Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зеленый мундир пруссака был пробит картечью сразу в трех местах. Пробит навылет, так что из дыр торчали тряпки и куски мяса. От мертвеца пахло мокрой псиной, засохшей кровью, но больше всего — дерьмом. Именно этот густой запах — запах человеческого дерьма — стоял над полем боя. Герберт почувствовал его сразу же, спустившись с холма. Так, именно так, всегда воняла война.
Провозившись с тяжелым трупом, чертыхаясь и злясь на себя, Герберт наконец перевернул его на спину. Весь перед пруссака, от сапог до шевелюры, был покрыт слоем плотной, жирной грязи, и даже лицо его в свете луны казалось черным, как у негров с американских плантаций. Превозмогая отвращение, Герберт натянул рукав куртки на ладонь и вытер лицо мертвеца. Рванул тугой стоячий воротник, освобождая подбородок.
Теперь рот. Челюсти плотно сжаты. Пришлось тянуть обеими руками, но тщетно — пруссак умер со стиснутыми зубами. Герберт выругался и достал нож. Надежный именной нож, с которым он прошел всю войну.
Уже кромсая окоченевшие губы, он понял, что старается зря. Изо рта мертвеца несло такой тухлятиной, что его самого чуть не вывернуло наизнанку. Уже ни на что не надеясь, он дорезал нижнюю губу и отбросил ее прочь. Перед ним лежал обезображенный кадавр, скалясь на луну кривыми рядами гнилых зубов.
Герберту остро, почти невыносимо, захотелось закричать в полный голос, сунуть в горло грязные окровавленные пальцы и выблевать все — эту ночь, этот вечный страх, тычки капрала, прокисшую кормежку, вшивые одеяла, мозоли от лямок 60-фунтового ранца, недели маршей, грохот канонады, а особенно весь минувший день — от начала и до конца — день, который навсегда врежется в память плотным смрадом человеческого дерьма.
Но он лишь стиснул челюсти — как тот безымянный пруссак, что сейчас лежал перед ним, — выдохнул, поднял голову и огляделся, ища глазами Эдварда. Почти полная луна давала достаточно света, и Герберт вдруг понял, что они тут не одни. По всему полю, то там, то тут, кто-то шевелился и двигался. Где-то даже мерцали фонари. Люди ходили между мертвецами, присаживались, шарили, искали и что-то закидывали в мешки и наплечные сумки. Отсюда, со склона холма, казалось, что поле битвы кишит трупными червями.
Эдвард был недалеко, в полусотне ярдов. Он споро потрошил какого-то синемундирника, и, судя по всему, дела у него шли неплохо. Он не терял времени. Июньские ночи коротки.
Герберт поднялся, обошел труп лошади с развороченным брюхом и наклонился над следующим мертвецом. Наученный горьким опытом, он сразу отогнул губы несчастного и внимательно рассмотрел зубы. Пара-тройка гнилых, но остальные на вид были в приличном состоянии. Можно браться за плоскогубцы.
Эдварду было проще. Непонятно у кого и за какие деньги он раздобыл целый набор зубоврачебных щипцов — разных размеров для передних зубов, клыков и коренных. Выдирать ими было легко, если попрактиковаться, разумеется. Герберт же долго бродил по палаточному лагерю отребья, сопровождавшего армию, но разжился лишь небольшими плоскогубцами, за которые пришлось оставить грабительский залог в шесть шиллингов, почти истощивший его запасы наличности.
— Герби, братишка, тебе нужна практика, — заявил Эдвард, увидев плоскогубцы. — Поймай Жужу и вырви у нее клыки.
Жужа была блохастой псиной, увязавшейся за батальоном еще со дня высадки на континенте. Она, виляя хвостом, ходила от палатки к палатке, жрала как не в себя, но была неизменно худой, как скелет в анатомическом музее.
Не то чтобы Герберт любил Жужу, но мысль экспериментировать над живой собакой была ему противна. Поворчав, Эдвард раздобыл пару дохлых упитанных крыс, каждая размером с кошку.
— Вот тебе, на опыты.
Рвать крысиные зубки плоскогубцами оказалось неожиданно легко. Главное было подцепить их неповоротливым инструментом, а дальше — пара движений — и зуб выскальзывал сам. Сейчас же, вытягивая человеческий резец, Герберт понял, что эксперимент с крысами был столь же бесполезен, как игры в войнушку — на настоящей войне.
Первый зуб треснул и разломился. Герберт не стал сразу бросать его, а расшатал остатки и вытащил длинный бордовый корень, чтобы освободить доступ к соседним. Со следующим он осторожничал, долго возился, но в конце концов на его ладони оказался первый пригодный к продаже экземпляр. Герберт аккуратно положил его в холщовый мешочек и продолжил.
Труднее всего оказалось справиться с большими коренными зубами. Просто так они не вылазили, сколько бы сил он ни прилагал. Для доступа к ним пришлось резать щеки и долго-долго ковырять десны, стесывая комочки кровавой плоти и расчищая все до кости.
Это было противно, но Герберт предпочитал не думать об этом. Мертвым не больно.
Труп с изуродованным лицом вернулся в грязь. Холщовый мешочек с добычей остался все таким же невесомым, однако, если тряхнуть, там уже что-то побрякивало. Сколько он потратил на это? Час? Герберт посмотрел на свои ладони, черные от глины, пепла и крови. Хотелось сполоснуть их, но ни ручья, ни лужицы. Лишь мусор, осколки, обрывки, трупы, трупы, трупы и вездесущая грязь. Ливень накануне битвы сделал свое дело.
Он разогнулся, ища глазами товарища. Эдвард отошел еще на сотню ярдов и трудился над очередным французом. Даже издалека было видно, как споро шли у него дела — еще бы, с нормальными-то инструментами. Наверняка и зубов он добыл уже гораздо больше. Впрочем, Герберт не завидовал ему — в конце концов, если бы не Эдвард, сидел бы он сейчас вместе со всеми у костра, кутаясь во вшивое одеяло и слушая пьяную похвальбу тех, кому посчастливилось выжить. А здесь, на ночном поле, у него есть шанс. И упустить его нельзя.
— Две гинеи, Герби! — Эдвард бережно развернул клочок бумаги, оказавшийся объявлением, вырезанным из газеты. — Читай сам! Вот тут. Пол Крисби, дантист, Лондон, Харли-стрит, бла-бла-бла… Вот здесь! Предлагает по две гинеи за каждый здоровый человеческий зуб! Две гинеи, Герби! За каждый! А сколько у нас этих зубов? Пара дюжин, верно? И у них тоже, — он указал на юг, в сторону французов.
Сумма получалась гигантской. Герберт трижды перечитал объявление, ища подвоха, но черные буквы были сухи и конкретны. И пусть не по две гинеи, пусть по фунту, по десять шиллингов, да черт с ним, он и по пять бы с радостью отдал — все равно это было много. Очень много. Вся его служба в армии, все семь лет боли, страха, дерьма и смерти — все это стоило
