Мистический роман, или Заложница кармы - Римма Ульчина

– Нет, ничего не болит, Мамочка, она такая красивая! Мы с ней совсем разные – она похожа на тебя, и я уже ее очень и очень люблю!

И Рита действительно любила ее без памяти, и сестренка платила тем же.

Зоя, повитуха и все помогающие ей женщины передавали ее из рук в руки, ахая от восхищения.

– Хватит на нее пялиться, а тем более восхищаться! А то еще, не приведи господи, сглазите, – и Зоя быстро перекрестила малышку.

– Отдайте ее матери. Ребенок должен как можно быстрее взять грудь и высосать самые первые капли молозива, которые привяжут ее к матери и защитят от многих болезней. Пусть Люся ее спокойно покормит, а мы пойдем на кухню и выпьем за здоровье новорожденной и ее мамы!

Накормленная, чисто вымытая Рита крепко спала на печке рядом с младшим сыном Зои, Петей. Ему было шестнадцать лет. Он очень привязался к Рите, возился с ней, вырезал из дерева что-то похожее на куклу, а Зоя соорудила ей тряпочное туловище, руки и ноги, и сшила для куклы одежду.

– Ритка! Держи, это тебе. Теперь у тебя есть настоящая кукла! – улыбаясь, сказал Петя, – вспомнила Рита.

А Рита, эта маленькая чертовка, бросилась к Пете и повисла у него на шее. И он стал кружиться вместе с ней до тех пор, пока они оба без сил не свалились на пол.

Как-то вечером Петя сказал:

– Мама, тетя Люся! Я хочу, чтобы вы знали и хорошо запомнили. Когда Рите исполнится пятнадцать лет, мы с ней обязательно встретимся, а когда ей исполнится семнадцать, сразу же после выпускного бала, в десять часов утра мы с ней поедем в ЗАГС и распишемся. Она моя суженая. Поняли?

Это было сказано с такой верой и так серьезно, что мы с Зоей уставились на него, не зная, что сказать, и смотрели во все глаза, пытаясь разглядеть в них простое юношеское бахвальство. Петя не смутился и не отвел глаза в сторону. Это не были слова подростка, это были слова мужчины. Он сказал, а я, взрослая женщина, ему поверила. И, как видишь, не только поверила, но и запомнила.

И все-таки я попыталась его переубедить:

– Петя! После войны мы поедем к себе домой, и никто не знает, как сложится наша судьба, где и в каком месте мы будем жить. Ритин отец человек военный. Он офицер. Пограничник. А границ в нашей стране бесчисленное множество. Так что не зарекайся. Пройдут годы, и ты об этом забудешь.

– Петька! Ты что, сдурел или заучился? Она ж еще совсем дитя. Ей всего-то три годочка от роду. Что на тебя наехало, аль белены объелся? Вот чудило! – в сердцах выговаривала ему Зоя.

– Мама, ты меня хорошо знаешь. Я своего добьюсь! Мы с ней встретимся, а придет время – поженимся. Вот так.

– Петя, постой… Давай поговорим, – перебила Люся. – Допускаю, что вы действительно встретитесь. Но ты же не знаешь, какой будет ее внешность, характер, взгляды на жизнь. И потом, через тринадцать лет тебе будет уже двадцать девять. Ты станешь зрелым и самостоятельным мужчиной. В твоей жизни будут увлечения, встречи, расставания, а может, к этому времени ты встретишь ту единственную и станешь отцом. Жизнь есть жизнь. Разве я не права? Согласись, что я права.

Моя Рита играла с куклой. Услышав свое имя, она подняла глаза и уставилась на Петю, ловя каждое сказанное им слово.

– Правильно, Петя. – Она не выговаривала букву «р», и у нее получилось что-то похожее на слово «пхавильно»: – и мы с тобой обязательно поженимся, потому что я тоже тебя люблю и буду тебя ждать, – совершенно серьезно заявила она. Мы все попадали от смеха. Даже Петя смеялся, настолько это выглядело комично.

– Смейтесь, смейтесь. Смейтесь сколько угодно. Но так оно и будет! – и он, хлопнув дверью, выскочил из хаты.

Петя был очень красивый юноша: высокий, стройный, с сильным, хорошо развитым торсом. Выглядел он намного старше своего возраста. Его выразительные глаза и лучезарная улыбка – улыбка его матери, открывала ряд крупных здоровых зубов, белизну которых оттенял мягкий черный пушок, который начал только-только пробиваться над верхней губой его большого, по-мужски красивого рта. А кроме того, он был очень талантлив.

Это был поистине солнечный мальчик!

В шестом классе он проштудировал все учебники старшего брата за десятый класс. А когда тот поступил в институт, помогал ему разобраться со сложнейшими геометрическими задачами и чертежами. Зоя очень гордилась своими сыновьями и молила бога, чтобы война вернула ей старшего и не успела забрать на фронт младшего.

Три месяца я жила у Зои. Это были самые спокойные и сытые месяцы за все время эвакуации. Бывает так, что природа в одного человека вкладывает все то, что можно разделить на нескольких человек. Врожденная мудрость и ум, практичность и доброта, чувство долга и обостренное чувство справедливости, терпимость – сочетались у нее с твердостью духа и верностью тем, кого она любила, с кем дружила и кому верила.

– А Зоя знала, что ты потеряла документы? – тихо спросил отец.

– Конечно. Слушай. Прошло несколько дней.

– Зоя, я должна тебя предупредить, что у меня нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении Риты.

– Как это нет? – встревожившись, спросила она.

– Зоя, я не хочу, чтобы твоя доброта и человеческая порядочность обернулись для тебя бедой. Если кто-то узнает, что я живу без документов, тебя ничто не спасет: ни заслуги твоего мужа, который был председателем самого передового и зажиточного колхоза во всей этой огромной области, ни то, что он коммунист, ни то, что он, старший сын и дочь пошли добровольцами на фронт.

– Не может быть! – стукнув кулаком по столу, крикнула Зоя.

– Может, Зоя, еще как может. А кроме того, ты должна знать, что я не русская, а еврейка.

– Что, что? Ты еврейка? Не может такого быть… – она смотрела на меня во все глаза.

– Почему не может быть? – еле ворочая языком, спросила я.

– Да ни почему! – ответила она.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? Тогда так и скажи.

Теперь уже Зоя растерянно смотрела на меня, ничего не понимая.

– Стоп, Люся. Стоп. Притормози. И давай сразу же расставим все по своим местам. Лично для меня твоя национальность не имеет никакого значения. Не мы с тобой виноваты в том, что люди единого Бога и Творца Вселенной назвали разными именами и одели в разные одеяния. Бог один, а мы, люди, – его дети!

У меня, наверно, был до того дурацкий вид, что она стала смеяться.

– Люся, ты веришь в бога? Только скажи честно, – переходя на шепот, спросила она.

– Не знаю, Зоя, просто не знаю, что тебе сказать…

– А ты не бойся меня и просто скажи, – настаивала Зоя.

– Я тебе верю и поэтому не боюсь. Но я и вправду не знаю, и никогда над этим не задумывалась.

– А ты, Люся, ты все-таки подумай, а потом скажи! – настаивала Зоя.

– В душе – да. В душе – верю. Но я никогда об этом не думала. Ведь я была комсомолкой.

– А я верила и верю! И соблюдаю все христианские праздники и посты.

– А как относится к этому твой муж и дети? – спросила я.

– Да никак. Я никому из них свою веру не навязываю. Знают, и пусть знают. Все то, что они видят с детства, все равно западет им в душу и останется там до самой смерти. А их жизням вера в бога не помешает, а помочь может. Именно она поможет им стать настоящими людьми. И знаешь, Люся, мне иногда кажется, что я не достойна того счастья, которое выпало на мою долю. Я имею в виду моральную сторону жизни, а не материальную, так как мы все предыдущие годы жили очень скромно. Денег у нас не было, их нам всегда не хватало, – повторила она. – Ну, Люся, хватит говорить обо мне. Давай вернемся к тебе. Рассказывай, что было потом. Мы остановились на том, что ты мне сказала, что все может случиться… – напомнила мне Зоя.

– Может, еще как может. Чем мне помогло, что мой муж кадровый офицер, коммунист и с пятнадцати лет служит в Красной армии? Служил и защищал от врагов все самые опасные границы страны, а сейчас, как и твой, воюет на фронте. Я ничего не знаю о нем, а он ничего не знает обо мне. А на меня всем наплевать! Я побывала во всех военкоматах и во всех отделениях милиции. В первых от меня просто отмахивались, дескать, отвяжись подобру-поздорову. Идет война, и нам не до тебя. А в милиции мне отвечали одно ито же: «Скажи спасибо, что мы тебя отпускаем, а не сажаем в тюрьму. Таким, как ты, там как раз самое место!»

В первый раз я просто обомлела, а потом испугалась, думала, что от страха рожу прямо там, в военкомате. Еле оттуда ноги унесла.

А в другой раз, когда мне в очередной раз указали на дверь, я поняла, что мне терять нечего, уселась на стул в приемной начальника военкомата и сказала: «Отсюда я не уйду, разве что ногами вперед! Буду сидеть здесь, пока не попаду на прием к военкому».

Дежурный сначала опешил, а потом аж взвился. Его перекосившееся от злости лицо покрылось бурыми пятнами. Привстав со стула, он рявкнул, брызгая во все стороны слюной: