Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

Кое-кто знал, что профессор Редер был учеником академика В. В. Струве, крупнейшего востоковеда-марксиста, придумавшего знаменитую «пятичленку» (пять социально-экономических формаций: первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая, начальным этапом которой является социализм). В те времена, когда мы учились на истфаке, никому и в голову не могло прийти, что можно усомниться в правильности пятичленного деления мировой истории. Тем более что товарищ Сталин пользовался этой терминологией. Конечно, мы уже тогда кое-что понимали и ценили старикана Редера не за его верность «марксистскому методу истории», а за энциклопедические знания. Ему были доступны в подлиннике источники на египетском, шумерском, ассирийском, урартском и древнееврейском языках, не говоря уже о греческом и латинском. А какая у него была память! Когда он рассказывал нам о законах в Древнем Вавилоне, о том, как была разгадана тайна египетских иероглифов, как открывали гробницу Тутанхамона, или «воспроизводил» древнеегипетский гимн богу солнца Атону, мы забывали о «марксистском методе». История, такая далекая и скучная, если судить по учебнику, оживала, когда в аудитории с нами был Дмитрий Григорьевич.

На втором курсе я совершенно неожиданно увлеклась Средневековьем. Читал нам профессор С. Д. Сказкин, сам добрый сказочник и удивительно благородный старик, относившийся к нам как к родным внукам. Курсовую я писала по «Утопии» Томаса Моро и даже получила за нее премию «за лучшую студенческую работу года» на нашем курсе. А несколько лет спустя пришлось вспомнить о ней на Кубе при очень экзотических обстоятельствах, о чем я еще расскажу.

Настоящей любовью для меня на первых курсах стал Андрей Чеславович Козаржевский. Он преподавал нам латынь и предлагал обучить древнегреческому. Ну зачем нам древнегреческий? – восстали мы. А вот теперь, побывав в Греции и кожей ощутив, что вся европейская цивилизация вышла оттуда, из Древней Эллады, жалею.

Каждый урок латыни превращался в праздник, и вовсе не потому, что Андрей Чеславович открывал нам латынь как живой язык, помогал запоминать и, главное, – использовать короткие и мудрые латинские выражения. «Capre diem!» – подбадривали мы друг друга, смываясь со скучных лекции в кино. «In breve», – щеголял кто-нибудь из нас на семинаре, заканчивая свое сумбурное выступление. А его оппонент отвечал: «Несмотря на все твои lapsus linquae, я буду отвечать серьезно и не позволю себе ne quid nimis».

Праздником для нас становилась каждая встреча с этим удивительным человеком. Невысокого роста, щуплый, нередко с всклокоченными волосами, он был обаятельным и по-настоящему интеллигентным человеком. И поражало нас не то, что он великолепно знал латинский и древнегреческий и всю античную литературу. Поражало прежде всего как он говорил по-русски. Великолепное московское произношение, богатый, какой-то не советский, а настоящий язык, благородная интонация. Потом уж я узнала, что он был автором учебных пособий и множества статей по античному ораторскому искусству, риторике, мастерству устной речи. А уж если он начинал говорить о Москве или – кому-то из нас повезло! – приглашал прогуляться с ним, – мы будто переселялись в другой мир. Вдруг знакомые нам памятники, мимо которых пробегали, торопясь на Моховую, – оживали. Благородные маковки церквей улыбались нам, когда Андрей Чеславович рассказывал о московских храмах. А бесконечные переулочки и тупички Замоскворечья рассказывали нам о неизвестных страницах истории московских князей, бояр и простого люда.

Но говорили мы с Андреем Чеславовичем не только об истории. Нередко он начинал наши семинарские встречи с обсуждения каких-нибудь интересных культурных или политических событии. Помнится, осенью 1956 года, во время так называемого Суэцкого кризиса, он пришел к нам крайне взволнованный: «Понимаете ли вы, что заявление Хрущева о том, что в ответ на агрессию Великобритании, Франции и Израиля против Египта СССР может применить ракетные удары по территории этих стран, – это путь к ядерной войне между СССР и США!» Мы испуганно притихли. Ведь мы тогда искренне приветствовали Насера, радовались, что он национализировал Суэцкий канал, не очень-то разбирались в сложных арабо-израильских отношениях на Ближнем Востоке и тем более ничего не знали о поставках советского вооружения в Египет, о секретных соглашениях Израиля с европейскими союзниками и советского руководства с Насером, на которого наши коммунистические идеологи делали главную ставку в чудовищно разорительном для нашей страны продвижении в «третий мир». Но каким-то седьмым чувством мы почуяли опасность таких разговоров и молча проглотили слова учителя – не поддержали его, но и не выдали!

Той же осенью 1956 года я получила еще одно «предупреждение» о том, что на истфаке МГУ лучше держать язык на замке.

На нашем факультете учились молодые ребята из Венгрии. Я их практически не знала. Но однажды моя сокурсница Таня Шаумян, внучка знаменитого Шаумяна, пригласила меня на вечеринку. Впервые я попала в знаменитый «Дом на набережной». Огромная, как мне показалось, квартира, очень красиво обставленная. Прекрасный ужин, а потом, конечно, танцы. Было несколько венгров с разных курсов и даже аспиранты. И хотя о политике мы не говорили, но я почувствовала, что отношения между ребятами из Венгрии очень напряженные. Время от времени кто-то из них удалялся в другие комнаты, явно спорили между собой и возвращались в гостиную очень озабоченные. Я еще ничего не знала о «венгерских событиях».

Все учившиеся у нас на истфаке венгры были коммунистами, но среди них, как и в самой правящей партии (Венгерской партии труда), шла ожесточенная борьба между сталинистами и сторонниками реформ. Некоторые из аспирантов-венгров были связаны с «кружком Петёфи»[6]. Когда в Москву пришли известия о том, что студенты университета в Сегеде вышли из официального прокоммунистического «Демократического союза молодежи» и возродили «Союз студентов венгерских университетов и академий», разогнанный после войны просоветскими властями, некоторые наиболее активные ребята хотели вернуться на родину. Им не разрешили.

В ночь на 24 октября в Будапешт были введены советские войска и танки. После ожесточенных боев были уничтожены все очаги сопротивления восставших.

Что мы знали в те дни о событиях в Венгрии? Практически ничего. Студентов-венгров сразу изолировали, многие из них исчезли с факультета. А нас собрали на общее собрание с тем, чтобы осудить «действия контрреволюции» в Венгрии. Мы смиренно молчали. Но вдруг студент пятого курса Владимир Крылов попросил слова и спросил у ведущих собрание: «Не понимаю, как же так: одна социалистическая страна вводит войска в другую социалистическую страну?» Сначала все оторопели. Потом ему был дан идеологический отпор. А потом его исключили из комсомола, отчислили из университета и направили работать токарем на завод.

А в 1957 году случилось знаменитое «Дело Краснопевцева»[7]. Лев Краснопевцев был секретарем нашей факультетской комсомольской организации.