Детективные романы и повести - Агата Кристи

Поэтому я хочу выдвинуть теорию, что Эмису Крэ-лю были свойственны угрызения совести, доводившие его до отчаяния, о чем знал только один человек — жена. Мне не приходилось наблюдать у него подобных припадков раскаяния, но тем не менее возможно, что они бывали.

А теперь я перейду к фактам или, вернее, — к моим воспоминаниям о фактах с учетом уже упомянутого принципа.

Я намерен включить в свой рассказ короткую беседу между мной и Каролиной за несколько недель до трагедии. Мы говорили об Эльзе Грир.

Каролина, как я вам уже сообщал, знала о моей любви к ней и могла быть со мной откровенной. И все же ее замечание о том, что Эмис сильно увлекся молодой девушкой, явилось для меня неожиданностью.

— Он увлекся не ею, — возразил я, — а работой над ее портретом. Вы же знаете Эмиса.

Она покачала головой.

— Нет, он в нее влюблен.

— Надо признать, что она исключительно привлекательная девушка, — сказал я. — И мы с вами знаем, как восприимчив Эмис к красоте. Но мы знаем также, что Эмис любит только одного человека: вас. У него бывают увлечения, но недолгие, и они не влияют на его чувства к вам.

— Да, но на этот раз мне страшно, Мерри, — сказала она. — Девушка очень молода и принимает все всерьез. Я боюсь.

— То, что она молода, — сказал я, — и то, что она принимает жизнь всерьез, как вы говорите, как раз и явится для нее защитой. Ведь Эмис не очень церемонится с женщинами; с молоденькой девушкой все будет иначе.

— Именно этого я и боюсь, — сказала она. — Боюсь, что все будет иначе. — Она невесело засмеялась. — Должно быть, я очень примитивна, Мерри, но мне хочется попросту выгнать ее метлой.

Я стал ее успокаивать, говорил, что девочка просто восхищается талантом Эмиса и никакого романа между ними нет. Каролина сказала тихо:

— Какой вы славный, Мерри, — и стала говорить что-то про свой сад.

Вскоре Эльза уехала в Лондон. Эмис также отсутствовал несколько недель, и я забыл о своем разговоре с Каролиной. И вдруг я узнаю, что Эльза снова приехала в Олдербери и Эмис торопится закончить ее портрет. Сначала это известие сильно меня встревожило, но так как Каролина казалась спокойной, то я решил, что все уладилось. Поэтому не удивительно, что я был поражен, когда узнал о предполагаемых переменах в Олдербери.

Мой разговор с Эмисом и Эльзой я передал вам раньше. Поговорить с Каролиной мне не удалось — мы только обменялись несколькими словами, о которых я вам также сообщил. Как сейчас, вижу ее милое лицо, ее большие темные глаза. Как сейчас, слышу глубокую печаль в ее голосе, когда она сказала: «Все кончено». Это была правда: жизнь без Эмиса не имела для нее никакой цены. И вот как раз тогда она и взяла у меня кониин.

Я убежден, что она взяла кониин с целью покончить с собой, если Эмис расстанется с нею. Возможно, что Эмис видел, как она брала яд, или, может быть, обнаружил его позже. Наверное, это открытие подействовало на него удручающе, и он только тогда осознал свою вину перед женой. И в то же время, у него не было сил отказаться от Эльзы, — а это поймет всякий, кто когда-нибудь видел ее. Он не мог жить без Эльзы, а Каролина не могла жить без него. И, не видя выхода из этого лабиринта, он принял яд.

К сожалению, это только мои домыслы.

Вы хотели, чтобы я подробно, шаг за шагом, описал события того памятного дня. Я уже рассказывал вам, что произошло накануне смерти Эмиса. Перехожу к страшному дню — восемнадцатого сентября.

Я плохо спал ночь, встревоженный печальными событиями в семье моих друзей, и проснулся неотдохнувший, с тяжелой головой и тяжелым сердцем. Вскоре я услышал какое-то движение в лаборатории. По-видн-мому, в нее забралась кошка, так как, войдя в лабораторию, я обнаружил, что окно приоткрыто — должно быть, я неплотно закрыл его с вечера. Я пишу о таких подробностях, чтобы объяснить, что именно привело меня утром в лабораторию.

Я осмотрел все полки, желая убедиться, что кошка ничего не разбила, и сразу заметил, что бутылка с кониином наполовину пуста, тогда как накануне она была полной, что меня встревожило. Я тотчас же опросил слуг — никто из них в лабораторию не входил.

Тогда я позвонил по телефону своему брату. Он сразу понял серьезность положения и попросил меня немедленно приехать в Олдерберн, чтобы решить, что делать.

По дороге я встретил мисс Уиллиамс, которая по обыкновению разыскивала Анджелу. Мне кажется, она заметила мой расстроенный вид, так как посмотрела на меня с любопытством. Но я не счел нужным посвящать ее в историю с кониином и только посоветовал поискать Анджелу в саду, где сложены ее любимые яблоки.

Мой брат поджидал меня у причала, и мы вместе пошли к дому. Вы знакомы уже с топографией местности и поймете, что, проходя мимо «Батареи», мы невольно услышали голоса: Эмис горячо- спорил о чем-то с Каролиной. Если не ошибаюсь, предметом обсуждения был предстоящий отъезд Анджелы в школу, и Каролина просила дать девочке отсрочку. Но Эмис был непоколебим и раздраженно кричал, что вопрос с отъездом решен и он сам отправит вещи.

Когда мы проходили мимо калитки, из нее вышла Каролина. Она казалась взволнованной, но улыбнулась и сказала, что они обсуждали отъезд Анджелы. Мимо пробежала Эльза, она не остановилась, только помахала нам: Эмис торопил ее позировать.

Филип очень ругал себя впоследствии за то, что мы не приняли немедленных мер. А я, к сожалению, принадлежу к разряду людей, которые никогда и ни в чем не бывают твердо уверены. И мне уже начинало казаться, что я ошибся и бутылка не была полной накануне. Моя неуверенность страшно раздражала Филипа, он начал терять терпение. Мы так и не пришли ни к какому решению и договорились, что продолжим разговор после второго завтрака.

Затем Анджела и Каролина принесли нам пива. Я спросил Анджелу, почему она скрылась утром от мисс Уиллиамс, и она ответила, что ходила купаться и что не видит никакого смысла штопать старые чулки, как этого требует гувернантка, так как все равно перед отъездом будут куплены новые.

Потом я спустился с террасы и пошел по направлению к «Батарее». История с кониином не выходила у меня из головы, и я помню, что в то утро я очень много курил. Не доходя до «Батареи», я сел на скамью, которую я вам показывал, и смотрел издали, как Эльза позирует. Она навсегда сохранится в моей памяти такой, какой она была в тот день: в желтой блузке, синих брюках, с накинутой на плечи ярко-красной кофточкой. Лицо ее сияло жизнерадостностью и здоровьем. До меня доносился ее веселый голос — она смеялась и говорила о каких-то своих планах.

Заметив меня, Эльза помахала мне рукой и крикну-.ла, что Эмис сердит, как медведь, и не позволяет ей передохнуть, а у нее затекли и руки и ноги. Эмис проворчал, что и у него затекли ноги и что, должно быть, он дожил до ревматизма. Эльза засмеялась:

— Бедненький старичок!

А он сказал, что ей придется возиться с немощным инвалидом.

Мне было крайне неприятно слышать, как они обсуждают свою будущую совместную жизнь, не считаясь с тем, что приносят громадные страдания другим людям. Но у меня не хватило духу обвинять Эльзу: она была так молода, так влюблена; чужие страдания были ей в то время непонятны. Она с наивностью ребенка уверяла, что Каролина будет хорошо обеспечена материально и скоро успокоится. Она ничего не видела, кроме своего будущего счастья, и ни о ком не думала, кроме Эмиса. Она смеялась над моими старомодными принципами, называла меня отсталым. Сомнение, раскаяние, жалость были ей незнакомы. Да и способна ли лучезарная юность к жалости и раскаянию? Думаю, что нет. Эти чувства приходят к нам с годами.

Эмис был сдержанней, чем обычно. Время от времени Эльза подавала реплику, и он что-то бурчал ей в ответ. Я слышал ее слова:

— В первую очередь мы поедем в Испанию, да, милый? И вы поведете меня на бой быков. Потрясающее зрелище, правда? Но мне не нравится, когда человек убивает быка. Я хочу, чтобы наоборот — чтобы бык убил человека. Я понимаю римлянок, которым нравилось смотреть, как люди умирают. Люди — это ерунда, хороши только животные.

Она и сама напоминала грациозное молодое животное — ни человеческого опыта, ни человеческой мудрости, но зато сколько жизни!

Послышался звонок ко второму завтраку. Я встал и пошел в «Батарею». Эмис сидел на скамье, откинувшись и устремив взгляд на картину. Это была привычная для него поза. Мог ли я думать, что яд сковал уже его члены. Он ненавидел болезни и никогда не сознавался, что чувствует себя плохо.

Эльза сказала:

— Он не придет к завтраку.

По правде говоря, я нашел, что он поступает благоразумно, и сказал:

— Ну, пока!

Он отвел взгляд от картины и посмотрел на меня. И я прочел в его глазах странное, злое выражение. Но с ним это бывало и раньше. Если работа идет у него не так, как ему хотелось бы, если картина его не удовлетворяет, лицо у него становится прямо криминальным. И я решил, что на этот раз просходит то же самое.