До самого рая - Ханья Янагихара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом наступил прошлый четверг. Я участвовал в комитетском селекторном совещании. Речь шла об охлаждающем костюме, который, вероятно, появится в следующем году; он отличается от вашего варианта, потому что наш снабжен жестким шлемом со щитком для защиты от загрязнения. Пробовал в таком ходить? В нем, собственно, не столько ходишь, сколько переваливаешься, а шлем такой тяжелый, что производитель предусмотрел в проекте шейный корсет. Но они очень эффективны. Несколько человек у нас как-то раз их протестировали, и впервые за много лет, войдя в лабораторию, я не раскашлялся, не расчихался и не вспотел. Производить их дико дорого, и государство изучает, можно ли снизить цену от астрономических до просто пугающих цифр.
Короче, я одним ухом слушал разговор и одним глазом следил, как Чарли отправляется в парк. Я сходил в туалет, взял себе чаю, вернулся за стол. Один из чиновников из МВД что-то бубнил, он был на середине своей презентации о сложностях массового производства костюмов, я взглянул на свой экран – и увидел, что Чарли нет.
Я встал, как будто это могло помочь делу. Дойдя до южной оконечности парка, она обычно садится на одну из скамеек. Если ей дали с собой что-нибудь перекусить, она это съедает. Потом встает и идет на север. Но в кадре никого не было – только госсотрудник подметал тротуар, и на заднем плане лицом к югу стоял солдат.
Я вошел в меню камеры и развернул ее направо, но там были только солдаты в темно-синей форме, видимо, из инженерных войск, они что-то измеряли на площади. Потом я развернул ее налево, насколько это было возможно.
Сначала тоже не было ничего – только уборщик и солдат, а на северовосточном углу – еще один солдат, покачивающийся туда-сюда, с пятки на носок, одним из тех беззаботных движений, которые ошеломляют меня больше всего: при всем, что произошло и изменилось, люди по-прежнему покачиваются на пятках, по-прежнему ковыряют в носу, по-прежнему чешут задницу и рыгают.
Но потом на самом-самом юго-восточном краю я что-то увидел, какое-то движение. Я увеличил картинку, насколько смог. Там стояли два мальчика – лет тринадцати-четырнадцати, наверное, – оба спиной к камере. Они разговаривали с кем-то, кто стоял лицом к камере, но этого человека не было видно, только его ступни в белых кроссовках.
Господи, подумал я. Господи, ну пожалуйста.
А потом мальчики двинулись и пошли, и я увидел, что третья фигура – это Чарли в белых кроссовках и длинной красной футболке; она шла за мальчиками, которые даже не оглядывались, в восточном направлении по южной стороне Вашингтонской площади.
– Полиция! – крикнул я в экран (что, разумеется, не имело никакого смысла). – Чарли!
Но конечно, никто не остановился; я сидел и смотрел, как они все втроем вышли из кадра. Один из мальчиков положил руку ей на плечо; она была такого маленького роста, что макушкой едва доставала ему до подмышки.
Я сказал секретарю, чтобы он выслал группу охраны, побежал вниз к автомобилю, помчался на юг, постоянно названивая няне. Когда она наконец взяла трубку, я стал орать.
– Но, доктор Гриффит, – сказала она дрожащим голосом, – Чарли дома. Она только что пришла с прогулки.
– Дайте ее мне, – рявкнул я, и когда лицо Чарли появилось на экране с таким же выражением, как всегда, я чуть не разрыдался. – Чарли, – сказал я, – котенок. Ты в порядке?
– Да, дедушка, – сказала она.
– Никуда не уходи, – сказал я. – Не двигайся. Я скоро приду.
– Ладно, – ответила она.
Оказавшись дома, я велел няне уйти (намеренно не пояснив, на этот день я ее отпускаю или насовсем) и побежал наверх в комнату Чарли, где она сидела на кровати с котом на руках. Я боялся, что увижу разорванную одежду, синяки, слезы, но она выглядела так же, как всегда, – может, немного раскраснелась, но это могло быть вызвано жарой.
Я сел с ней рядом, пытаясь успокоиться.
– Котенок, – сказал я, – я тебя видел сегодня на площади. – Она не повернула голову. – В камеру, – сказал я, но она по-прежнему молчала. – Кто эти мальчики? – Она так ничего и не говорила, и я добавил: – Я не сержусь, Чарли. Мне просто нужно знать, кто они такие.
Она молчала. За четыре года я привык к ее молчанию. Она не упрямится, не упирается – она пытается сформулировать ответ, а на это уходит какое-то время. Наконец она сказала:
– Я с ними познакомилась.
– Так, – сказал я. – А когда ты с ними познакомилась? И где?
Она нахмурилась, стараясь сосредоточиться.
– Неделю назад. На Юниверсити-плейс.
– Около Вашингтон-мьюз? – спросил я, и она кивнула. – И как их зовут?
И она помотала головой, то есть начинала расстраиваться, потому что не знает или не помнит. Я всегда повторял как мантру: спрашивай у людей, как их зовут. Если забудешь – спрашивай снова. Ты всегда можешь спросить, у тебя есть на это полное право.
– Хорошо, – сказал я. – Ты с ними потом встречалась каждый день?
Она снова помотала головой, потом тихо произнесла:
– Они мне сказали, чтобы я сегодня с ними в парке встретилась.
– И что вы делали? – спросил я.
– Они сказали, что нам надо пойти пройтись. А потом… – Тут она остановилась и уткнулась лицом в спину Котенку. Она начала раскачиваться туда-сюда – так она делает, если расстраивается, – и я погладил ее по спине. – Они сказали, что мы дружим, – наконец сказала она и сжала кота так крепко, что он пискнул. – Они сказали, что мы дружим, – повторила она почти со стоном, и я прижал ее к себе, и она не сопротивлялась.
Врач сказала, что никакого долгосрочного ущерба нет: небольшие ссадины, небольшое кровотечение. Она порекомендовала обратиться к психологу, и я согласился, не сказав ей, что Чарли и так уже ходит к психологу, а также к эрготерапевту и к психотерапевту. Я передал видеозапись в МВД и велел им запустить полноценную поисковую операцию; они нашли парней, им по четырнадцать лет, оба зарегистрированы в Восьмой зоне, оба – сыновья исследователей в Мемориальной больнице, один белый, другой азиат; на все ушло три часа. Один из родителей – приятель приятеля Уэсли, и он прислал записку с просьбой о снисхождении, которую Уэсли вчера лично доставил мне домой с
