Корабельщик - Олег Никитин

– Ты? – Она глядела на него сухими, блестящими глазами. Кажется, вся его страстная речь пропала втуне – Еванфия услышала только одно: Максим уезжает в Навию, и скорее всего не на месяц, не на шесть, а навсегда. – Ты собираешься учиться?

– Придется, – пожал он плечами.

– Да чему ты сможешь научиться, дурачок? У тебя же в голове ничего не держится, сразу все забываешь! Ученик нашелся! Так и скажи, что сбежать от меня вздумал! Молчи уж, не оправдывайся. Не хочешь моего ребенка, и не надо, женихов кругом и без тебя хватает. – Сжав кулаки, она топнула каблуком, ничуть не опасаясь разбудить Дуклиду. – И не надо мне всякую чепуху рассказывать! Столичной жизни захотелось, красоток дворцовых да кабацких, развлечений с балами да синематографом.

– Ева… При чем тут дворец?

– Все, не желаю больше слушать. Езжай куда знаешь! – Еванфия выбежала из комнаты, схватила с вешалки куртку и рванула ручку двери.

Максим кинулся было за ней, но свеча от движения воздуха неожиданно погасла, и во тьме он врезался лбом в косяк. Коридор словно фейерверком озарился. Когда Максим очухался и встал, потирая шишку, то в темном прямоугольнике проема увидел молча стоящую Дуклиду. Она смахивала на привидение.

– Я расскажу ей правду, – тихо сказала сестра. – Она должна знать о повестке из Метрического Приказа.

– Не стоит, – откликнулся Максим. Боль с ушибленной головы как-то плавно перетекла в область груди, туда, где сердце. – Пусть лучше думает, что я и в самом деле сбежал от нее. Я ведь могу совсем никогда не вернуться. Ничего не говори ей, пожалуйста. Пусть найдет себе приличного парня.

– Не знаю, что со мной такое, – проговорила Дуклида, садясь рядом с ним, на край кровати. – Ты хочешь обмануть не только королевского служащего, а саму Смерть, и я молчу. Хотя должна остановить тебя всеми способами…

Он потянула его к себе, и Максим прижался к сестре, словно когда-то к матери. Рука сама собой легла ей на живот, незаметно для него ставший вместилищем маленькой жизни. Ему показалось, что где-то в его жарких и таинственных глубинах зреет, растет и распрямляется некое протосущество, комок хрящей и пульсирующих жилок – начало любой жизни, которое пока не решило, кем ему родиться – человеком, нерпой или полярной совой. И стало вдруг неважно, кто отец этого существа, потому что отцы приходят и уходят, а мать остается со своим ребенком до самой Смерти – своей или его.

– Только не выдавай себя, – попросил Максим. – Вы ведь теперь вдвоем. Ты одна можешь решить, жить вам с ребенком или умереть, матушка Смерть придет, только если ты сама призовешь ее. – Он понимал, что говорит дикость, нелепицу, за которую любой храмовый служащий вполне мог бы освободить его без всяких разбирательств, если бы вообще понял, что он имеет ввиду. Впрочем, сумасшедшие тоже не жильцы. – Ничего не рассказывай Парамонову, соври ему. И Еванфии не говори, и никому больше, тогда никто тебя не выдаст.

Она молча, механически кивала, царапая его шею волосами. Что-то горячее, мелкое и влажное капнуло, рассыпавшись “осколками”, на его руку, прижатую к ее животу.

Максим решился написать Еванфии только зимой, когда стало немного полегче с учебой. В общежитии, пока не протопишь камин, было так холодно, что пальцы отказывались держать перо, вот он и отправился в скрипторий. Метель напрочь замела крыльцо, кружа возле него нервными спиралями, и открывая тяжелую дверь, Максим отбросил в сторону порядочный вал снега.

Когда-то для книгохранилища выбрали отдельно стоящее здание, к тому же не самое вместительное. Первые обитатели Университета, видимо, не предполагали, что всякий ученый пожелает подвести итог собственных изысканий сначала от руки, а потом, с изобретением книгопечатания, издав трактат в типографии. А то и не один, если его премудрость не сумеет уместиться под одной обложкой. Вдобавок за сотни лет существования Университета сюда свезли многие тысячи томов, журналов и газет, когда-либо напечатанных на языке Селавика. А может, миллионы. Потому что все стеллажи были забиты печатным словом и едва не лопались от напряжения. Даже в подвале возникли какие-то секции, куда библиотекарь помаленьку снес самые скучные и невостребованные труды, где они распухали от влажности, покрывались плесенью и постепенно гнили. Или же поедались вездесущими крысами.

А ведь были еще и литературные произведения, нередко многотомные, призванные уносить читателя в некий воображаемый автором мир. Впервые наткнувшись в ноябре на такой труд, Максим увидел на шмуцтитуле таинственное слово “роман” сразу под названием “Король межпланетных просторов”, заинтересовался и прочитал всю книгу. Фантазия автора потрясла его своей необузданной мощью. В “романе” фигурировали аппараты, летающие между разными планетами, которых якобы несколько у Солнца, а люди общались друг с другом при помощи каких-то фонов и крушили злобных врагов из мортир, плюющих цельным огнем. В общем, Максим увлекся приключениями героя, славного королевского гвардейца, и пришел через несколько дней за продолжением. Он предвкушал, как герой-сержант получит наконец заслуженное звание капрала. Однако на полке, еще недавно ломившейся от романов, он обнаружил лишь один жалкий томик в мягкой обложке. Да и тот был написан совсем другим человеком и даже, кажется, женщиной. “Послушайте, господин Менандр, – озадаченно обратился студент к библиотекарю, пыльному старикану лет тридцати в старомодной мантии. – Неужели все книжки, которые тут стояли, выданы?” Тот смущенно пожевал губами, смешно причмокнул и пробормотал: “Хм… Увы, увы, молодой человек. Ночи теперь морозные, торфа выделяют мало… Мои старые кости болят от холода. Ректор предупредил меня, что ученый совет заказал в типографии тридцать томов по разным военным наукам. Куда мне их поставить прикажете? Баллистика! – воодушевился библиотекарь. За его спиной потрескивал подозрительно живой огонек камина. – Топография, мореплавание! Основы рукопашного боя… Столько всего любопытного, а книги по этим дисциплинам у нас хранились только в одном экземпляре, да и то рукописные. Истрепались… Приходите через несколько дней, их должны подвезти. Вам оставить что-нибудь?” – “Благодарю вас, сударь, я сначала ознакомлюсь со всем списком”, – хмуро ответил Максим и в досаде ушел.

С тех пор он если и брал домой “роман”, то лишь такой, у которого заведомо не существовало продолжения. Еще он постоянно таскал из библиотеки детские книжки, выбирая самые простые, сказочные – несколько десятков их каким-то чудом затесались в дальний шкаф. Максим уговорил Менандра не отписывать их крысам.

В скриптории в этот час сидело несколько студентов, в том числе Феврония, самая известная девушка Университета. Она отдаленно напоминала Еванфию, поэтому Максим решил расположиться за ней и представлять, что это его северная девушка. Он захлопнул “Морскую архитектуру” профессора Онисимова, достал из папки лист бумаги, обмакнул перо в чернила и легко вывел первую строчку: “Здравствуй, дорогая Еванфия!” Получалось как-то суховато, однако он пока и сам не понимал, в каком ключе следует вести переписку. Вдруг эту бумагу увидит ее муж? Если он уже есть, конечно. Не хотелось бы создавать ей проблемы в семье. Максим какое-то время посверлил взглядом согбенную, узкую спину Февронии, обернутую шалью, и продолжил: “Учеба в Университете совсем не походит на школьную. Может быть, благодаря мастерству наших наставников, или же сами предметы таковы, что их хочется изучать до самых глубин. Никто не ставит мне двоек, потому как не за что. Параграф, Макарий и Аделаида бы удивились, а наш “дольменец” сказал бы: “Я всегда в Макси верил!” Ладно, как у тебя-то жизнь?” Тут Максим вновь задумался, глядя на Февронию, потом макнул перо и возобновил писание: “Кем работает твой муж? Если он есть, конечно. Надеюсь, твоя личная жизнь складывается не в пример удачнее моей. Потому что девушек среди студентов совсем немного, а какие есть, все будущие учителя. Поэтому они уже сейчас всех поучают. Пойдешь с такой в кабачок и сам не рад будешь”. Больше ничего не придумывалось – Максим подпер рукой голову и уткнулся неподвижным взглядом перед собой, вспоминая недавний поход по вечернему городу. Домна опять поругалась с хозяином, а Максима облили грязной водой, и он чуть не околел, пока они бежали в ее квартиру. Зато потом он быстро согрелся под одеялом, погребенный пышными и жаркими телесами Домны.

– Ты чего на меня уставился? – прошептала внезапно Феврония. – Словами сказать не можешь, что ли?

Максим очнулся и понял, что смотрит прямо в сердитые глаза девушки. Кажется, ей стало совсем неуютно под его рассеянным взглядом, и она развернулась к студенту, требовательно сложив кулачки на его стол.

– Да ладно, – хмыкнул Максим и вернулся к письму. За время его мечтаний на бумагу упала капля чернил, и он поспешил промокнуть ее специальной подушечкой.