Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Интересна увертюра Svendsen'a “Carnaval de Paris”. Нo однако долой с музыки, это предмет слишком эластичный.

До свидания, мой бесценный, несравненный. Не забывайте всем сердцем горячо Вам преданную

Н. ф-Мeкк.

135. Чайковский - Мекк

Петербург.

Милый, добрый друг мой!

8 сентября [1879 г.]

Мне очень трудно изобразить Вам то смутное состояние души моей, которое ни на единый миг здесь не проясняется, до того, что мне нужно сделать над собой напряженное усилие, чтобы написать самое простое письмо. Точно будто меня ударили ухватом по голове, и мои умственные способности помутились. Так действует на меня этот резкий переход от деревенской жизни к петербургской суматохе. Одна мысль безраздельно занимает мою голову, и одно желание охватило всю мою душу, это как бы поскорей уехать отсюда! Мне совестно признаваться в этом не только перед Вами, но и перед самим собой. Здесь у. меня отец, брат, которых я люблю горячо, но ненависть к Петербургу превозмогает мои самые теплые душевные привязанности. Тяжелее же всего То, что я должен по возможности скрывать мои тайные помыслы, чтобы не огорчить близких и дорогих людей. Я до сих пор еще не решаюсь произнести слово отъезд,-так не хотелось бы наводить на них чувства грусти! А между тем мне становится совершенно невыносимо! Думаю однако, что через неделю можно будет уехать.

Я писал Вам о благополучном обороте дела Анатолия. Все кончилось для него самым лестным образом. С этой стороны я совершенно доволен и утешен. По секрету Вам скажу, что брат сам немножко виноват, или, лучше сказать, виновата его крайняя раздражительность и нервность. Это свойство его, с годами делающееся все сильнее и выражающееся резче, беспокоит меня!

Тася, которую я навещаю ежедневно, ободрилась и начинает свыкаться с новым положением. Нужно отдать справедливость заведению, в котором она находится. По-видимому, начала, которыми руководствуются начальница и остальные служащие, очень гуманны и не похожи на те, которые замечаются в некоторых казенных заведениях. Вчера она была отпущена домой, и я отвез ее к приятельнице сестры, Норовой, а сегодня она проводит день у дедушки, т. е. моего отца.

Брат Анатолий переехал теперь на новую квартиру, и мы живем среди невообразимого хаоса. Это обстоятельство еще более расстраивает меня. Я так непривычен к такой неровной, беспорядочной жизни.

Вчера я ездил в Павловск на симфонический вечер. Меня заинтересовало Скерцо нашей симфонии, стоявшей на программе. Исполнение было посредственное, но мне все-таки было приятно услышать его.

Здоровье отца хорошо, но силы его, как физические, так и умственные, все больше и больше клонятся к упадку. Он едва может сделать несколько шагов и с трудом понимает то, что ему говорят. Спит по-прежнему хорошо и вообще кроме слабости никаких старческих тягостей не ощущает.

Не могу описать Вам чувства, которое я испытал, прочтя Вашу телеграмму. Точно луч света проник в постоянный мрак всего моего здешнего существования. Симаки мне иначе не представляются, как сладким сновидением. А слова Ваши о Неаполе! Неужели эта чудная мечта сбудется и в таком недалеком будущем! Чувствую, что пишу Вам бестолково и бессвязно, но я здесь в буквальном смысле сам не свой; я не узнаю себя, не могу войти в самого себя.

У Анатолия я нашел целый ворох писем изв[естной] ос[обы], служащих несомненным доказательством ее безумия. Я прихожу только к тому заключению, что нужно предпринять меры строгости против нее. Я и все мои близкие слишком долго деликатничали в отношении ее.

Погода стоит великолепная, и это большое для меня утешение.

Вот, милый, безгранично любимый друг, какие мои планы: 1) приблизительно через неделю уехать отсюда, 2) день или два провести по крайней необходимости в Москве, 3) оттуда съездить к брату Модесту, 4) потом в Каменку и 5) в первых числах ноября выехать за границу.

Вздохну свободно только, когда выеду из Москвы. Поскорей бы, поскорей пришел этот вожделенный день!

Жду с нетерпением письма Вашего. Дай бог Вам устроиться с делами поскорее. Новый мой адрес: Надеждинская, д. № 4, кв. № 4. Но я думаю, что здесь после следующего письма мне уже нечего будет ожидать от Вас еще письменных известий.

Беру смелость просить Вас, чтобы Вы мне только телеграфировали о дне Вашего выезда за границу. Если Вы найдете время написать мне словечко к Модесту, то буду очень счастлив, Адрес его: Екатеринославской губ. Новомосковского уезда, почтовая ст. Перещепино, оттуда в Гранкино, П. И. Ч. Полагаю. однакоже, что по случаю сборов к отъезду Вам будет не до писем, и поэтому проще всего, если к концу месяца Вы мне адресуете письмецо в Каменку, где я буду к началу октября.

Засим до свиданья, дорогой друг. Посылаю привет Вам, всем близким Вашим и всем местам, где я проводил такие чудные дни и часы!

Чего бы я не дал, чтобы хоть на один час перенестись в Симацкий домик!

Будьте здоровы, счастливы и покойны.

Ваш П. Чайковский.

136. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

13 сентября [1879 г.]

Получил вчера письмо Ваше, милый и добрый друг мой! Как я невыразимо завидовал Вам, читая про чудную осеннюю погоду, которой Вы наслаждаетесь. Здесь она также хороша, но что мне до этого? Я бы лучше, желал, чтобы небо было пасмурно и начались осенние дожди и ненастье! Я бы тогда менее страдал от тоски по лугам и лесам, по милому Симацкому домику и привольной жизни, которой я наслаждался под теплым Вашим крылышком.

Жизнь моя здесь по-прежнему состоит из томительного ожидания минуты отъезда. Не только ничего не делаю, ничего ровно не читаю, но даже ни о чем не думаю-я произрастаю самым прозаическим образом. Очень часто навещаю Тасю, а праздники провожу вместе с нею. Она переносит с большим мужеством свою тоску и горе, говорит, что в школе, пока есть занятия, она не успевает скучать, но, просыпаясь рано утром, каждый день плачет в постели. Эта часть дня для нее самая несносная. Кроме того, она ненавидит, когда их всех водят гулять, для нее несносна эта прогулка в стаде (по ее выражению) и при пастухе в виде классной дамы. У Анны в институте тоже бываю очень часто. Из Каменки известия утешительные: сестра, слава богу, совсем здорова!

По вечерам часто посещаю оперу, но испытываю мало удовольствия. Совершенная невозможность укрыться от бесчисленного количества людей, меня знающих, смущает и тяготит меня. Как я ни прячусь, а всегда находятся услужливые люди, отравляющие удовольствие слушания музыки своими любезностями, своим скучным разговором и обычными расспросами: “что Вы делаете? что пишете? куда едете?” и т. д. Но всего несноснее приглашения! Нужно много мужества, чтобы отделываться от них.

В одном из последних Ваших писем, в Симаках, Вы спрашивали меня, милый друг, как происходит процедура постановки оперы. Отвечаю Вам на это теперь. Нужно представить партитуру и клавираусцуг в дирекцию императорских театров при докладной записке, в коей излагается просьба о постановке. Затем для успеха просьбы следует хлопотать и просить. Вот этого я и не умею. Обе мои первые оперы были поставлены по настоянию вел. кн. Конст[антина] Ник[олаевича], питающего сочувствие к моей музыке. Не знаю, что будет на сей раз, но хлопоты я поручу Юргенсону. Два дня тому назад я виделся с Направником (это одна из самых достойных уважения личностей в музыкальном мире), который выразил большое участие к судьбе моей оперы, но сказал, что в этом сезоне она идти не может, представить же партитуру в дирекцию советовал как можно скорее.

Если б не г. Мессер, из-за которого клавираусцуг еще не скоро будет готов, я бы мог представить оперу сейчас же. Во всяком случае я имею основание надеяться, что в будущем сезоне оперу дадут.

Получил сейчас Вашу телеграмму. Спасибо! До меня дошло покамест только первое письмо Ваше. Не забудьте, милый друг, назначить мне, куда писать Вам.