Свиток благоволения - Джон Тренейл

– Вдовствующая Императрица. – Яркие глаза генерала затуманились. – Отвратительно! – Руки его двигались с быстротой фокусника.

Камнор не сводил глаз с фотографии, теперь уже разорванной на четыре части. Этот снимок обошелся ему без малого в десять тысяч американских долларов! Поступок вояки словно подтвердил его диагноз: усевшийся напротив человек сумасшедший. Последние стоны Леона перешли в хрип. Солдаты уронили его головой об пол и отошли к дверям, чтобы охранять вход, а офицер, проходя мимо бригадного генерала, передал ему пистолет Леона. Камнор взглянул на своего телохранителя. На ум пришли слова, не раз слышанные в раннем детстве, которым уже столько веков, но они все еще звучат повсюду: «Так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали мне». Бригадный генерал с блестящими глазами подтвердил справедливость этих слов. Сейчас очередь Леона-слуги, а в следующий раз…

– Вы запрашивали об определенном деле. – Бригадный генерал вынул из верхнего кармана кителя конверт и вложил его в растерзанный альбом как закладку. – Здесь фотокопии досье подразделения «Маджонг» на полковника Цю Цяньвэя из Центральной разведки, бывшего Красного Дракона, а также письма его сына. В точности как вы указывали. Я готов отдать вам эти документы, поскольку они позволят вам оказать давление в той области, где наши с вами интересы совпадают.

Камнор ничего не ответил.

– Дороговато, даже для вас. Но не настолько дорого, чтобы не интересоваться данными в отношении меня. Откуда такое любопытство?

– Потому что я верю: в один прекрасный день некий генерал по имени Ло Бин станет следующим правителем Китая.

Генерал, исполненный величия, продолжал изучать лицо Камнора в наступившем молчании. Через некоторое время он заявил:

– Я восхищаюсь вашей выдержкой. Но я не восхищаюсь и не приветствую вашу любознательность.

– А я полагаю, вы ее весьма приветствуете.

Глаза Ло Бина расширились от злобы, и на секунду Камнор пожалел о своей дерзости. И все же бригадный генерал улыбнулся.

– Мне необходимо постоянно быть в курсе событий, происходящих в Гонконге. Мне известен ваш бизнес. Вы промышляете в области информации, используя ее, чтобы делать деньги. В данном случае вы будете заниматься тем же, но на сей раз, чтобы сохранить деньги – свои собственные. Вы знали, что я люблю рисовать? – Он похлопал по альбому. – Фотографии я предпочитаю живопись. Когда делаешь снимок, приходится довольствоваться тем, что уже существует. А художник способен изменять окружающее.

Камнор слегка поклонился, выразив согласие улыбкой.

– Я хочу создать картину будущего, в ваших же интересах. Будущего Гонконга. И Китая тоже. И Советского Союза. Другими словами, большое полотно. Много узоров.

– Так.

– Предстоит так много сказать, а времени так мало. Когда Председатель умрет, вы, возможно, захотите повидаться со мной в Гонконге. Часы. Вот все, что есть в нашем распоряжении. Считанные часы!

После недолгого колебания Камнор все же ринулся головой в прорубь:

– Мои обычные ставки…

– Их не будет. В обмен на точную информацию я позволю вам сбежать. Я буду заранее предупреждать вас о своем приезде. Но, Камнор, – он снова постучал по альбому, – вы будете хранить эту информацию даже от себя самого. Мне известно, что кое-кто из вас собирается бежать из Гонконга. Я этого не хочу. Так что если кто-либо еще сбежит…

Камнор проследил за взглядом вояки и уставился на пол, где приходил в себя Леон. Ло Бин кивнул – двое солдат подхватили помощника Камнора и потащили беднягу к дверям. Ло Бин схватил пистолет, лежавший рядом на столе, осмотрел его, затем с улыбкой, которую при других обстоятельствах можно было бы счесть очаровательной, направил оружие в грудь Камнора. Тот, глядя в сверкавшие глаза напротив, постарался убедить себя, что это блеф, что опасности нет: разве не сказал Ло Бин ясно и четко, что ему необходим новый источник информации? Но в душе Камнор догадывался: что лишь чистая случайность определяет, нажмет бригадный генерал на спусковой крючок или нет, ибо Ло Бин был словно злой мальчик, а частично – попросту сумасшедший. По большей части все-таки сумасшедший.

Глава 8

Оказалось, что в завещании Джинни содержатся указания о том, как похоронить ее в соответствии с китайским церемониалом. Мэт воспринял это с ужасом, Диана – со смущением, Саймон – с усталой покорностью. При организации похорон имели место все ритуальные услуги, сопутствующие смерти на Востоке: был нанят человек-фэншуй, то есть геомант, способный выбрать благоприятный день для погребения; тело обрядили в белые одежды, в те самые, что были на Джинни в день свадьбы и хранились с тех пор для этого печального случая; была организована процессия по улицам Гонконга вслед за катафалком, украшенным золотыми цветами, а на стекле прикрепили черно-белую фотографию Джинни, сделанную еще в девичестве. Были и две группы профессиональных плакальщиц в траурных одеждах, плюс к тому двадцать экипажей в кортеже, а позади – довольно беспорядочная процессия друзей и знакомых, которая, вне всякого сомнения, редела с каждым поворотом дороги. Наблюдая за печальным концом земного существования матери, Диана сравнила событие с выставкой Кристофера Робина, на которой побывали все друзья и родные Кролика. Это просто «шелест тумана» и все, размышляла Диана, выудив цитату из памяти. Так оно и было в сущности. Саймон, Диана и Мэт шагали сразу за гробом. Мужчины отказались надеть традиционные траурные колпаки и халаты из грубого холста, хотя Диана, расстроенная оттого, что все делалось неискренне и без религиозных убеждений, пыталась уговорить их надеть полное облачение. Не успели они отойти от дома, как она обнаружила, что на ней не та обувь, а потому скоро натерла ногу, и между третьим и четвертым пальцами появился волдырь. К тому моменту, когда они дошли до крематория, ее уже валила с ног дикая головная боль.

Атмосфера поминок была напряженной – Диана с трудом сумела скрыть облегчение, когда толпа начала рассасываться. Но тут исчез и Саймон, оставив ее в одиночестве на пороге дома, где она оказалась вынуждена пожимать руки уходившим, кланяться и улыбаться с молчаливым достоинством королевы. Как раз в тот момент, когда она подумала, что никого вроде бы уже не осталось, и, измотанная, решилась запереть дверь, кто-то вдруг, шатаясь, уткнулся в нее.

– Извините, – хрипло сказал Цю Цяньвэй, – оступился.

Похоже, он был немного пьян.

– До свидания, Цю Цяньвэй.

Он хотел что-то ответить, но выражение лица Дианы словно заморозило его, и слова застыли у него во рту. Он сел в машину. Едва отъехав от дома, он свернул с трассы чуть ниже по склону холма от дома Юнгов и выключил зажигание. Несколько мгновений он сидел, не шевелясь и глядя в окно, затем щелкнул замком кейса, лежавшего рядом на месте пассажира, и достал коротковолновый радиоприемник.

Диана закрыла входную дверь и прислонилась к ней. Слезы, столь долго сдерживаемые, прорвались сквозь плотно сжатые веки. Она бросилась наверх. От резкого движения ее черный шелковый жакет соскользнул с плеч. Когда Мэт поднял его, он ощутил смешанное чувство печали и восхищения. Диана была хороша, словно сама жизнь. Он хотел сказать ей об этом, но время было неподходящее, поэтому он молча сложил жакет, стараясь не помять его.

Саймон положил руку ему на плечо:

– Все в порядке?

– Да, спасибо.

– Нам надо поговорить. Идем ко мне в кабинет.

Мэт отправился за ним следом, оставив жакет на спинке стула у двери. Ему всегда нравилась эта красивая комната – в основном собственное творение Саймона. Помимо стола в ней находилось бюро со множеством бамбуковых ящичков, в которых хранились всевозможные стеклянные бутылочки, разрисованные изнутри искусными мастерами. Это были дорогостоящие поделки традиционного ремесла, изделия в жанре «лимянь хуа», то есть «внутренние цветы», созданные на внутренних стенках стеклянных сосудиков с узкими горлышками. Саймон и Джинни отдали большую часть своей совместной жизни собиранию этой чудесной, а к настоящему времени и крайне дорогой коллекции: ее можно было считать памятником их жизни в брачном союзе.

В кабинете были удобные кожаные кресла и диваны, китайские настенные свитки, огромный веер, множество низких столиков, на которых были расставлены различные безделушки из фарфора, меди или нефрита. Однако помещение это нельзя было отнести к интерьерам исключительно восточного стиля. Как и его хозяин, оно незаметно приобретало западные черты, заметные там, где меньше всего ожидаешь этого: взгляд скользил по стене, что напротив окна, отмечая опахала, затем три хорошо сочетавшихся акварельных вида Лхасы, и вдруг натыкался на пейзаж Констебля, за которым находился стенной сейф Саймона. От всего интерьера веяло гармонией. Многие предметы контрастировали, но ни один не раздражал глаз. Это было уединенное и мирное святилище, из которого Саймон управлял своей империей, распростершейся на полмира от Каледонии до Китая.