Державин - Александр Западнов

Год спустя ему, однако, пришлось открыть этот ящик в присутствии приятеля — соседа по квартире и сослуживца — Осипа Петровича Козодавлева. Тот сразу заприметил листы со стихами, пробежал несколько строк и упросил Державина дать ему рукопись хорошенько почитать самому и показать своей тетке, поклоннице поэзии. Под клятвенное обещание, что, кроме нее, никто стихов не увидит, Державин передал рукопись Козодавлеву и верно — вечером получил ее в целости обратно.

Казалось бы, тут и конец анекдоту, как вдруг Державин узнает, что оду читали в доме Ивана Ивановича Шувалова и слушали ее многие знатные гости. Он не успел сообразить, что делать с обманщиком Козодавлевым, пустившим в списках опасную для автора оду, как был позван к Шувалову.

— Оду вашу получил я под великим секретом, — сказал Шувалов, — но за обедом зашел разговор, что нет у нас еще легкой поэзии, подобно той, что во Франции славится. Не вытерпел я и, к вашей чести, прочел тогда вслух первое в таком роде на русском языке сочинение — «Оду к Фелице» — и всех убедил.

Державин в досаде молчал. Шувалов был старинный его благожелатель, и сердиться на него не следовало, но что будет, если ода станет известна при дворе?

А Шувалов продолжал:

— Теперь вашу оду требует к себе князь Потемкин, он узнал уж о ней. Как быть? Отсылать оду придется, так не выкинуть ли те куплеты, кои князя изображают? Гнев его опасен.

Но тут Державин не колебался.

— Ежели это сочинение уже известно стало, — сказал он, — то, когда вы его не пошлете или что-нибудь из него выкинете, князь в самом деле может подумать, что оно на его счет написано; но как оно не что иное, как изображение страстей человеческих, писанное без всякого намеренья, то я подписываю на нем свое имя и прошу отослать к требователю.

На том порешили, и Державин вернулся домой в тревожном состоянии духа. Он попросил Львова, бывшего своим человеком в доме близкого к императрице графа Безбородко, почитать ему между разговорами строфы из оды и выяснить его мнение. Безбородко стихи прослушал, а о мнении своем умолчал, потому что был осторожен и в придворной жизни весьма искушен.

Оставалось ждать, что скажет Потемкин и как примет стихи сама императрица, когда они дойдут до нее, только вот из чьих рук и с какой аттестацией?

Тем временем княгиня Екатерина Романовна Дашкова, только что назначенная царицей президентом Академии наук, вознамерилась издавать литературный журнал и собирала для него статьи. Державин узнал об этом от Козодавлева. Его стихов также просили.

Державин мало писал в этот год, занятый службой. Он собрал несколько стихотворений, напечатанных раньше в «Санкт-Петербургском вестнике», — оды «На смерть Мещерского», «К соседу моему», «На новый 1781 год», «На рождение в Севере порфирородного отрока», «Дифирамб на выздоровление покровителя наук», — исправил их и передал Козодавлеву для журнала. О «Фелице» Державин не напомнил, уверенный, что Дашкова знает эту оду. Хорошо бы, увидеть «Фелицу» в печати… Тогда не только Потемкин, но и публика могла бы о ней судить, что не понравилось одному — найдет признание у многих. Может быть, другими глазами, без предубеждения взглянет на стихи и императрица. Риск большой, но молчание, неизвестность хуже всего.

Дашкова рискнула. «Ода к Фелице» открыла первую книжку журнала «Собеседник любителей российского слова», и ее встретил восторженный прием читателей. Державин сразу же был награжден общим признанием, и те, кто считал себя затронутым в оде, предпочли делать вид, что они не обижаются на поэта. Ведь так свободно и колко он разговаривал не только с ними, а и с самой императрицей.

Имя Фелицы было образовано от латинского слова «Fеlix» — счастливый. Так именовалась царевна в сказке Екатерины II. В виде мурз, приближенных киргиз-кайсацкой царевны, он вывел ее придворных. Иногда называет себя мурзой и автор, подчеркивая свои слабости для того, чтобы оттенить достоинства Фелицы. Поэт обращается к царевне:

Подай, Фелица, наставленье,Как пышно и правдиво жить,Как укрощать страстей волненьеИ счастливым на свете быть?

Это вопрос риторический, ответа на него не ожидается, да и что мог бы тут сказать Державин? И, оставляя эту тему, он переходит к описанию скромного быта Фелицы и буйных забав ее приближенных. Здесь было рассыпано много сатирических штрихов: Державин изображал прихоти и развлечения знакомых ему вельмож. Потемкин не мог не узнать свой неуравновешенный характер с частыми переходами от душевного подъема к беспричинному унынию и свой роскошный образ жизни в строфах оды:

А я, проспавши до полудни,Курю табак и кофе пью;Преобращая в праздник будни,Кружу в химерах мысль мою:То плен от Персов похищаю,То стрелы к Туркам обращаю;То возмечтав, что я Султан,Вселенну устрашаю взглядом;То вдруг, прельщаяся нарядом,Скачу к портному по кафтан.Или в пиру я пребогатом,Где праздник для меня дают,Где блещет стол сребром и златом,Где тысячи различных блюд;Там славный окорок вестфальской,Там звенья рыбы астраханской,Там плов и пироги стоят,—Шампанским вафли запиваюИ все на свете забываюСредь вин, сластей и аромат.

Схвачено все было верно, не в бровь, а в самый глаз попадали стихи. Но разве только Потемкина затронул поэт?

Или музыкой и певцами,Органом и волынкой вдруг,Или кулачными бойцамиИ пляской веселю мой дух;Или о всех делах заботу Оставя, езжу на охотуИ забавляюсь лаем псов;Или над Невскими брегамиЯ тешусь по ночам рогамиИ греблей удалых гребцов.

Тут трудно не угадать, в кого метит ода — в Алексея Орлова, любителя молодечества русского, песен, плясок и кулачных боев, в Петра Панина, забывавшего службу ради псовой охоты, в Семена Нарышкина, который первым завел в России роговую музыку. Инструмент в роговом оркестре издавал только одну ноту, простую гамму исполняли восемь музыкантов, каждый по очереди дуя в свой рог. Сколько побоев принимали крепостные артисты, прежде чем разучивали пьесу! Но умел сладить Нарышкин свой оркестр — стройно текли мелодии, сто музыкантов играли, как один человек.

Следом за развлечениями вельмож изображал Державин домашний быт в небогатом дворянском семействе, и самые обычные, не поэтические слова и понятия включались в строфы «Оды к Фелице»:

Иль, сидя дома, я прокажу,Играя в дураки с женой;То с ней на голубятню лажу,То в жмурки резвимся порой,То в свайку с нею веселюся,То ею в голове ищуся;То в книгах рыться я люблю,Мой ум и сердце просвещаю:Полкана и Бову читаю,За библией, зевая, сплю.

В торжественных одах о государях было принято писать самым высоким слогом, поэты сравнивали их с солнцем, представляли божествами, дарующими своим подданным счастье. Державин, нарушив эту прочную традицию, показал монархиню как частного человека и не произносил при этом никаких пышных слов: