Генерал армии мертвых - Исмаиль Кадарэ

— Многие из них начали с того, что продали оружие, — сказал священник. — Они его продавали или обменивали на пару пудов кукурузы или на мешок фасоли.

— Ведь вас в то время здесь не было, не так ли?

— Да, меня здесь не было, — сказал священник, — но мне рассказывали. Мне рассказывали, что револьвер меняли на кусок хлеба и стакан вина, потому что албанцам револьверы не нравились, они больше ценили винтовки. У винтовок цена была намного выше, за нее можно было получить мешок муки. А пулеметы, автоматы и гранаты солдаты отдавали почти даром — за яйцо, за пару драных опингов, за две головки лука или в лучшем случае за полкило творога.

— Боже мой, — воскликнул генерал.

Священник хотел продолжить, но генерал вновь прервал его:

— Поэтому албанцы над нами издеваются. Вы помните, как меня оскорбил этот пастух или мельник?

— Винтовка для албанца — это все. Для них просто немыслимо продать винтовку и уж тем более обменять на кусок хлеба.

— А тяжелое вооружение? — спросил генерал.

— Тяжелое вооружение практической ценности не имело, если только не попадало в руки партизан. Миномет можно было обменять на курицу.

— Боже мой, — повторил генерал. — Значит, в Албании после нашей капитуляции была настоящая ярмарка оружия?

— Это верно, — подтвердил священник, — настоящая ярмарка. У албанцев всегда была тяга к оружию. А тем более во время войны. Мне кажется, о подобном базаре веками мечтали их предки.

— Говорят, они купили или обменяли на продукты питания около десяти тысяч винтовок.

— Может быть, даже больше.

— Это действительно было нелепой пародией на войну, — сказал генерал.

— В тот год в Албании резко увеличилось количество несчастных случаев, — продолжал священник. — Дети играли с оружием и, поссорившись, нередко пускали в ход гранаты.

Генерал покачал головой.

— А бывало и так, днем повздорят соседские бабы из-за какой-нибудь ерунды, а ночью из окна или с чердака уже строчит пулемет и начинается настоящее побоище.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал генерал.

— Ничуть. Это был какой-то психоз, — продолжал священник. — Албанцы были как пьяные — все их древние воинские инстинкты проснулись, они стали агрессивны как никогда.

— Может быть, потому, что во время войны они сильно пострадали? — сказал генерал. — Так бывает со львами, когда в них попадет первая пуля. Я это знаю, собственными глазами видел в Африке.

Священник хотел что-то сказать, но генерал перебил его.

— К тому же албанцы тогда, похоже, готовились к новым войнам, — сказал он. — Соседи могли напасть на них в любой момент.

— Албанцы всегда готовы к войне, — сказал священник.

— Одного я только не могу понять, — сказал генерал. — Почему они не расправились с нашими солдатами после капитуляции? Даже наоборот — они защищали их от наших бывших союзников, которые расстреливали их на месте. Вы помните?

— Помню, — сказал священник.

— Есть даже один документ, — продолжал генерал, — призыв партизанского командования ко всему албанскому народу по случаю нашей капитуляции. Там призывают народ не дать умереть голодной смертью десяткам тысяч наших солдат, которые бродили как нищие по дорогам Албании. Я его сам читал, для меня это загадка до сих пор. Что заставило их так поступить, их, так ненавидевших нас? Или это чисто пропагандистский маневр?

— Конечно, пропагандистский маневр, — сказал священник. — Я от них этого не ожидал.

— Мы были с ними заклятыми врагами, — сказал генерал. — Когда шла война, они яростно атаковали наши части — и вдруг такой призыв!

— Да, да, — задумчиво сказал священник.

— Так плачевно закончилась для нашей армии албанская кампания, — сказал генерал. — Все наши военные с оружием, званиями, мундирами, медалями превратились в слуг, батраков, подмастерьев. Мне стыдно становится, когда я подумаю, чем они занимались. Вы помните, нам рассказывали о полковнике, который стирал белье и вязал чорапы?[14]

— Да, — сказал священник. — Мне даже пришло сейчас в голову: а не стал ли наш полковник пастухом у какого-нибудь крестьянина. Может, он до сих пор еще пасет коз.

— Было бы интересно посмотреть на реакцию Бети, если бы ваше предположение подтвердилось, — рассмеялся генерал.

Священник улыбнулся, но промолчал.

Большую часть пути они проехали молча. Автострада была усыпана желтыми и уже гнилыми листьями. Желтые листья ветер яростно бросал из стороны в сторону, а гнилые отрывались от земли с трудом, а когда опускались на нее, надолго замирали, словно парализованные. Разбросанные по шоссе, отяжелевшие от воды и грязи, побуревшие, они, казалось, терпеливо дожидались смерти.

Автомобиль несся, сминая их своими колесами.

Глава тринадцатая

Много дней спустя в зале отеля «Дайти» они снова сидели за столом друг против друга. Снизу, из таверны, опять доносилась музыка. Генерал еще больше осунулся, и глаза у него были растерянные.

— Сегодня я плохо спал, — сказал генерал, — я видел странный сон.

Священник поднял голову.

— Я видел во сне ту проститутку. Вы помните, нам о ней рассказал кафеджи?

— Помню.

— Вот она мне и приснилась. Только не живая, а мертвая. Она лежала в гробу, перед публичным домом. А снаружи выстроилась огромная очередь из солдат, но они тоже были в гробах.

— Страшный сон.

— А во сне я этому совершенно не удивился. Я будто бы прохожу мимо и спрашиваю: «Эти солдаты, в очереди, они с фронта или на фронт?» Одни отвечают, что с фронта, другие — что на фронт, и я тогда говорю: «Те, что на фронт, пусть повоюют сначала, тогда и они будут иметь право отдохнуть, а те, что с фронта, пусть остаются».

— Скверный сон, — сказал священник.

— А как-то раз мне приснился полковник. «Вы думаете, что мой рост — метр восемьдесят два? — спросил он с усмешкой. — Ошибаетесь, господа, совсем не такой». «А какой же?» — спросил я. И он снова ухмыльнулся: «Не скажу». — Генерал достал пачку сигарет. — Мне все время снятся кошмары.

— Это от усталости.

— Да. За эти дни мы очень устали. Никогда я так не уставал.

— Ничего не поделаешь, — сказал священник. — Нам предстоит еще долгий путь.

— Мы как средневековые бродяги. Идешь, идешь, а дороге нет конца.

— Семьи ждут их. Они надеются на нас.

— Они, может, думают, что покойники сами выскакивают из земли, — сказал генерал со злостью.

— Они не виноваты, — сказал священник.

Генерал забарабанил пальцами по столу.

— Может, прогуляемся? — предложил священник. — Сегодня хорошая погода.

Они вышли из отеля и не спеша направились в сторону университета. На большом бульваре было необычайно оживленное движение. Огоньки машин разделялись у эстакады на пересечении с бульваром Марселя Кашена. Часть машин заворачивала налево, где располагалось большинство иностранных посольств, другие ехали в сторону площади Скандербега.

Они дошли до здания Совета Министров и повернули обратно. По обеим сторонам бульвара рабочие выкапывали мимозы и вместо них сажали в большие ямы ели.

— Готовятся к празднику, — сказал священник, — даже ночью работают.

— Интересно, откуда они привозят эти ели?

— Я думаю, с гор.

У ступенек перед отелем они встретили главу муниципалитета.

— А где мой коллега? — спросил генерал поздоровавшись.

— В центральной Албании. Мы еще продолжаем там поиски. А вы?

— Решили отдохнуть пару дней.

— Вот это правильно. А я завтра улетаю. Позавчера получил телеграмму из дома. Жена заболела. Надеюсь, через неделю вернусь. Дольше мне там нельзя задерживаться. Дела здесь идут неважно.

Беседуя, они поднялись по ступенькам. Мэр распрощался с ними и вошел в лифт, а генерал и священник снова направились в зал.

Генерал заказал фернет и закурил. Когда он выпил рюмку, перед глазами опять заплясали надоедливые видения кладбищ, распростершихся на глинистой земле.

Я не понимаю, почему останки наших друзей нужно отдавать семьям. Я не верю, что такова была их последняя воля, как пытаются утверждать некоторые. Для нас, ветеранов войны, подобная сентиментальность просто смешна. Солдату хорошо только среди товарищей, живой он или мертвый. Оставьте наших друзей лежать вместе. Не разлучайте их. Их могилы будут поддерживать в нас боевой солдатский дух. Не слушайте трусов, не слушайте тех, кто поднимает крик из-за каждой капли крови. Вы уж поверьте нам, старым солдатам.

Генерал захмелел.

У меня их целая армия, подумал он. Только теперь вместо мундира у каждого нейлоновый мешок. Голубой мешок с двумя белыми полосками и черной лентой, производство «Олимпии», по специальному заказу. И эти мешки будут потом уложены в гробы. В небольшие гробы определенного размера, как предусмотрено контрактом с министерством. Сначала из гробов можно было составить несколько отделений, затем из них были сформированы роты, потом батальоны, и вот теперь заканчивается формирование полков и дивизий. Целая армия, одетая в нейлон.