Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

Колхоз – единственное предприятие в округе, а посему вокруг него крутится вся жизнь, все дела, все колхозом кормятся, на колхоз работают. По рассказам прапорщика Тыквы, центральная усадьба колхоза – райский уголок, а когда председателем был ныне покойный ветеран войны, Герой Социалистического Труда – его дядя, то колхоз «с жиру лопался», дотации большие получал. После смерти Героя, из райцентра прислали руководить какого-то пьяницу, разгильдяя, так он развалил колхоз, разворовал.

– Прошедшей весной, – продолжает прапорщик, – были выборы, и народ избрал местного, толкового мужика – Кузьиванова. Вроде пытается он наладить дело, вот только времена тяжелые, да с дотациями не как раньше, но ничего, справляется, правда, не шибко грамотен, да в райцентре связей нет, а с людьми прост, как-никак свой… И бражкой не брезгует, а как прижмет, и к «шипру» приложится. А то что? Есть у нас и такие, все морды вертят, представляешь, за двести верст в райцентр ездят, часами в очереди стоят, чтобы водку купить… Так это что? Есть у нас здесь один шабашник – чечен, так он в Тюмень за коньяком, когда приспичит, мотается! Странный народ, со мной в армии чечен служил – тоже такой же отчаянный был…

Не сдержался Самбиев, с озаренным взглядом перебил прапорщика и забросал его вопросами о земляке.

– Так ты тоже чечен? – удивлен Тыква. – Хорошо, передам… Я его частенько вижу, он вечно по центральной усадьбе слоняется, все подписи на наряды собирает… и водочкой щедро угощает, хе-хе.

Неким смыслом, надеждой встречи украсилась жизнь Самбиева: ждет от земляка хоть какой-нибудь помощи, поддержки: табачку бы немного и хлеба вдоволь-досыта нажраться, угомонить червей в животе, а потом спиртом бы их, спиртом, пока не забудешься в блаженном, пьяном сне… Потом – поговорить на родном, душу излить…

После выходных Тыква пьян, зол, на всех кричит, огромными ручищами, как кувалдами, размахивает, только ко вторнику, к обеду вменяемый и на вопрошающий взгляд Самбиева огорашивается – забыл. Так неделя, две, месяц, а потом ночью выпал обильный снег. Только-только октябрь на календаре, а мороз лютует, законная зима на дворе, и Тыква сообщает, что все шабашники, а там, кроме чеченской бригады, еще армяне и из Западной Украины, уехали восвояси, в теплые края.

– А что им теперь здесь делать? – тупо ухмыляется Тыква, – теперь до апреля у нас зима, покой… На эти выходные кабанчика заколем! Эх, гульнем!

В середине октября, в полный голос заявляя о себе, из заполярья стремительно приползли черные тучи в сопровождении стойкого мороза и свирепого ветра. Вначале чуточку пошалив, пурга не на шутку разыгралась, вмиг разнесла жалкие картонки и тряпки защищающие окна казармы, снежный вихрь, кружась, с задором, щедро облизывал преграды полупустого помещения, оставляя у стен огромные сугробы.

После двух суток разгула стихии арестанты дружно повылезали из-под одеял, лишь двое не шелохнулись.

На следующий день явились участковый и еще два человека в штатском, брезгливо, бегло осмотрели трупы, сделали фотографии и, отдав Тыкве приказ – похоронить, уехали.

Это поручили Самбиеву и еще одному такому же доходяге, как самым молодым. В чистом поле, прямо за забором, окоченевшими руками, еле обхватывая тупые лопаты, с трудом разбивая уже подмерзший грунт, они вырыли небольшую общую могилку, всего в лопату глубиной, так что по весне, с паводком, все раскроется и станет достоянием хищников, если это не произойдет раньше.

Однако сейчас это абсолютно не беспокоит дрожащего от мороза Самбиева, ему страшно смотреть на глинистую почву; ее холод, сырость и болотный цвет пугают его, и ему кажется, что сам себе он могилу роет. А после за ноги приволокли покойников, столкнув их в яму, закапывая, ему показалось, что начавшийся в это время густой, хлесткий боковой снег, как мерзлый грунт, закапывает не отвратительные головы покойных, а его обледенелое, дрожащее в страхе лицо.

В тот же день вечером его нутро запылало жаром, все тело заныло. От нестерпимой жажды металлической кружкой разбил толстый лед в ведре и жадно, обливая грудь, выпил залпом одну и, отдышавшись, еще одну кружку спасительной воды.

Всю ночь он метался – то в поту, то в ознобе, а к утру даже кости заныли, а потом он плохо что помнит, только одно осталось в памяти, как усладился слух родной речью, чуточку вернул его в реальность, и следом гнусавый голос участкового:

– Ну, Ансар, я ведь не знал, что он твой земляк. Ну, клянусь!

– Отойдите, – женский голос. – Я сделаю ему еще один укол.

Белизна халата заволокла мир, и следом провал всех чувств и ощущений.

Из-за жесткого карантина посетителей в районную больницу не пускали, но забота земляка проявлялась в виде нередких передач.

В начале декабря количество процедур и уколов пошло на убыль и Арзо, чувствовавший себя совсем здоровым, во время бритья с потаенной радостью заметил на скулах легкий, застенчивый румянец, а глаза, все еще впалые глаза, заблестели молодостью, силой, и он, не без улыбки вспомнил, что сегодня вечером на дежурство заступает симпатичная, очень внимательная, но строгая медсестра Вера.

Суббота – день посещений, Самбиеву впервые позволено спуститься в фойе первого этажа. Он без труда узнал в толпе земляка: выше среднего роста, плотный, лет сорока, смуглый, с усами; прилично одет и абсолютно не напоминает несчастного шабашника, скорее – удачливого кооператора.

Первая встреча без эмоций, не долгая, с массой благодарностей со стороны Арзо. На следующий день Самбиев не без помощи Ансара покидает здание больницы и на «Жигулях» доставляется в дом земляка. После почти полутора лет жизни в казенных помещениях маленькая квартира воспринимается как блаженство, уют и родной очаг.

Кухонный стол густо накрыт разнообразными, русскими и кавказскими блюдами. Бутылка водки на столе и еще с пол-ящика в углу. Такая же, как Ансар, щедро сбитая, высокая, в возрасте Арзо женщина суетится вокруг стола. Судя по косынке – это не простое сожительство, а что-то серьезное, и весьма может быть, косынка повязана к приходу Арзо. Так оно и оказалось: после двух-трех рюмок Ансар говорит, что у него две жены: чеченка с четырьмя детьми в Чечне и Нина с сыном здесь. Русская о чеченке знает все и даже видела фотографию; чеченка о русской – ничего, но наверняка догадывается, и Ансар побаивается, что из-за его задержки с отъездом на Кавказ чеченка может сама с ревизией нагрянуть и тогда скандала не избежать! А не уезжает он на зиму домой из-за финансовой проблемы.

– Ты понимаешь, – эмоционально рассказывает Ансар, – никогда прежде проблем не было. А в этом году старая экономист на пенсию ушла, какая-то девчонка появилась, вчерашняя студентка, никак наряды не утверждает. Говорит о каких-то нормах, расценках, разрядах. Сучка! Сама ничего не понимает, а от нас что-то требует. Я десять лет здесь шабашничаю и никогда такого не было. Да и новый председатель Кузьиванов – трус, не может цыкнуть на девчонку. Правда, он тоже новый, ничего не соображает, хотя и мой друг. Вот и зимую я здесь… Не знаем, что с ней делать, никого не слушается, даже отца, бригадира колхоза… Я к ней и так и эдак, – на чеченском говорит Ансар, поэтому при жене вольно, – а она никак… А красивая, стерва! Я ей такие духи предлагал, в Тюмень прокатиться приглашал – будто не слышит… Молода еще. После Москвы позу корчит, а годика два-три в этом тупике проживет – по-другому завоет!

Глубокой ночью в больнице Самбиев проснулся от нестерпимой жажды. Взахлеб опорожнил полбутылки минеральной, стало слегка тошнить, голова побаливала, однако на душе как-то тепло, приятно от истекшего дня. Он с радостью вспоминает домашний уют, щедрый стол, гражданскую, свободную жизнь, смакует в памяти все детали и разговоры. Вновь он тянется к остатку минеральной, ему жалко Ансара из-за проблем с расчетом. И тут, он чуть не подавился – ведь проблема с экономистом и с нарядами, а он кто? На этих нарядах, расценках, нормах «собаку съел», до сих пор многое наизусть помнит, даже сейчас заполночь, после пьянки.

Утром из ординаторской Арзо звонит Нине, работающей на почте, где и познакомился с ней Ансар, и просит передать мужу, чтобы срочно к нему зашел. Он улыбается, вспомнив, как земляк накануне рассказывал, что его жена-чеченка тоже пользуется этой связью и, будучи с Ниной не один год по телефону знакомой, передает через нее все, что угодно, и даже ругательства. И как бы жена-чеченка ни ругалась на мужа, она обязательно сердечно благодарит Нину, говорит, что она хорошая и порядочная женщина. Кстати, того же мнения придерживается и Арзо. Хоть и знаком с ней менее суток, он ощутил ее кротость, доброту и безоглядную любовь к Ансару.

В понедельник земляк не появился, зато был участковый, сообщил, что по сведениям врачей, в пятницу Самбиева выписывают, за ним из Столбища приедет колесный трактор. От одного упоминания Столбища и комендатуры, Самбиеву плохо; хочется вновь болеть, высчитывая дни, когда дежурит симпатичная, но недоступная медсестра Вера.