Романтическая комедия - Кертис Ситтенфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«НС» похожи на летний лагерь – постоянно натыкаешься на знакомых. Трех часов не прошло с репетиции «Сиропщика», как я опять увидела Ноа – на репетиции «Трещотки» на сцене номер два. И снова с десяток членов съемочной группы собрались у сцены, вдобавок пришла Отэм с еще одной ассистенткой (первая Мэдисон, а эта вроде Эдисон… Нет, выдумываю). В «Трещотке» играло больше людей, чем в «Сиропщике»: Ноа в роли самого себя выступал судьей конкурса, Генриетта изображала якобы разговорчивую судью, Джей и Диллон играли судей-мужчин, а еще четверо актеров и актрис играли участников и успевали спеть только строчку-другую, как судьи принимались разбирать их ошибки.
Уже поставили судейский стол с серебристым отливом, хотя многих декораций пока не хватало. В каждом эпизоде мы высмеивали напитки компаний, спонсирующих конкурс, – ставили огромные восковые муляжи с логотипами. В прошлый раз сделали надписи «ПепсиКо, чай со льдом «Ястребиный яичник», а теперь «Ядерный Армагеддон», настоящий мужской кофе».
Порой я радовалась и с облегчением вздыхала, когда мой сценарий проходил отбор, а потом, уже на репетиции, меня начинали грызть сомнения: а хорошо ли получилось, а стоит ли делать такой посыл? Шли дни; благодаря сценарию, костюмам и декорациям постепенно складывалась целостная картина, и на месте сомнений возрождалась уверенность. А пока репетировали «Трещотку», актеры посмеивались, и даже Боб О’Лири прыснул от смеха.
Потом явился Эллиот, и смех затих. Он часто приходил на репетиции и столь же часто прерывал всеобщее веселье. То ли все хотели впечатлить его своим профессионализмом, то ли он своим занудством портил весь настрой – это смотря как к нему относишься.
Мы с Абрахамом, режиссером скетча, сделали замечания, и тут вступил Эллиот:
– Хлипкая концовка. Надо закончить на сильном месте, чтобы прям бах! Придется либо переписывать строчки Джея и Диллона, либо пусть Ноа и Генриетта какой-нибудь фокус выкинут.
– Ну… – протянула я. В конце Ноа и Генриетта занимались йогой, и, разумеется, мне пришло в голову очевидное и проверенное решение, которое я слегка стеснялась озвучить из-за Ноа. Однако же влюбленность в Ноа занимала меня процентов на тридцать, а сценаристкой я была на все сто двадцать, поэтому сказала: – Пусть кто-нибудь из них пукнет. Или оба, причем в ту минуту, когда Джей и Диллон дадут им слово.
– Или я повернусь к Джею и скажу: «Ты слышал?», а он ответит: «Нет, ничего не слышал», – предложил Диллон.
– Салли, неприятно тебе отказывать в этом избитом трюке, но давайте лучше по-другому, – возразил Эллиот. – Знаешь, как дети играют в самолет? Пусть Ноа ляжет на пол и приподнимет Генриетту на ногах. Ноа, Генри, справитесь?
Ноа – явно не зазнайка! – без колебаний лег на грязноватый пол, и золотистые волосы зависли над пылью и всяким мусором, типичным для площадки «НС». Поднял ноги и руки, а Генриетта склонилась над ним, прилегла ему на пятки и взяла его за руки.
– Снять обувь? – предложил Ноа, согнув колени.
– Не, – отмахнулась Генриетта, тоже совсем не зазнайка. Потом наклонилась еще ниже, и вдруг Ноа ее поднял. Во мне проснулось незнакомое чувство, и ничего хорошего оно не сулило.
– Надо наложить гул самолета, – высказался Абрахам. – Или пусть сами изобразят?
– Врум-врум, – отозвалась Генриетта. – Ой, это машина.
– Попробуем и так, и так, – ответила я Абрахаму.
Мы вновь прогнали скетч до конца, и когда опять добрались до отрывка с самолетом, я догадалась, что это было за чувство – ревность. Не из-за славы, которой я не обладала, не из-за внешности, бесспорно, превосходящей мою. Просто Генриетта могла дурачиться с Ноа и держаться с ним за руки – и я ревновала. Она была к нему совсем близко, касалась его – и я ревновала. Я вспомнила Джина и его фотку без одежды. Судя по всему, пора мне снова с ним встретиться и прогнать это неуместное томление.
Когда Боб, операторы и регуляторная решили, с какой камеры снимать Ноа и Генриетту на полу, репетиция окончилась, и я всех поблагодарила.
– Салли! – Ноа помахал мне рукой со сцены, где стоял с Эллиотом. – Весточка с фронта защитников природы! Оказывается, Найджел решил заменить пантеру змеей.
Я покосилась на Эллиота.
– Вроде как у Бритни Спирс в две тысячи первом?
– Конечно, не «Indigo Girls» и не Дайана Росс, – признал Ноа, – и все-таки отсылка на Бритни – это круто.
Я удивленно захлопала глазами. Он так шутит? Неужели Ноа и правда из того редкого типа мужчин, которые не испытывают неприязни к женщинам, видят в нас не только объекты вожделения, не насмехаются над нами, но и не ведут себя так, будто нас не существует? Он относится к нам… нормально? Это обезоруживало.
– В каком-то смысле да, – кивнула я. – С другой стороны, змея даже страшнее пантеры.
Ноа переводил взгляд с меня на Эллиота и обратно.
– А как защитники прав животных относятся к змеям?
– А разница? – отмахнулся Эллиот.
– Думаю, рептилии волнуют их меньше млекопитающих, – заметила я.
– Не хотелось бы никого обидеть.
– На «НС» иначе не бывает, – заверила я.
– Ну-ну, желаю удачи! – сказал Эллиот одновременно со мной.
Боб подошел к нему с каким-то вопросом по расписанию, а Ноа обратился ко мне:
– У меня для тебя еще одно задание. От него зависит будущее комедии. Готова?
– Надеюсь.
– Тоже про «Хореографа». Когда я сорвал с себя одежду, чтоб показать кожаные шорты и жилет, в отделе грима спросили, надо или нет маскировать татуировки. Я поначалу отказался: герой ведь я, правильно? А потом задумался: это ведь я в двухтысячном, а у меня тогда не было тату. Так надо их гримировать или нет? Конечно, это мелочь, – опередил он мой ответ, – но я боюсь ненароком нарушить комедийное правило.
– Я такого правила не знаю. А про какие тату речь? У тебя на груди здоровенный дракон набит?
– Пока нет, еще не вечер, – улыбнулся Ноа. – У меня их три. Так, банальщина.
О да. Кельтский символ, я про него читала в «Откровениях о Ноа Брюстере».
– И где они? – Мы стояли совсем близко, да еще Боб с Эллиотом рядом разговаривали, поэтому тон у меня получился слегка напряженный: – Показать хочешь?
– Для затравки покажу эту. – Ноа задрал рукав до предплечья и показал тату нот на нотном стане. – Очень оригинально, скажи?
– Это из твоей песни?
– Из «Blackbird» – есть у меня такая песня-талисман.
– Думаю, за нее тебя никто не осудит. Да и не заметят издалека.
На самом деле тату занимала несколько дюймов, однако выдающимся в предплечье Ноа было совсем другое – его безупречность. И золотистого оттенка кожа, и тончайшие волоски на обратной стороне, и мышцы – красивые и не чрезмерные, как у стероидного качка. Я могла смириться с тем, что к такой руке мне никогда не прикоснуться, но стоять к нему так близко казалось пыткой.
– И вот
