Человек из Санкт-Петербурга - Кен Фоллетт

Тогда ему было девятнадцать. Его вот-вот должны были исключить из престижной Духовной Академии за пропуски занятий, недисциплинированность, длинные волосы и общение с нигилистами. Он был голоден и безденежен, а скоро станет и бездомен, но все равно, жизнь казалась прекрасной. По-настоящему его волновали лишь идеи, а тут он каждый день узнавал что-то новое из области поэзии, истории, психологии и – больше всего – политики.

Когда он впервые услышал анархистские лозунги, они ему показались смехотворными: собственность есть грабеж, правительство есть тирания, анархия есть справедливость. Но стоило лишь подумать как следует, как они удивительным образом начинали казаться не только правильными, но и потрясающе очевидными. Невозможно было оспорить взгляды Кропоткина на законность. Ведь в родной деревне Феликса не нужно было никаких законов, чтобы предотвратить кражи: там, если один крестьянин крал у другого лошадь, стул или вышитый женой тулуп, это становилось известно всей деревне, и вор вынужден был вернуть украденное. Настоящим грабежом был сбор подати помещиком, и вот этот грабеж осуществлялся с помощью полиции. То же самое происходило и с правительством. Крестьяне не нуждались ни в чьих указаниях по поводу того, как и в каком порядке обрабатывать земли своей общины: они решали это между собой. Но вот обработка помещичьих владений требовала вмешательства администрации.

Зачитавшись Кропоткиным, Феликс не заметил, как в лавку вошел кто-то и остановился рядом с ним. Вдруг вошедший выронил книгу, и Феликс потерял нить рассуждений. Оторвавшись от брошюры, он увидел книгу, лежавшую на полу около длинной юбки покупательницы, и механически нагнулся, чтобы поднять упавший томик. Протянул его, и тут только увидел ее лицо.

От изумления у него перехватило дыхание.

– Боже, да вы ангел! – произнес он с чистейшей искренностью.

Это была миниатюрная блондинка в меховой шубке бледно-серого цвета в тон ее глаз. Весь облик ее был бледным, светлым, чудесным. Он подумал, что никогда ему не увидеть женщины прекрасней. И оказался прав.

Она взглянула на него и залилась краской, но глаз он не отвел. Невероятно, но было впечатление, что и ее в нем что-то привлекло.

Он бросил взгляд на ее книгу. То была «Анна Каренина».

– Сентиментальная чушь, – сказал он. И тут же пожалел, потому что произнесенные вслух слова разрушили возникшую было магию. Она взяла книгу и отвернулась. Он увидел, что ее сопровождала служанка, так как она, отдав той книгу, вышла из лавки. За книгу расплачивалась служанка. Посмотрев в окно, Феликс увидел, как молодая дама усаживалась в коляску.

Он спросил у владельца магазина, кто она такая Узнал, что звали ее Лидия, и что она была дочерью графа Шатова.

Он узнал, где жил граф, и на следующий же день отправился к его дому, надеясь, что сможет увидеть ее. Дважды он видел, как она куда-то уезжала и возвращалась в коляске, но потом слуга прогнал его от дома. Он не особенно огорчился, так как, проезжая во второй раз, она из окна коляски посмотрела ему прямо в глаза.

На следующий день он отправился в книжную лавку. Просидел там полдня, уставясь в бакунинский «Федерализм, социализм и антитеологизм», не в состоянии понять ни слова. Каждый раз, услышав звук проезжающего экипажа, бросался к окну. А всякий раз, когда кто-то входил в лавку, у него замирало сердце.

Она появилась после полудня.

На этот раз она оставила служанку на улице. Невнятно поздоровавшись с торговцем, прошла в дальний угол магазина, где стоял Феликс.

Они молча смотрели друг на друга. Она влюбилась в меня, пронеслось в голове у Феликса, иначе зачем бы ей приходить?

Он решил было заговорить с ней, но вместо этого схватил ее в объятья и поцеловал. Она ответила на его поцелуй, жадно раскрыв рот, прижимая его к себе, впиваясь ногтями ему в спину.

И так с ними было всегда: встречаясь, они бросались друг на друга словно звери в схватке.

Еще дважды они встречались в книжной лавке и один раз, под покровом ночи, в саду дома Шатовых. Туда она вышла в ночной рубашке. Просунув руки под теплую ткань, Феликс ощупал ее всю, словно она была уличной девкой, пробуя и изучая все тайники ее тела. В ответ лишь раздавался ее стон.

Она дала ему денег, чтобы он смог снять себе комнату, а потом в те удивительные шесть недель приходила к нему почти каждый день.

Последний раз она пришла в начале весны. Он сидел за столом, завернувшись от холода в одеяло, и при свете свечи читал труд Прудона «Что такое собственность?» Услышав шаги на лестнице, стянул с себя брюки.

Она влетела в накинутом на плечи старом коричневом плаще с капюшоном. Страстно поцеловала его, куснув за подбородок и щипнув его за бедра.

Отвернувшись, сбросила плащ. Под ним было надето белое вечернее платье, наверняка, стоившее сотни рублей.

– Расстегни побыстрее, – проговорила она.

Феликс начал расцеплять крючки на спине платья.

– Я иду на прием в Британское посольство. У меня только час времени, – задыхаясь сказала она, – пожалуйста, поскорей.

В спешке он вырвал один крючок прямо с мясом.

– Черт возьми, я, кажется, порвал тебе платье.

– Неважно.

Перешагнув через свой наряд, она стянула с себя юбки, рубашку и панталоны, оставшись лишь в корсете, чулках и туфлях. А затем бросилась в его объятья. Целуя его, сдернула с него нижнее белье.

– О, Боже, обожаю твой запах, – сказала она. Такие ее слова буквально доводили его до безумия. Выпростав груди из корсета, она сказала:

– Укуси. Кусни как следует. Хочу, чтобы это ощущение оставалось у меня весь вечер.

Через секунду, отстранившись от него, она уже лежала на постели. Там, где кончался корсет, влажно поблескивали меж ее бедер тонкие светлые волосы.

Приглашая его, она раздвинула и приподняла в воздухе ноги. Секунду он смотрел на нее, а затем бросился к ней.

Каблуки ее туфель впивались ему в спину, но он не замечал этого.

– Смотри на меня, – сказала она, – смотри на меня.

Он смотрел и в глазах его было обожание.

Она сказала:

– Смотри на меня, сейчас наступит это.

А потом, глядя ему прямо в глаза, она открыла рот и закричала.

– Как ты думаешь, другие люди похожи на нас? – спросила она.

– В каком смысле?

– Такие же непристойные?

Приподняв голову, покоившуюся на ее коленях, он усмехнулся:

– Только те, кому повезло. Она стала разглядывать его тело.

– Ты такой складный и сильный, ты само совершенство, – сказала она. – Какой плоский живот, аккуратный зад, какие стройные и крепкие бедра. – Она провела пальцем по его носу. – У тебя лицо принца.

– Я простой крестьянин.

– Когда ты обнажен, о тебе этого не скажешь. – Казалось, ей хотелось поразмышлять вслух. – До того, как я встретила тебя, меня интересовало, как устроены мужчины и все такое, но даже самой себе я не признавалась в этом и притворялась, что такие вещи меня не интересуют. Потом появился ты, и больше я уже не могла притворяться.

Он лизнул ее бедро. Она вздрогнула. – А с другими девушками ты делал такое?

– Нет.

– Ты тоже притворялся?

– Нет.

– Я так и знала. В тебе есть что-то дикое и вольное, как у зверя. Ты никому никогда не подчиняешься и делаешь, что тебе хочется.

– Раньше я еще не встречал девушки, которая бы мне позволила это делать.

– Но любая из них хотела бы, на самом-то деле. Любая девушка.

– Почему, – спросил он с долей самодовольства.

– Потому что у тебя такое суровое лицо, а глаза такие добрые.

– И поэтому ты позволила мне поцеловать тебя в книжной лавке?

– Я не позволяла – просто у меня не было выбора.

– Но ты могла бы потом позвать на помощь.

– Но потом я только и думала, чтобы ты сделал это снова.

– Должно быть, я догадался, какая ты на самом деле. Теперь уже она с некоторым самодовольством спросила:

– Ну и какая же я на самом деле?

– Внешне – ледышка, а внутри – настоящий огонь.

Она хихикнула.

– Я отличная актриса. Все в Петербурге считают, что я такая добропорядочная. Меня приводят в пример другим молодым девушкам, как Анну Каренину. А теперь, когда я знаю, какая я в действительности порочная, мне надо будет изображать из себя вдвойне более целомудренную, чем раньше.

– Не бывает двойной целомудренности.

– Хотела бы я знать, притворяются ли и все остальные, – продолжила она. – Вот мой отец, например. Если бы он узнал, что я лежу здесь вот так, он бы задохнулся от ярости. Но ведь в молодости он, наверное, чувствовал то же самое – как ты думаешь?

– Думаю, об этом судить трудно, – ответил Феликс. – Ну а что бы он и в самом деле сделал, если бы узнал?

– Приказал бы выпороть тебя кнутом.

– Сначала ему надо было бы поймать меня. – Тут вдруг Феликса словно ударило: – А сколько тебе лет?

– Почти восемнадцать.

– О, Боже, да меня могут посадить за совращение несовершеннолетней.