Лучшая зарубежная научная фантастика - Стивен Бакстер

— Это все тороид Буонаротти, — сказала я ему. — Его прогревают, на холостом ходу. Вот источник всех странных явлений. Излучение воздействует на нашу биохимию, чудеса творятся только у нас в головах. Держись, не поддавайся.

— Капитан Руфь, — прошептал он, — как долго мы здесь находимся?

Мы уставились друг на друга.

— Три дня, — твердо сказала я. — То есть нет, четыре.

Русский покачал головой.

— Вы не знаете… А что если дело не в тороиде? Что если какая-то тварь пробралась сюда, ходит среди нас, устраивает разные пакости?

— А может, это дух кого-то из древних старателей? Ничего лучшего я бы и не желала. Вы местный патриарх, подскажите, что нам делать, ваше святейшество? Давайте-ка проведем спиритический сеанс. Хотите установить связь с настоящим стреляным воробьем?

Он неуверенно посмеялся и отправился в свою камеру, все же немного успокоенный. Я вернулась к себе. А вот интересно, вдруг это сама система с помощью историй с привидениями пытается нам на что-то намекнуть? Например, что нет ничего реального? Что в действительности существует лишь тонкая субстанция, объединяющая разум и тело, то, что Барабанщик называет душой?

Хильда позвала меня в свою каюту.

Кое-кто из наших рассматривал станцию как своего рода дом свиданий для приговоренных. А почему бы и нет? Карпазян трудился день и ночь, то же самое и Коффи с Майком. Только к Барабанщику, то есть Ахмеду, никто не осмеливался подъехать. Мне было по должности положено знать такие вещи… Я понимала, что девушка не имела в виду это. Она однозначно не могла предложить мне секс, и все же я невероятно разволновалась.

Я с самого начала взяла ее под свое покровительство, демонстрируя знаки внимания и одобрения. В этом деле важно было не перегнуть палку — не превратить ее в своего рода учительскую любимицу. На симуляторном полигоне она, так сказать, всегда играла в моей команде. В живущих под постоянной угрозой небольших группах очень любят находить козлов отпущения. Я знала, что была не единственной, кого очень интересовало, почему ее так накачивали наркотиками.

После пяти дней, проведенных на станции (или все же четырех?), она стала совсем другим человеком. В глазах появился блеск, в движениях — живость. Сердце разрывалось от жалости при взгляде на нее, так как что-то говорило мне: в действительности она никогда в жизни не знала свободы. Ни разу не гуляла по улице, не покупала мороженое, не обдирала коленку, не играла в мячик и не залезала ни на одно дерево. И вот этот ребенок шагнет в пустоту, не имея в душе ни единого подобного воспоминания.

Мы немного поболтали о способах дрессировки. Я чувствовала, что Хильда собирается мне о чем-то рассказать, но не стала ее торопить.

Мне снова хотелось расчесать ей волосы.

— Никак не могу в это поверить, — сказала я. — Это уж слишком.

— Ты не веришь, что Первая Посадка существует?

Я покачала головой. Потом положила руку на «матрас», на котором она лежала. Поверхность казалась слегка нагретой. Вкус и запах — это пища богов, как, впрочем, и прикосновения.

— Нет, я могу, конечно, поверить, что они были способны обнаружить пригодные для жизни планеты на расстоянии в сотни световых лет от нас. Я вполне понимаю методы, которые при этом используют, знаю, что, по науке, планеты земного типа просто обязаны существовать. В то же время известно наверняка, что в пределах досягаемости наших кораблей нет ничего, кроме раскаленных или промерзших насквозь булыжников и газовых гигантов.

Она кивнула. Ей не хватало жизненного опыта, но невежественной и глупой она точно не была. Хильда вполне доказала это на наших занятиях, как только протрезвела от наркотиков.

— Я даже почти могу поверить, что этот тороид в состоянии нас туда послать таким хитрым образом, что по прибытии мы сразу обретем автоматически воссозданные свои собственные тела.

Едва я произнесла эти слова, как передо мной разверзлась пустота. В действительности ни один из нас не верил, что мы вернемся к жизни. Перенос Буонаротти казался сказкой, придуманной для того, чтобы приукрасить наше уничтожение. Исчезновение…

Закругляя свое выступление, я с важным видом кивнула головой. «Но я не могу, никак не могу… Прости меня, Хильда… Твой капитан, как ни старался, так и не смог поверить в груффало».

Этих похожих на бизонов животных рыже-коричневого окраса с когтистыми лапами и саблевидными зубами мы сразу окрестили груффало. Хильда захихикала. Склонившись друг к другу головами, мы немного посмеялись — подопытные кролики, пытающиеся понять суть эксперимента. Юмор висельников!

— Когда мы очнемся на той равнине, — оборвав смех, произнесла Хильда, — я в первый раз в жизни окажусь вне дома.

Вот оно, поняла я.

— У тебя снова растрепались волосы. Хочешь, расчешу?

— Ну давай. — Она потянулась за лежащей на койке расческой. Двигалась она легко и плавно, с той скрывавшейся до поры до времени грацией, что я заметила еще, когда она была до бровей накачана наркотиками. Она помедлила, не отдавая мне расческу.

— Нет… Подожди, мне нужно кое-что тебе сказать. Пока буду говорить, я хочу видеть твое лицо. У меня генетическое заболевание в последней стадии.

— Ах, — я была потрясена и одновременно почувствовала облегчение. Так вот в чем дело.

— Мои родители являются… то есть, они принадлежали церкви, выступающей против дородовой диагностики. Ребенка нужно сначала родить, а уж потом проводить его осмотр. Таким вот образом уже после моего рождения обнаружилось, что со мной не все в порядке. Родители увезли меня в город, потому что старейшины могли нас выдать. Когда я достаточно повзрослела, то поняла, что чем-то отличаюсь от других детей в телевизоре. Мать с отцом объяснили мне, что у меня аллергия на все, и я шагу не могу ступить за пределы своей спальни — сразу заболею и умру. Я никогда не задавалась вопросом, почему же у нас ни разу не появился ни один врач. Я принимала мир таким, каков он есть.

— И что было потом?

— Не знаю, — ее глаза наполнились слезами. — Не знаю, Руфь. Я помню свой шестнадцатый день рождения, а потом на меня словно глухой полог набросили, с редкими прорезями. Визг, крики, хлопанье дверей. Больничный коридор, ужасная рубашка, которой мне связали руки, другая комната, из которой меня уже не выпустили… — Она покачала головой. — Это как смутные отголоски ночного кошмара. Я пришла в себя, только когда оказалась здесь.

— А что с твоими родителями?

— Думаю, их поймали и они уже в тюрьме.

— Ты не помнишь, что с тобой было не так, по их мнению? Вот ты сказала «в последней стадии». Кто тебе это говорил? Что навело тебя на эту мысль?