Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проникая под двери замковых покоев, порывы ветра терзали плещущее пламя расставленных по полу тростниковых свечей. Они, будто в трубах, гудели в круглых пролетах винтовых лестниц, грохали деревянными ставнями, визгливо скулили в окошках бойниц, тормошили безучастные гобелены, проходя по ним жесткими волнами, пронизывали замок насквозь. Каменные башни трепетали под ветром, содрогаясь целиком, словно басовые струны музыкального инструмента. Черепицы летели с кровель и с отрывистым треском разбивались в куски.
Борс с Блеоберисом, съежась, сидели у яркого пламени, похоже наученного злым ветром отбрасывать свет, не давая тепла. Даже огонь казался замерзшим, словно бы нарисованным. Мучительный ветер путал их мысли.
– Но почему же они ушли так поспешно? – жалобно спрашивал Борс. – Где это видано, чтобы так вот взять да и снять осаду? Всего за одну ночь. Исчезли, будто их сдуло.
– Должно быть, дурные вести пришли. Не иначе как в Англии что-то неладно.
– Может быть.
– Если бы они надумали простить Ланселота, они бы ему сообщили об этом.
– Все-таки странно – хвать, и уплыли, ничего не сказав.
– Как ты думаешь, может быть, Корнуолл восстал, или Уэльс, или Ирландия?
– От Древнего Люда только того и жди, – согласился закоченевший Блеоберис.
– Хотя навряд ли это мятеж. Я полагаю, Король занемог, вот и пришлось его спешно отправить домой. Или на Гавейна напала хворь. Может, у него от второго удара Ланселота ум за разум зашел?
– Может быть.
Борс пнул пламя ногой.
– Исчезнуть таким манером, без единого слова!
– А почему Ланселот ничего не предпримет?
– Да что же он может сделать?
– Не знаю.
– Король-то его изгнал.
– Да.
– Ну и ничего тут не поделаешь.
– И все-таки, – сказал Блеоберис, – я бы хотел, чтобы он что-нибудь сделал.
В подножии башенной лестницы с треском открылась дверь. Гобелены скрутило винтом, пламя свечей взметнулось кверху, очаг выдохнул клуб дыма, и голос Ланселота, несомый ветром, позвал: «Борс! Блеоберис! Эктор!»
– Здесь.
– Где?
– Здесь, наверху.
Далекая дверь захлопнулась, и тишина воротилась в комнату. Пламя свечей снова легло, и там, где только что с трудом различался крик Ланселота, отчетливо зазвучали его шаги по каменным ступеням. Он поспешно вошел, с письмом в руке.
– Борс. Блеоберис. Я вас искал.
Они встали.
– Письмо из Англии. Гонцов выбросило на берег в пяти милях отсюда. Мы должны немедля отправляться туда.
– В Англию?
– Да, да. Конечно в Англию. Я приказал Лионелю взять на себя транспорт, а ты, Борс, позаботься о фураже. Мы не можем ждать, пока кончится буря.
– Но зачем мы туда поплывем? – спросил Борс.
– Что за известия, объясни?
– Известия? – неопределенно сказал Ланселот. – На это нет времени. На корабле расскажу. Вот, прочитайте письмо.
Он вручил его Борсу и вышел, прежде чем они успели ответить.
– Однако!
– Прочитай, что там?
– Я даже не знаю, от кого оно.
– Может, в письме сказано.
Они еще не справились с датой, как снова вошел Ланселот.
– Блеоберис, – сказал он. – Совсем забыл. Займись лошадьми. Ну-ка, давайте сюда письмо. Если вы двое начнете его читать, вам и за ночь не управиться.
– О чем оно?
– Большую часть новостей сообщил мне гонец. Похоже, Мордред восстал против Артура, провозгласил себя Вождем Англичан и предложил Гвиневере руку.
– Так ведь она уже замужем, – запротестовал Блеоберис.
– Потому-то они и сняли осаду. Затем Мордред, судя по всему, собрал в Кенте армию, чтобы не дать Королю высадиться. Он объявил, что Артур погиб, осадил Гвиневеру в Лондонском Тауэре и обстреливает его из пушек.
– Из пушек!
– Он встретил Артура в Дувре и дал сражение, чтобы воспрепятствовать высадке. Бой был тяжелый, наполовину на суше, наполовину на море, но Король его выиграл. Он пробился на сушу.
– А кто написал письмо?
Ланселот неожиданно сел.
– Письмо от Гавейна, от несчастного Гавейна. Он мертв.
– Мертв!
– Как же он тогда писал… – начал Блеоберис.
– Ужасное письмо. Гавейн был достойным человеком. Вы все заставляли меня сражаться с ним, не понимая, какое сердце билось у него в груди.
– Да прочти же письмо-то, – нетерпеливо сказал Борс.
– Видимо, последний удар по голове, который он от меня получил, оказался опасен. Ему вообще не следовало трогаться с места. Но он томился одиночеством, отчаянием и чувствовал себя преданным. Последний из его братьев обернулся изменником. Он настоял на том, чтобы возвратиться в Англию и помочь Королю, – и во время высадки ринулся в бой. К несчастью, он вновь получил удар по старой ране и через несколько часов умер.
– Я не понимаю, почему тебя-то это расстраивает.
– Послушайте, что здесь написано.
Ланселот поднес письмо к окну и молча просмотрел его еще раз. Было в письме что-то трогательное – почерк Гавейна так не походил на него самого. В таком человеке, каков был Гавейн, вряд ли кто-нибудь мог заподозрить литературный талант. На самом деле, более натуральным казалось, что и он, подобно большинству остальных, неграмотен. И однако же исписанный лист заполняли не заостренные буквы готики, бывшей в то время в ходу, но прелестные старогаэльские минускулы, оставшиеся такими же опрятными, округлыми и мелкими, какими были они, когда престарелый святой обучал им Гавейна в сумрачном Дунлоутеане. С той поры он писал так нечасто, что искусство, обретенное им, сохранилось во всей его красоте. То был почерк старой девы или мальчика давних времен, пишущего со тщанием, высунув язык и зацепившись ступнями за ножки стула. Несмотря на все беды и мучения старости, почерк сохранил и присущую ему целомудренную опрятность, и изящество давно уж не модных завитков. Казалось, что из черных доспехов выступил вдруг смышленый мальчишка: совсем еще маленький, с капелькой на кончике носа, с посинелыми босыми ступнями, с корешком ламинарии в крохотном пучке моркови, на который походила его ладошка.
Тебе, сэр Ланселот, цвет благородного рыцарства, лучший изо всех, кого только видел я и о ком слышал за всю мою жизнь, я, сэр Гавейн, сын Короля Лота Оркнейского и сын сестры благородного Короля Артура, шлю приветствие.
И я хочу, чтобы весь мир узнал, что я, сэр Гавейн, рыцарь Круглого Стола, искал смерти от твоей руки, – и умираю не по твоей вине, но по моей. И
