Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

Как ни странно, это напутствие мне очень помогло. Насчет любви у меня не очень-то получилось. Мне всегда казалось, что с моим курносым носом я никому не нравлюсь. Мальчиков было на факультет мало, дружила в основном с девчонками. А вот спорт меня действительно спас.

Университет

1 сентября 1955 года я вошла – признаюсь, с большим волнением – в Актовый зал исторического факультета МГУ на улице Герцена (бывший особняк Орловых-Мещерских). Там собрали всех первокурсников, чтобы прочитать им вводную лекцию. Нет, не об истории университета, и не о традициях исторического факультета, и не о том, что предстоит узнать в годы учебы. Нет. Нам прочли лекцию о международном положении.

На трибуну вышел какой-то лысый дяденька в очках, раскрыл папку и стал читать. Читал он долго и нудно. Как и многие из присутствующих, я, воспитанная в духе ответственного страха перед начальством, внимательно, напряженно вслушивалась… и ничего не понимала. Лектор говорил о какой-то «доктрине Хальштейна», которую заклятый враг социализма и СССР Конрад Аденауэр хочет применить в отношении нашего друга – Германской Демократической Республики.

– Слушай, а что это за доктрина… Хальштейна, – спросила я, запинаясь, у сидевшего рядом со мной умного очкарика.

– Кажется, если какое-то из европейских государств признает ГДР, с ним разорвут дипломатические отношения, ну, ФРГ, конечно, разорвет.

«Есть же умные ребята!» – подумала я, окончательно убедившись в своем невежестве, и решила больше ничего не спрашивать и молчать.

Лектор утверждал, что правительство ГДР хочет, чтобы Западный Берлин перешел к ней (он ведь находится на ее территории). Но почему-то общегерманские выборы по этому вопросу проводить нельзя. Наверное, правильно, – убеждала я себя, что правительство ГДР ввело ограничения на посещения гражданами ФРГ Восточного Берлина, потому что те приезжают и ведут «реваншистскую пропаганду». Но в голове как-то сам собой возникал вопрос: «А почему они все из ГДР хотят туда ехать? Чем там лучше?» Было ясно, что все равно ничего не пойму. И я стала просто разглядывать окружающих. Кругом были в основном девчонки – все приблизительно мои ровесницы. Ребят совсем немного, но встречались и какие-то, на мой тогдашний взгляд, старики. Среди них выделила одного бедно одетого, в застиранной гимнастерке «дяденьку», который опустил голову, чтобы не видеть лектора. Ему явно было не по себе. Потом, когда познакомились, он вообще показался мне «чудиком»: его интересовала религия и история Церкви! Для нас, воспитанных в духе бескомпромиссного атеизма, вопрос о Боге не существовал и сам интерес к истории Церкви казался подозрительным.

Заметила двух молодых симпатичных ребят, которые слушали лектора, не скрывая улыбки. Я потом с ними сдружилась. Мы вместе делали капустники. Один из них – Саша Шкурко, уравновешенный и неторопливый, стал потом директором Исторического музея в Москве, а другой – Толя Хазанов, ироничный и всегда хорошо информированный, ушел от советских реалий в изучение истории кочевников Средней Азии и Причерноморья. Написал блестящие книги – «Золото скифов» (1975) и «Кочевники и окружающий мир» (Кембридж, 1984). И когда советская империя доживала последние годы, уехал сначала в Израиль, потом в США, где преподавал социальную антропологию. Написал и опубликовал очень интересную работу «Посткоммунистическая Москва: воссоздание „Третьего Рима“ в стране упущенных возможностей».

У кого и чему мы учились

Вскоре нас распределили по группам, и начались занятия. Тут меня охватил ужас. Главные предметы первого курса – археология, история Древней Руси, старославянский язык. Кому это нужно? Уж не мне – точно. Скучно. Лекции по археологии и истории Древней Руси прогуливала, на семинарах отмалчивалась.

От лекций первого курса в памяти осталась одна – вводная – замечательного ученого-археолога и, видно, веселого человека Б. А. Рыбакова. Оглядев нас насмешливо, во всяком случае с иронической улыбкой, он сказал: «Не знаю, нужна ли вам будет археология. Наука эта серьезная, но, вообще-то, странная. По черепкам и обломкам восстанавливать далекое прошлое человечества. Бывают и казусы… Вот представьте, через много лет в новом культурном слое раскапывают наши могилы и обнаруживают, что у одного представителя цивилизации девятнадцатого века в захоронении два круглых стекла (очки), а у другого всего одно (монокль). О чем это говорит? – задумывается ученый-археолог. И делает вывод: – О глубокой социальной дифференциациии и классовом расслоении в обществе…»

У меня с археологией романа не получилось. На экзамене в конце первого курса я с трудом ответила немолодому преподавателю по билету, судорожно вспоминая страницы учебника.

«Ну всё, теперь поставит двойку», – пронеслось в голове. И как-то само собой у меня вырвалось «чистосердечное признание»: «Если бы вы знали, как мне эта ваша археология непонятна и неинтересна!» Принимавший экзамен преподаватель вдруг рассмеялся, повертел в руках мою зачетку (за первый курс у меня были сданы все зачеты и все экзамены на «отлично») и сказал: «Ну что с вами делать? Ясно, что археология вам неинтересна, да и не нужна. Ну, поставлю вам тройку – и испорчу диплом. Такие, как вы, прилежницы обычно идут на красный диплом. А посему ставлю вам в зачетку четыре – оценку, которую вы никак не заслуживаете». Оставалось только поблагодарить его и убираться восвояси из этой самой археологии. Что я и сделала – навсегда!

Интерес к настоящей истории – а ведь занимала меня до поступления на истфак только история культуры, и прежде всего история музыки, – пробудился на семинарах Дмитрия Григорьевича Редера по истории Древнего мира, Египта, Древнего Востока.

Удивительный это был человек. Уже очень немолодой, если не сказать – по нашим студенческим меркам – старик, а по моим нынешним – еще молодой, всего-то 50 лет – с большой залысиной и огромным лбом. Поражали его глаза, смотревшие на нас добрым, все понимающим и слегка подбадривающим взглядом. На семинарах, которые он вел у нас помимо чтения общих лекций, нередко выступал благородным миротворцем. Если участники семинара поспорят, а скорее, повздорят, потому что в основе наших «дискуссий» обычно лежали тщеславные потуги и откровенное невежество, – Дмитрий Григорьевич спокойно и не без иронии начинал: «Итак, друзья, один из нас, основываясь на марксистской теории, пришел к определенному выводу (тут же научно формулировал петушиный бред кого-нибудь из нас), а второй участник дискуссии, также основываясь на марксистской теории, пришел к противоположному выводу. Оба ученых правы, так как они руководствуются марксистским методом истории. Теперь нам надо максимально точно сопоставить их точки зрения, по возможности сблизить их и найти единственно верный марксистский результат». Д. Г. Редер явно посмеивался над нами, а мы зачарованно