотя и не демонстрировал этого так явно, как ранее любил делать Брукс – человеком этим был чернокожий квартирмейстер Смол. Томаса однако эта проблема беспокоила не сильно. Поинтересовавшись у других, он убедился, что здоровяк всегда тяжело заводил новых друзей и издавна, особенно по началу, был осторожен с незнакомцами.

Что до Хейдена, он определённо был куда удачливее дряхлого голландца Баккера, и довольно быстро подтвердил своё реноме.

Не прошло и пары суток, как эскадра заметила на горизонте одинокое судно – судя по размерам и очертаниям силуэта, оно явно было не военным, а остальное, даже флаги, под которыми оно шло, по большому счёту значения не имело – моряки слишком долго были на мели и теперь должны были любой ценой добиться успеха.