Бабочка маркизы Помпадур - Екатерина Лесина

– Ваш путь открыт, душа моя, – сказал Шарль, понимая, что отныне его прекрасная супруга, к которой он, несмотря на все уверения, все же испытывал сильнейшую душевную привязанность, отныне не принадлежит ему.

– Пожалуй, – ответила ему Жанна, хватаясь за руку. – Пожалуй, вы правы…

Она испытывала двойственные чувства. Король свободен! Ее цель, ее предназначение, указанное ей старой цыганкой, закрепленное внушениями матери, была беззащитна. Жанна почти не сомневалась, что сумеет завоевать сердце короля, эта уверенность пугала ее.

Зачем?

Что ждет ее далее? Неужели такая же всеобщая ненависть, скрытая за страхом и желанием угождать? Вечный страх, что найдется кто-то другой, более молодой и красивый? И почетная отставка с удалением от двора, чтобы облик старой фаворитки не раздражал новую…

Она не желает… конечно, она не желает исполнять чужие надежды. Жанна счастлива. У нее сложившаяся жизнь и супруг, которого она пускай еще не любит, но уважает и ценит.

Зачем ей король?

Но стоило укрепиться в этой мысли, как мир качнулся.

Страшная боль пронзила все тело Жанны, заставив согнуться от боли. В груди вспыхнул огонь.

– Что с вами? – Шарль схватил жену за руки. – Вы холодны как лед… вам дурно?

Она лишилась чувств, не успев ответить, что не испытывает никакой дурноты, лишь… Жанна не понимала, что с нею. Она то горела в огне, то замерзала под пуховыми одеялами. Она дрожала. Плакала беспричинно, чего с нею не случалось никогда. Она кашляла и слабела.

Шарль, пришедший в ужас – он и не предполагал, что его юная и столь сильная жена способна заболеть, – вызывал докторов, обещая им немыслимые сокровища за то чудесное лекарство, которое избавит Жанну от недуга. И доктора лишь разводили руками.

– Увы, это не в наших силах, – сказал один. – У нее разлитие желчи, которое ее убьет…

– …чахотка…

– …ее печень становится жиром…

Жанна отказывалась принимать лекарства. Упрямая, она выбиралась из постели, силясь дойти до окна, открыть его, поскольку верила в целебный воздух Парижа.

– Мадам, вернитесь, – твердил Шарль. – Этот воздух полон смрада. Вам вряд ли на пользу миазмы.

– Увезите меня, – она никогда ни о чем не просила, но нынешний взгляд был полон мольбы. – Увезите меня… к морю… мне нечем дышать.

Шарль исполнил просьбу. В этот момент перед страхом потерять ее в полном смысле этого слова поблекли иные страхи. Он больше не видел перед собой красавицу, но лишь несчастную страдающую женщину, источенную болезнью.

И даже если Жанне удастся ее одолеть, то вряд ли она вернет хоть толику былой красоты.

Цыганка ошиблась.

Шарль вряд ли сумел бы признаться себе, что он, как никто иной, рад этой ошибке. Пусть очарование Жанны поблекнет, но ее ум, ее характер не исчезнут.

От невесты пахло спелыми яблоками. Как тогда, в саду, который каждую осень наполнялся этим чудесным ароматом. Его королева собирала яблоки, брезгуя теми, что упали.

– Это для свиней, – говорила она, забираясь на дерево. И срывая, складывала добычу в сумку. – А я не свинья. И вообще, помогай.

Яблоки она носила продавать к дороге, раскладывала на земле бабкин платок, а на нем, горкой, яблоки. И проезжавшие мимо машины останавливались.

Тогда он начинал сомневаться в ее историях, уж больно они походили на сказку. Но яблоки заканчивались, и королева возвращалась в прежний образ.

Однажды она осталась в нем навек.

И вот теперь эта…

Ей не по душе происходящее. Она лишь терпит прикосновения Лехи и, когда он отворачивается, позволяя ей вздохнуть свободно, ищет, ищет кого-то взглядом.

Его.

Еще не знакомы, но уже связаны. Возможно, эта нить появилась задолго до ее рождения, и лишь теперь судьба свела их вместе.

– Нас, – шепотом повторил Ланселот и склонился, пряча от гостей улыбку. – Нас…

Надо только подождать немного. Он еще не готов.

Он помнил первый свой побег из дому. Колотящееся сердце. Синий рюкзак, доверху заполненный сухарями, конфетами, ломаным печеньем и двухлитровой банкой варенья, которую он для надежности обернул спортивными штанами. Лямки впивались в плечи, и внутренний голос нашептывал, что далеко сбежать не выйдет. Он быстро устанет, и вообще глупо сбегать прямо сейчас. Скоро вечер. А мама затеяла пироги, и дед вот-вот доделает велик. В конце концов, он же не отказывается от самой идеи побега, но лишь откладывает его на время. До пирогов и велика.

Если разобраться, то ехать удобнее, чем идти.

Но Кара ждала.

В тайном месте, принадлежавшем только им. Когда-то здесь жил людоед – мать придерживалась обычной версии, старик-алкоголик, – но он умер, выпив отравленной воды, и теперь хижина его была свободна. Домишко, просевший на три угла, и четвертый держался на подпорках. Крыша с проломами, сквозь которые внутрь дома забирается хмель. Шишки его, созревая, одуряюще пахнут, и у Ланселота кружится голова.

– Эй, – Кара оседлала оглоблю старой телеги, что давным-давно вросла в зелень лужайки. – Я уже думала, что ты не придешь.

– Пришел.

– Это хорошо. Пошли, что ли?

– Куда? – он вцепился в лямки, подозревая, что еще немного, и позорно кувырнется на спину, не справившись с весом рюкзака.

– Куда-нибудь. Отсюда.

На ней сегодня рваный свитер, длинный, как платье. И сквозь дыры просвечивает то желтушная майка, то белое Карино тело. На ногах – стоптанные кроссовки, чьи носы перевязаны веревками. Кара не взяла рюкзака, да и вообще ничего, кроме толстой книги с картинками.

История о рыцарях Круглого стола и королеве.

Ланселот устал быстро, а Кара вот совсем не устала, она шла, глядя исключительно перед собой, сосредоточенная и упрямая. И было очевидно, что она обязательно дойдет, неважно куда – куда захочет, хоть бы и в Африку или к шоссе.

Темнело. Солнце повисло над лесом, и подумалось, что домой возвращаться придется в темноте. А он темноты не любит. Но Кара бодро зашагала вдоль трассы.

– Ты куда? Мы вообще заблудимся…

– Не заблудимся. Мы же вдоль дороги идем. А дороги куда-то ведут.

– К городу. До него – сорок километров, – так говорил папа, сетуя на то, что опять пришлось тащиться в этакую даль, а мама вздыхала, что автобусы плохо ходят и до рынка не доедешь, особенно если ребенок плохо переносит автобус. И Ланселот знал, что речь о нем, потому как он и вправду автобусов не переносил. Там было душно и воняло, еще трясло, люди качались, налетая друг на друга. От жары и сутолоки начиналось головокружение, а оно вызывало тошноту, и приходилось останавливаться. Мама ругалась с водителем и пассажирами, Ланселот чувствовал себя виноватым, но ничего не мог поделать.

Но на автобусе ехать приходилось долго. И пешком они точно не дойдут.

– О чем ты мечтаешь? – Кара соизволила остановиться, дожидаясь его. В сумерках она выглядела такой хрупкой, такой уязвимой… надо отвести ее домой.

Объяснить маме… папе… они же поймут, что Каре просто некуда деваться, что ей плохо у себя, вот она и придумывает всякое. А на самом деле Кара – добрая. Маме просто надо получше ее узнать. Тогда она… что? Заберет Кару от родителей?

А почему бы нет.

В его комнате хватит места двоим. И одеждой Ланселот поделится – он уже приносил свои старые штаны, соврав, что потерял их. И майки отдавал. Каре подходит. Она вообще неприхотливая, как выразился бы дед. А еды у них много. Всегда ведь остается, и оставшееся выливают свиньям.

– Не знаю, – соврал он, мечтая оказаться дома.

– Плохо. Человек должен точно знать, о чем он мечтает. Иначе как его мечта исполнится?

Он не знал и, остановившись, сбросил рюкзак. Надо было отдышаться.

– Варенья хочешь?

– Хочу.

Кара ела все. Кислые яблоки. Сухой хлеб. Вчерашние бутерброды, на которых колбаса уже начинала пахнуть не так, но Кара утверждала, что ему это лишь кажется и колбаса нормальная. Даже кашу в школьной столовой, которую никто и никогда не ел, потому как каша была мерзкой, осклизлой и безвкусной. И за варенье она взялась с обычной своей деловитостью. Зачерпывала пальцами, облизывала их, вновь зачерпывала. Закусывала печеньем. Он смотрел.

– Что, жаба давит? – случались с ней и приступы злости, когда все превращались во врагов.

– Нет, мне для тебя ничего не жалко.

– Это потому, что ты рыцарь. Все рыцари самоотверженные.

Он согласился. Как не согласиться, если тебя хвалят?

– А ты о чем мечтаешь? – безопаснее было перевести разговор на нее, тем более когда Кара в настроении поговорить. Может, еще передумает сбегать.

Вернуться-то просто. Он помнит дорогу, и если поспешить, то об их с Карой прогулке никто не узнает. И вообще пироги, наверное, уже готовы. У мамы они получаются особыми – высокими, с коричневой сладкой корочкой и желтоватым тестом, из которого ему нравится выковыривать изюм.