Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий

Я тоже обошелся без усилителей, использовав только родовой Дар. Вышло не так уверенно и зычно, как у Багратиона — и все же меня наверняка услышали даже в самых дальних углах зала. Для мага выше седьмого класса такой трюк с голосом не представлял особого труда, но пару очков в глазах старшей знати я, похоже, все-таки набрал: несколько седовласых старцев одобрительно закивали.

— Уверен, половине из вас и так прекрасно известно все, о чем о я сегодня буду говорить, — размеренно произнес я. — А остальным известна моя репутация.

Кто-то из середины едва слышно фыркнул — видимо, решил, что зарвавшийся князенок набивает себе цену, ссылаясь невесть на что. Но старики в первых рядах слушали молча, и вряд ли хоть один заподозрил меня в глупом хвастовстве или пустословии.

— Многие в Петербурге называют меня либералом. — Я сделал паузу и, улыбнувшись, продолжил. — Занятно слышать подобное — особенно от тех, кто уже многие годы знаком с моим почтенным дедушкой. И знают его, как самого ревностного из всех блюстителей традиций Империи, которую строили отцы тех, кто сейчас здесь в этом зале.

Главы родов в первых рядах снова закивали, и до моих ушей донесся шепот. Чуть настороженный — но скорее одобрительный, чем означающий осуждение или недовольство.

— Уверяю вас, милостивые судари — не так уж много найдется тех, кто чтит старые законы больше, чем род Горчаковых, — продолжил я. — И именно поэтому я сейчас стою здесь перед вами. Светлейшими и сиятельными князьями, чьи фамилии звучат уже не одну сотню лет. Перед потомками тех, кому титул был пожалован за заслуги российскими государями. Перед теми, кто заслужил высокий чин личной отвагой, доблестью и преданностью стране и короне. — Я поднял взгляд, заглядывая на самые задние ряды зала. — И перед теми, кто по праву занимает место среди достойнейших людей Империи, хоть и не носит ни орденов, ни чинов, ни титулов!

Я снова на мгновение смолк, дав аристократам, воякам и статским чуть пошептаться. Было, о чем: почтить в речи тех, кто заправлял всем Госсоветом, стоило в любом случае — но я обратился и к выходцам из простого народа, которых здесь обычно старались не замечать и чуть ли не в глаза называли лапотниками.

И вот эти самые лапотники теперь подобрались на своих креслах в углах зала — впрочем, как и чуть ли все до единого передо мной. Вряд ли такой трюк пришелся по душе родовитым старикам, но своего я уж точно добился.

Теперь меня внимательно слушали все до единого.

— Я стою здесь, чтобы напомнить о древнем и священном долге аристократов, который в нынешние непростые времена едва ли почитается — а многими и вовсе предан забвению! — Я чуть возвысил голос. — Когда-то давно главы родов имели право сидеть за одним столом с правителем. Тогда еще не императором и не царем, а великим князем. Достойнейшим из достойных, старшим над остальными и первым — но первым среди равных себе! Ваши прадеды, — Я подался вперед и чуть склонился над трибуной, чтобы старики лучше меня видели, — помнили, что истинный аристократ служит в первую очередь народу и стране, и лишь во вторую очередь — короне.

Конечно, я никогда бы не позволил себе процитировать излюбленную дедову фразу до конца — но кое-кто из присутствующих наверняка не раз слышал ее целиком. Почтенные старцы в первых рядах заулыбались и принялись переглядываться, едва заметно кивая.

— С тех пор многое изменилось, но и в наше время не следует забывать о долге, — снова заговорил я. — Сейчас государство нуждается в поддержке родов даже больше, чем нуждалось раньше. И именно поэтому мы должны не цепляться за бесполезные и порой даже опасные пережитки прошлого — а напротив, первыми отказаться от них!. И убедить собственным примером тех, кто пока еще не готов услышать голос разума. Мы — главы и наследники княжеских родов! — Я обвел взглядом передние ряды. — И я призываю вас забыть былые раздоры, оставить в прошлом обиды и сплотиться против общего врага.

— Против кого? — едва слышно буркнул кто-то из князей.

— Увы, это мне пока еще неизвестно. — Я чуть склонил голову. — Но все мы помним, что случилось в столице и за ее пределами за последний год. И причина тому только одна — с нашей страной уже ведется война! И тот, кто считает иначе — лишь закрывает глаза на очевидное.

Одного слова оказалось достаточно, чтобы весь зал тут же всколыхнулся, как Ладога от резкого порыва ветра. Почтенные члены Госсовета загалдели, вскакивая с мест. Кто-то явно примеривался, как бы без особых последствий усомниться в моем душевном здоровье — но большинство явно скорее соглашались. И так рьяно, что Багратиону пришлось призвать всех к порядку.

— Да, вы не ослышались, милостивые судари, — продолжил я, когда в зале чуть стихло. — При всем желании я не найду другого слова. Россия или уже вступила в войну, или вот-вот вступит. Боюсь, мы уже не можем предотвратить неизбежное — но подготовиться к нему пока еще в наших силах. Я не буду говорить о перевооружении армии, производстве отечественных панцеров или необходимости вложения сотен тысяч и миллионов казенных рублей в боевые дирижабли. Не буду говорить и о том, что все это едва ли можно осуществить без отлаженного и масштабного производства… Нет, милостивые судари. Все это и так очевидно любому, кто имеет право называться разумным человеком. — Я на мгновение смолк, набирая в легкие воздуха. — Я же хочу сказать о том, без чего невозможно само производство. Конечно же, речь идет о людях. Простых рабочих, которые сами по себе являются основой благосостояние и родов, и самого государства и уж тем более…

Я говорил — и меня слушали. Не пытались перебить, не затыкали рот, не освистывали… члены Госсовета даже не слишком-то шушукались между собой, хоть в своей речи я и прошел в опасной близости от тех идей, с которыми народники всего несколько месяцев назад шли штурмовать Зимний.

Я говорил — и меня слушали. Когда я прямо заявил об отмене крепостного права. Когда принялся расписывать пользу рабочих союзов и необходимости их создания повсеместно — а не только на казенных заводах. Даже когда заявил, что порой несовершенна сама судебная система, огрехи которой уже обошлись слишком дорого — и непременно обойдутся снова, если ничего не предпринять.

Я говорил — и меня слушали. Старые аристократы и их наследники, высшие армейские чины, министры… Даже сам Багратион выглядел заинтересованным — и только иногда едва заметно кивал головой и легонько улыбался собственным мыслям. Наверняка у его светлости накопилась уже целая куча замечаний и убедительных аргументов — но пока что он оставлял их при себе.

— Пожалуй, кто-нибудь наверняка захочет назвать меня сумасшедшим или прекраснодушным мечтателем… Может, так оно и есть. Но то, о чем я говорю, — Я оперся на трибуну обеими руками и подался вперед, — не мечты. Не перспективы далекого будущего, которое может никогда не случиться, а наша с вами, милостивые судари, нынешняя реальность. Сегодняшний день. Настало время признать, что мир изменился, окончательно и бесповоротно — и не станет прежним, как бы нам этого ни хотелось. И, возможно, именно сейчас нам предстоит решить, каким станет день завтрашний. Готовы ли мы отказаться от покрытых пылью привилегий и символов ради того, чтобы сохранить истинный дух российского дворянства? Сохранить и право, и долг вместо того, чтобы кичиться титулами, которые без силы и власти стоят не больше, чем погремушки из луженой меди? Вспомнить об ответственности, возложенной на любого из нас? Готовы ли мы признать собственные ошибки, исправить их, пока еще не поздно, и пожертвовать хотя бы малой частью собственного достатка для того, чтобы однажды не потерять все вместе со страной, построенной руками российского народа и волей наших предков? — Я покачал головой, переводя дух, и продолжил: — Я понимаю, что сейчас прошу вас о немыслимом, почти невозможном… Но уж лучше сделать все это сейчас, до того, как немыслимое станет необходимым? Если события последних месяцев чему-то и научили нас всех — так это тому, что без единства народа, короны, армии и дворянских родов даже самая могучая Империя превращается в колосса на глиняных ногах. И сейчас это единство нужно нам, милостивые судари — и нужно, как никогда раньше! Я не смею даже надеяться услышать ответ сегодня — как не смею надеяться услышать его и завтра, и через месяц. Преобразования подобного уровня невозможно осуществить быстро… И все же первые шаги должны быть сделаны, и как можно скорее! Одной лишь воли сотни из собравшихся здесь сиятельных князей и графов достаточно, чтобы изменить если не все, то многое. И если сейчас вы не готовы поддержать меня словом и делом, — Я выпрямился и поправил мундир на груди, — то хотя бы задумайтесь.