Генерал армии мертвых - Исмаиль Кадарэ

У меня их целая армия, подумал он. Только теперь вместо мундира у каждого нейлоновый мешок. Голубой мешок с двумя белыми полосками и черной лентой, производство «Олимпии», по специальному заказу. И эти мешки будут потом уложены в гробы. В небольшие гробы определенного размера, как предусмотрено контрактом с министерством. Сначала из гробов можно было составить несколько отделений, затем из них были сформированы роты, потом батальоны, и вот теперь заканчивается формирование полков и дивизий. Целая армия, одетая в нейлон.

— Что мне с ней делать? — спросил он вполголоса.

— Вы плохо выглядите, — сказал священник. — Может, у вас начинается лихорадка?

— Со мной все в порядке, — сказал генерал, чувствуя, что фернет действует быстрее, чем обычно, наверное, оттого, что он слишком устал. — Со мной все в порядке, — повторил он. — Я просто хочу выпить, — и он опрокинул еще рюмку. — Я просто хочу выпить, а вы, священник, или полковник, черт вас разберет, кто вы такой, мне мешаете. Что вам от меня нужно? А? Я терпеть не могу, когда за мной следят. Ну скажите, что вам от меня нужно, — генерал почти кричал.

Невысокий мужчина, который, как обычно, сидел за столом возле радиоприемника и что-то писал, повернулся в их сторону.

— Абсолютно ничего, господин генерал. Я вам нисколько не мешаю и ничего от вас не требую. Даже и не собираюсь требовать, — холодно ответил священник.

— Тогда сидите и смотрите, как я пью.

— Не будем устраивать здесь скандал, — сказал священник.

Генерал выпил еще. Теперь священник не будет мешать ему. В конце концов, главный здесь он.

Генерал вернулся мыслями к своей армии. К своей армии, голубой, с двумя белыми полосками и черной лентой. Что мне с ней делать? — подумал он. У меня очень много солдат, и, конечно, им холодно в их нейлоновых шинелях. Очень много. Тупые генералы бросили их на полях сражений, оставили их всех на меня. Я бы выиграл с ними все сражения.

Он попытался вспомнить сражения, которые они изучали в академии, попытался представить, какие из них он мог бы выиграть со своими солдатами. На пачке сигарет он стал рисовать схемы, обозначая позиции, рубежи атак, направления ударов. Для начала генерал окружил Цезаря, затем остановил войска Карла Великого, после этого внезапно атаковал Наполеона и вынудил его отступить. Но что-то ему в этом не нравилось. Не нравилось, потому что он выигрывал все сражения минувших веков благодаря превосходству современного вооружения, а не своим способностям полководца. Тогда он стал вспоминать последние войны. Он высадил десант на многих берегах и окружил несколько столиц. Своих одетых в голубой нейлон солдат он перебросил с берегов Нормандии за 38-ю параллель Кореи. Он послал их в гибельные джунгли Вьетнама, но и оттуда они вышли целы и невредимы. Он побеждал, потому что хорошо командовал и берег своих солдат. Он превосходно командовал войсками. Он специально изучил правила ведения войны в горных районах. Кроме того, его солдаты храбры, невероятно храбры. Они храбры, потому что им нечего больше терять, подумал он и снова выпил. Пачка сигарет была вся исчеркана, и ему снова вспомнилась последняя война. В одном из сражений генералу пришлось отступить, но он бросил в бой резервы покойников, пока еще не опознанных (они в бою были яростнее всех), и победил.

— Вот так, — пробормотал он удовлетворенно. — Кто осмелится выступить против Великой Нейлоновой Армии?

— Да у вас просто истерика! — пробормотал священник и встал.

Глава четырнадцатая

Генерал чувствовал себя разбитым. Открыл жалюзи. Утро было холодным, небо — серым и неподвижным. Он облокотился на подоконник, и у него слегка закружилась голова. Мне отчего-то не по себе, подумал он. Может, повторяется старая история? Так же начиналось и в прошлый раз. Тогда я думал, что все дело в африканском климате. Но это было не так.

Он посмотрел в окно. Конец осени. Парк напротив совершенно облетел. На зеленые скамейки наверняка уже давно никто не садится. На них лежали опавшие листья. Генерал подумал, что в армиях НАТО цвета униформ — это цвета осенних листьев. Сначала листья были зелеными, потом светло-коричневыми, сейчас они уже темно-желтые, а сгнившие листья станут черными.

Черной формы, кажется, нет, вспомнил генерал. Или, точнее, теперь нет, потому что раньше ее носили фашисты.

В центре парка, возле круглой танцплощадки, были свалены в груду мокрые стулья, и опустевшая площадка казалась большой и печальной. Вокруг того места, где располагался оркестр, лежали листья, и дворник метлой сметал их в кучу.

— Что со мной? — повторял про себя генерал, спускаясь к завтраку.

— Вы неважно выглядите, — сказал ему священник, когда они сели за стол. — Вам надо отдохнуть.

— Мне действительно нехорошо, — сказал генерал. — По-моему, вчера вечером я вас нечаянно обидел. Приношу вам свои извинения, я был пьян.

— Ерунда, — добродушно сказал священник.

— Мерзкая погода, а?

— Может, мне лучше отправиться завтра одному? Думаю, на побережье поиски будут намного легче, чем в горных районах, — сказал священник.

— Я тоже так думаю.

— А вы немного отдохните. Хорошо бы вам вечером сходить в театр или в оперу.

— Я плохо сплю, — сказал генерал. — Мне нужно пить люминал.

Они вышли на бульвар и стали прогуливаться по широкому тротуару, под высокими елями. Мимо них стайками проносились юноши и девушки, похоже, студенты университета, спешившие на занятия.

— Что же это за чертова работа нам досталась? — сказал генерал, словно продолжая прерванный на полуслове разговор. — Мне было бы легче разбирать египетские пирамиды в поисках еще не найденных фараонов, чем извлекать из этой земли останки наших солдат.

— Вы об этом слишком много думаете, — сказал священник. — Может, потому и чувствуете себя неважно.

— Война здесь была непохожа на обычные войны, — сказал генерал, — потому что она шла здесь не на фронтах. Она проникала в каждую клеточку этой страны и поэтому была совершенно особой.

— Албанцы словно созданы для войны, — сказал священник. — Война, подобно алкоголю, отравила их кровь, и поэтому она здесь была действительно ужасной. И вот еще в чем дело. Войны между разными народами всегда были и будут. Но есть народы, которые по некоторым причинам, и здесь главную роль, без сомнения, играют особенности их психики, формировавшейся в течение многих веков, воюют с чрезмерным усердием. Эти-то народы самые опасные.

— Вы уже как-то развивали эту мысль, — сказал генерал.

— Да, я помню.

— Опять вы оседлали своего конька. Вы случайно не увлеклись, как я, научными исследованиями?

— Нет, — сказал священник, — но это интересный аргумент в споре, может, я наскучил вам, повторяясь?

— Ничуть, — сказал генерал. — Я слушаю вас с удовольствием, ваши рассуждения о психике албанцев, об их воинственности мне интересны.

— Это в самом деле интересно, — сказал священник. — История албанцев была историей непрерывных войн. Патриархальные горцы, буквально до вчерашнего дня жившие в каменном веке, всегда воевали самым современным оружием. Представляете, какой контраст?! Я уже говорил вам, что без войн и без оружия этот народ выродился бы, у него постепенно отмерли бы его корни и в итоге он исчез бы с лица земли.

— А благодаря оружию и войнам он расцветет?

— Они так думают, но на самом деле из-за оружия они вымрут еще быстрее.

— Вы считаете, что война для них — своего рода утренняя гимнастика, чтобы улучшить кровообращение и прочистить легкие?

— В какой-то степени да.

— Значит, с оружием или без этот народ обречен на вымирание?

— Похоже на то, — сказал священник. — Исконную привычку албанцев к войне их сегодняшнее правительство возвело в принцип своей политики, их соседям необыкновенно повезло, что албанцев всего два миллиона.

Генерал закурил.

— Вы помните песни, которые пели рабочие, когда мы ночевали в палатке, в горах? Сколько в них печали и тоски!

— Помню, — сказал генерал, — такое трудно забыть.

— Они поют в основном о разрушении и смерти, — продолжал священник. — Даже их национальный флаг символизирует кровь и траур.

— Вы так увлеченно рассказываете! — воскликнул генерал.

— Я давно интересуюсь этим, — ответил священник. — Оскар Уайльд писал, что представители низших классов испытывают потребность совершать преступления, потому что преступления доставляют им сильные ощущения, которые нам, остальным, доставляет искусство. Это высказывание вполне можно отнести к албанцам, только слово «преступление» нужно заменить на слово «война» или «кровная месть». Но будем объективны, албанцы как таковые не преступники. Да, они совершают убийства, но совершают их в соответствии со своими древними обычаями. Кровная месть у них — это как театральная пьеса, написанная по всем канонам трагедии, с прологом, нарастающим драматизмом и эпилогом, в котором смерть обязательна. Их кровная месть, словно бык, сорвавшийся с привязи, который крушит все на своем пути. А они еще вешают этому быку на шею множество побрякушек и украшений, чтобы получать от смерти также эстетическое наслаждение.