Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник) - Майя Кучерская

Аня хохотнула. Лиза улыбнулась в ответ, но словно против воли.

– Что-то я устала, пойдем посидим.

Они немного отошли от воды, почти упали в песок. За день он сильно нагрелся, но не жег. Анька хотела было совсем раздеться и раздумала – ветер. Все-таки конец декабря. Осталась как была, только куртку сбросила и пересела на нее.

Неподалеку играл в надувной мяч мальчик, маленький, белокурый. Он бил по мячу ногой. Мяч отлетал, ветер подхватывал его и нес. Мальчик бежал за мячом, догонял с победным криком. Почти заглушаемым морем. Родители его, уже не молодые, сидели поодаль, под деревянным навесом, лениво смотрели на сыновьи игры, беззвучно переговаривались о чем-то. Лиза тоже скинула темную кожаную куртку, сняла белый свитер, бросила рядом, закурила, закрыла глаза.

– Хорошо, что мы все-таки дошли сюда.

– Здесь совсем по-другому и почему-то теплей.

– Море.

Целый день они слонялись по городу и вот теперь вышли случайно сюда, ориентируясь по запаху, бодрому ветру – после душного города море показалось отдохновением и счастьем. Они долго сидели молча, глядя на воду, на взлетающий мяч, какие-то прибрежные постройки, на небольшой порт с силуэтами катеров. У Лизы были темные волнистые волосы, короткие и жесткие, и такие же темные, с прозеленью глаза. Смуглое лицо ее выглядело уставшим, почти больным. Анька казалась гораздо моложе. Волосы торчали ежиком, отливали рыжим и так сильно отсвечивали на солнце, что и глаза казались сейчас рыжими. Хотя вообще-то были голубыми.

Солнце уже догорало, ветер подул крепче – сильно запахло водорослями. Вечер ложился наземь, мягкий, тяжкий, южно не свой. Грудной морской шум не перебивал всей этой жаркой мерной тишины. Впереди на косе загорелись первые огни.

– Всегда они почему-то красные на море.

Лиза не ответила.

– Ты знаешь, – Анька вдруг перешла на шепот, – мне иногда кажется, что мы не одни. Все, кто жил на этой земле, живы.

– Конечно, – Лиза тоже ответила совсем тихо.

– Нет, я не про бессмертие душ. Я про то, что они вообще никто не умер!

– В смысле? – с легким вздохом спросила Лиза, кажется, ей совсем не хотелось говорить.

– Ну, они тут. Где-то живут, – упрямо продолжала Аня. – В деревушке какой-нибудь далекой, в городе, в синагогах, пустыне – всюду! И живы все. Авессалом с густыми, тяжелыми волосами, такой красивый, коварный. Езекия, маленький, сухонький, не ходит, а бегает, но зато очень благочестивый. «Как журавль, как ласточка издавал я звуки, тосковал, как голубь…» Иоанн Предтеча в шкурах, заросший, суровый, а в глазах – кротость, небо.

Лиза молчала.

– Мы шли сейчас, и мне все время казалось, они здесь, в той же толпе, такие простые и великие все, даже грешники. И Петр тоже где-то тут рыбачит, вспыльчивый и прямой. И Иоанн, ласковый, веселый, совсем молодой. Все, все рядом, совсем близко… страшно.

– Почему же страшно? – до сих пор Лиза слушала, прикрыв глаза, упершись подбородком в согнутые колени, но теперь взглянула на Аню, вытянула затекшие ноги, снова потянулась за сигаретами.

– Ну, что они живые. Ведь на самом деле их давно нет на земле.

– Да, – снова согласилась Лиза.

– Иногда я от этого плачу, – Аня усмехнулась, взглянула на Лизу, но та не смеялась и печально смотрела на почти беззвучное сейчас море, медленно курила.

– Я плачу, что все так раскрыто и мы так чудовищно раскрыты друг другу, как малые дети. У нас нет друг от друга никакой защиты. И этот мир, холмы, песок, пальмы, трава тоже раскрыты… нам. Но и мы перед ним обнажены.

– Иногда мне тоже так кажется. Только все это… больно, – вдруг откликнулась Лиза, совсем другим голосом, но все так же не оборачиваясь.

– В том-то и дело. Оттого, что мы так близко и мир такой бесконечный, таинственный, вот эти рыбы, например, которые медленно плывут сейчас там, абсолютно немые, в абсолютной тишине. Горы, птицы над ними и эти веточки, высохшие от жары.

Аня провела рукой по торчащим из земли сухим коротким веткам.

– Вот мы сидим тут, и все это как бы… проходит сквозь сердце.

– Может быть, это потому, что мы на такой земле?

– В Израиле? – Анька села на корточки. Взглянула в сторону далеких зеленых гор.

– Прости, я вернусь сейчас, пойду поищу, где здесь туалет, – Лиза подняла с песка черный рюкзак и ушла в светлый сумрак. Аня подняла оставленные ей сигареты, понюхала и положила обратно, на свитер.

Солнце уже подобралось к самому морю, спокойным пламенем крася песок, воду и неотвратимо спускаясь все ниже, за горизонт. Полутьма, подступавшая сзади, глубокая, мягкая, делала рябь моря серебристой. Семейство с мальчиком засобиралось, мальчику велели сдуть мяч, и он изо всех сил давил на него руками, направляя воздух себе в лицо. Ветерок из мяча тормошил ему челку, и мальчик смеялся. Наконец все трое двинулись в город. Грузный папа, под стать ему круг-лая мама, скачущая вокруг худенькая фигурка. И без того безлюдный пляж стал теперь совсем пустым.

Лиза вернулась быстро.

– Нашла?

– Да, там, в конце пляжа, – она махнула рукой. Опустилась на землю.

– Знаешь, я ведь всегда верила в Бога, – заговорила она спокойно и вместе с тем оживленно, глядя Ане прямо в глаза, словно угадав, куда ведут все эти Анькины разговоры.

– И в детстве?

– Да. Совсем еще девочкой я молилась. Когда никто не видел. Вставала на колени и молилась, своими словами.

– Своими словами?

– Да, но они были те самые… чтобы только простил!

– И все это тайно?

– Да, обычно по ночам, когда все ложились спать, мама и бабушка, а у меня был такой свой закуточек за шкафом, даже не помню, сколько мне было лет. Может быть, пять… или девять. И я молилась там тайком, но никогда ни о чем не просила.

– Как это?

– Это было совершенно невозможно, у Него попросить, я не понимала, как это возможно вообще. И всегда говорила только: «Прости, прости меня, только прости!» – Лиза печально взглянула на Аню.

– Как это здорово! Я так рада! – внезапно Аня вскочила, схватила куртку, точно собираясь бежать. Лиза непонимающе подняла голову, и Аня также резко села обратно.

– Рада, что это было у тебя с детства, это ведь такой дар, милость! Люди не могут обрести веру годами, и я тоже, совсем не сразу. Как я мучилась, Господи! Как все больше хотела… уйти, свести счеты.

– А сейчас?

– Сейчас уже, конечно, не так… Хотя все равно бывает… Накрывает! И опять не могу, не могу выдержать, не умещается… – Аня вдруг стала запинаться. – Хочу хотя бы ослепнуть иногда, оглохнуть.

Она обхватила голову ладонями.

– Ослепнуть? Оглохнуть? – глаза у Лизы расширились. – Но почему?

– Потому что очень часто я не знаю, как со всем с этим жить. От жалости ко всем, от этой красоты невозможной, боли. Как можно все это видеть и… жить?

– Видеть что?! – никак не могла понять Лиза.

– Да все! Людей, камни, песок, пальмы, море вон, железки в порту, и как огни мерцают, и страдание чужое, слезы, но и смех, счастье – он слепит и дразнит этот мир! Этот мир Божий.

– А меня не дразнит уже очень давно, – медленно произнесла Лиза.

– Даже сейчас?

– Да, конечно… мы в таком месте. Немного, наверное, да, но и то…

– Знаешь, вот что я хочу сказать тебе, – Аня замялась, – я чувствую, что мы обязательно до-едем до этого озера, и может быть, там все случится, что ты хочешь, понимаешь?

– Спасибо.

– Он же тоже туда собирался приехать завтра, я слышала, он по телефону говорил.

– Да, я знаю.

Лиза кивнула и как будто хотела добавить что-то еще, но промолчала.

Они встали, собрали вещи, пошли по остывшему песку. Аня шагала впереди, Лиза шла за ней, ступая тяжело и вязня в песке. В конце пляжа зажглись фонари. Уже на каменном пирсе Аня остановилась, повернулась к Лизе.

– Лизка, – проговорила она, почти задыхалась. – Лизка, это нельзя скрыть!

– Что?

– Все это… запах.

– Какой?

– Прости меня.

– Я не понимаю.

Анька обняла ее за плечи, Лиза стояла опустив глаза.

– Ты о чем?

– О том, что ты пьешь каждый день. Тебе никто не говорит этого и, наверное, так и не скажет. Но это видно и слышно.

– Ты хочешь сказать, что и они тоже знают?

– Да. И Мишка, и Катька, и… все.

– А он?

Аня молчала.

– Скажи мне!

– Он тоже. Да.

– Когда? – Лиза говорила одними губами.

Ане стало боязно, но она не остановилась, только заторопилась еще сильней.

– Всегда. Всегда все знали, с того вечера, самого первого, когда ты попала в аварию, и потом мы, помнишь, играли в паровозик с детьми, и было все уже видно, потому что это нельзя скрыть, ну, ты же знаешь, когда сам нет, а другой уже, это дико заметно. Прости.

– Что ты…

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо! – закричала Анька, потому что Лиза точно окаменела. – Слышишь?

– Да, – лицо ее потемнело, это было заметно даже в темноте.

– Ну, хочешь я тебе все расскажу? Хочешь?

– Про него?

– Про тебя.

Они подошли к самой набережной, нужно было подниматься по высокой лестнице наверх.

– Иди, а я за тобой, буду говорить тебе самое важное в спину, и так тебе легче будет подниматься, я тебя буду толкать словами, – улыбнулась Аня. Лиза двинулась вверх.