Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

До свиданья, друг мой! Будьте здоровы. Благодарю Вас за все сегодняшние удовольствия. Простите, что я, кажется, заставил Вас ждать на реке, но я не виноват.

Ваш П. Чайковский.

124. Мекк - Чайковскому

Браилов,

28 августа 1879 г.

Вторник, 1/2 8-го утра.

Бесконечно благодарю Вас, мой милый, несравненный друг, за все то наслаждение, которое Вы мне доставили Вашим невидимым присутствием на наших увеселениях. Именно ходивши вечером по саду, я думала, что, быть может, где-нибудь я прохожу совсем, близко от Вас, и сердце мое билось так радостно от этой мысли, мне было так хорошо, что я не знаю, как и благодарить Вас за эти минуты счастья. Коля просил меня также очень, очень благодарить Вас за снисходительный отвыв о его труде; он был в восторге, когда узнал, что Вы были в саду. Спрашивавший публику: “хорошо ли?”-был именно он, и это совсем в его характере, а Сашок, тот мало интересуется сам такими меркантильностями и не интересуется знать, как их находят другие. А эта Соня, она такая кокетка, что была бы в отчаянии, если бы узнала, что Вы ее видели закутанною в несколько шалей, а это она научилась от своей наставницы Юлии Францевны так кутаться в платки, как она была в саду. По-французски и по-немецки она говорит отлично, а вот по-русски говорит как иностранка. Вообразите, друг мой, что она не может выговорить твердого л, везде вместо ла она говорит ля, но я надеюсь, что это пройдет.

Простите, милый друг, что я была так неточна и приехала на лодках в Сиамаки раньше, чем назначила, но я так боялась заставить Вас ждать, что всех торопила, и поэтому приехали слишком рано. Благодарю Вас еще раз, мой бесценный друг, но боже мой, как грустно после столького счастья узнать, что Вы уезжаете, что нам надо расстаться. Скажите, дорогой мой, что ненадолго, что скоро мы опять поживем так же близко друг от друга, приезжайте в Arcachon в половине октября или в Неаполь в половине ноября ко мне в гости, и я опять буду счастлива, опять радостно забьется воскресшее сердце. Скажите, что, быть может, и приедете, дайте надежду...

Не могу не сообщить Вам, мой несравненный друг, того глубокого, невыразимого чувства благодарности, которое вызвала во мне одна Ваша фраза, а именно: “Но мысль о том, что я могу пережить Вас, мне невыносима”. Боже мой, как я Вам благодарна за такое выражение, как мила, как невыразимо дорога мне эта фраза. Когда б Вы знали, как я сама люблю Вас. Это не только любовь, это обожание, боготворение, поклонение. Как бы ни было мне тяжело, горько, больно что-нибудь, несколько Ваших добрых слов заставляют меня все забыть, все простить. Я чувствую тогда, что я не совсем одна на свете, что есть сердце, которое чувствует как я, есть человек, который понимает меня, сочувствует мне, так добро, так человечно относится ко мне,-о, боже мой, как я Вам благодарна, и как Вы мне дороги! Я десять раз в день перечитывала эту фразу и невольно прижимала письмо к сердцу от избытка благодарности....

Кстати о Коле. Так как Вы мне указывали, милый друг мой, на недостатки Таси, то я считаю должным сказать Вам и о пороках Коли,но, искренно говоря, я не нахожу много чего указать. Могу сказать об вpеменном недостатке его: он отчасти испорчен, вернее сказать, избалован своею обстановкою, своим положением; он любит распоряжаться, повелевать, хочет быть старше своего возраста, чему немало способствует его внешность. Он так велик ростом, что со всеми окружающими говорит, наклоняя голову; очень хорошо сложен, очень статен, вообще il est ne pour commander [он рожден, чтобы повелевать], и я нахожу его стремление к этому недолжным только теперь, потому что оно несвоевременно, слишком рано. В свое же время j'aime mieux les hommes, qui sont nes pour gouverner, que ceux qui se laissent trop gouverner par les autres [я больше люблю людей, которые рождены, чтобы управлять, чем тех, которые позволяют управлять собою]. Я сама разошлась с обществом потому, что не умею подчиняться тому, чего не уважаю. Больших же пороков мне кажется, что я могу сказать без всякого пристрастия, в нем не проявляется, дай бог только не сглазить.

Теперь немножко о делах, милый друг мой. Если пойдет в ход Ваше дело с известною особою; то, я думаю, оно не будет двигаться так быстро, чтобы дошло до окончательной развязки раньше моего возвращения из-за границы, т. е. раньше рождества, и понадобилась бы та сумма, которая будет финалом Ваших сношений с нею? Напишите мне, пожалуйста, милый друг мой, как Вы рассчитываете это время. Второе, не позволите ли Вы мне послать Вам теперь же по сроку 1 октября, потому что я всегда предпочитаю делать это непосредственно? Извините, дорогой мой, что я беспокою Вас этими вопросами, но я бы не хотела сделать что-нибудь Вам неудобное. До свидания, мой бесценный, несравненный. Горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

125. Чайковский - Мекк

Симаки,

1879 г. августа 27-28. Сиамаки.

27 августа.

Сегодня утром ездил в Жмеринку, чтобы получить от Котека третье действие оперы в партитуре и переложении. Трудно передать словами, какое тяжелое впечатление произвела на меня суета и грязь и т. п. свойства железнодорожной станции, и с каким ни с чем не сравнимым удовольствием я возвращался в Симаки! Приближающийся срок моего отъезда наводит на меня грусть, и я все думаю, как бы оттянуть хоть один денек. Мне кажется, что я не уеду раньше субботы.

Только что окончил исправление клавираусцуга первого действия, сделанного неким г. Мессером так, что пришлось почти каждый такт переделать. Теперь я почти уже могу сказать: кончено. Итого я работал над “Орлеанской девой” с конца ноября (Флоренция) до конца августа (Симаки), следовательно, ровно девять месяцев! Замечательно, что начал и окончил я эту оперу в гостях у моего милого, бесценного друга!

28 августа.

Какую бесконечную радость доставило мне письмо Ваше, друг мой. Как ни крепко я уверен в прочности тех дружеских чувств Ваших, которые составляют все счастье моей жизни, но всякое проявление их в дорогих письмах Ваших наполняет меня новою радостью. Мне только иногда жутко бывает думать, что дружба Ваша гораздо выше меры моих действительных достоинств. В таких случаях приходится утешать себя мыслью, что зато достоинства моей музыки (про которую я во всяком случае могу с уверенностью сказать, что она всегда искренна и всегда прочувствована) до некоторой степени могут возвысить меня до Вас. Говорю это я не для того, чтобы поскромничать. Вы такой чудный, такой исключительный представитель всех хороших качеств человеческого рода! Рядом с Вами я кажусь себе так далеким от того идеала человечности, который я нашел в Вас!

Вот, милый друг, что я скажу Вам насчет Вашего приглашения меня к Вам за границу. С тех пор, как я узнал, что Вы будете в Неаполе, я постоянно грезил и мечтал об том, чтобы попасть туда в одно время с Вами. Судите же, до какой степени я обрадован тем, что Вы предупреждаете меня и зовете меня приехать в Неаполь, когда я только что собирался высказать Вам мою мечту. Итак, милый друг мой, отвечаю Вам на приглашение Ваше: да! с восторгом! Случилось, что в одно время с Вашим письмом пришло письмо от брата Анатолия, из которого я вижу, что мне незачем будет оставаться в России зимой. Он сообщает мне, что получил письмо от изв[естной] ос[обы], которое не хочет посылать, дабы не нарушить моих мирных здешних радостей. Письмо это, как он говорит, есть венец бессмыслицы и безумия. Оказывается, что нечего и думать (по выражению брата) о серьезном ведении дела, по крайней мере теперь. То лицо, которое являлось несколько раз от ее имени к брату, она теперь лишает своего доверия и называет его негодным человском. А так как переговоры шли через него, то, следовательно, все условленные предположения насчет начатия дела канули в воду. Цель ее письма- выманивание денег. Об разводе она опять и слышать не хочет. Чем это все кончится, бог весть, но одно ясно, что до окончательной развязки еще далеко, и едва ли это когда-нибудь состоится.