Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

Только во вторник вечером появляется земляк, к идее Самбиева относится снисходительно, твердит, что это бессмысленно, нереально, и вообще он не верит в компетентность чеченцев, ибо на Родине – взяточничество, бардак, подкуп. Арзо задет за живое, вновь и вновь с раздражением в голосе умоляет и под конец требует принести ему наряды.

Через полчаса Ансар возвращается. Пролистав несколько страниц, Арзо начинает хохотать.

– Да за такие наряды если не пятнадцать, то лет десять все вы должны получить! – восклицает он.

– Что ты городишь?! – возмущается бригадир шабашников. – Я десять лет их из года в год переписываю, и другие бригады так же пишут, и до нас так же писали, и все ничего. А эта новенькая стерва всем жизнь испортила.

– Так что, у вас здесь ревизий и проверок не бывает?

– Какие проверки? На весь район один прокурор, он же судья, и с десяток милиционеров. Русские у себя дома и что хотят – то и делают. И правильно делают.

После недолгих консультаций Ансар поверил Самбиеву, тоже загорелся надеждой и на следующее утро явился с чистыми бланками нарядов, калькулятором, со справочниками по тарификации, с проектно-сметной документацией. Из регистратуры Самбиев связался с прорабом колхоза для выяснения некоторых нюансов. Прораб то ли в тяжелом похмелье, то ли по телефону говорить не умеет, а скорее и то и другое. В трубке вместо толковых пояснений, одни «ага», «не», «пойдет», ну, и конечно, их связуют нелексиконные, тоже лаконичные, с чувством, фразы.

Двое суток – днем в палате, ночью в коридоре, тратя на сон только по четыре часа, трудится Самбиев. От соприкосновения с прошлым получает заряд сил и одухотворение – на абсолютно законных основаниях, в строгом соответствии с проектно-сметной документацией, с выпиской всех видов требуемых работ, с соблюдением узаконенных норм времени, труда, объемов, с тарификацией разрядов и расценок, с утверждением объемов работ и приложением актов приемкой комиссии – итог готов. И причитающаяся сумма по сдельно-премиальной форме оплаты не пятьдесят шесть тысяч, как ранее, а семьдесят три, и Самбиев запросто мог ее довести до восьмидесяти, но Ансар и прораб сдерживают его щедрость.

В пятницу в полдень участковый вручил Самбиева промасленному, помятому трактористу, от которого за версту разило соляркой, бражкой и табаком, а Самбиев вручил земляку кипу бумаг с калькулятором.

На двое суток пира в комендатуре хватило закусок Нины, всего на полчаса хватило выпивки Ансара, (Тыква многое прибрал в виде контрибуции), а потом вновь затосковал Самбиев, жутко плохо ему, хочется вновь заболеть, но теперь не простудишься – иные печали. Еще на одного человека сократившиеся «вольно-невольные» перебазировались из огромной, холодной казармы на первый этаж, в маленькую каморку, бывшую каптерку. И теперь, спасаясь, ютятся они в помещении без окон, оттого не холодно, только смрад так густ в спертом воздухе, что в первые ночи, Арзо, задыхаясь, выбегает в проветриваемый со всех сторон, страшный во мраке коридор. Отдышавшись, прозябнув, возвращается, и всю длинную, гнетущую ночь, в полудреме, в полном кошмаре ворочается, соузников расталкивает, их сонный треп и дыхание слушает, до крови укусы клопов расчесывает. А дни короткие, тусклые. От нечего делать сядет у неразбитого окна в огромной казарме, и с азартом охотника выискивает блох в многочисленных швах одежды, и по ходу поражается белизне и обильности их личинок.

В основном, все узники старые, немощные, с потерянной остротой зрения, и просят они Самбиева очистить и их одежду. Кого-то он отсылает подальше, над кем-то сжалится – все равно делать нечего. А чтоб баню организовать – давно водяной насос вышел из строя, на ремонт денег не выделяют, только еле-еле кормят, чтобы умерли не сразу, все вместе. Так участковый рад бы этому, а вот Тыква – не очень, где ж ему еще такую работу найти, ведь у пожарных нет вакансий.

Только неделя прошла, как Арзо в комендатуре, а ему уже невтерпеж, не может он видеть эти мерзкие, беззубые хари. Все больше и больше он крепнет в убеждении, что его окружение – психически ненормальные люди и, вынужденно общаясь с ними, он тоже может сойти с ума. Ему представляется, что эта болезнь заразная и передается посредством вшей и клопов через кровь. От этих фантазий и гнетущих умозаключений ему несносно жить. Вновь, как и прежде, в тягостной мечте он смотрит на убеленные снегом уютные строения Столбища, высматривает там людей, его тянет убежать, напрямик, через сугробы по льду реки, хоть по-пластунски. И от того, что сокаторжники не стремятся туда убежать, не рвутся к людям, абсолютно без охраны безропотно ждут здесь своей кончины, он делает вывод, что они ненормальные или находятся под воздействием чего-то психотропного, наверняка подмешиваемого вместе с едой. Доказательство этому и поведение Тыквы, который не гнушается их скудной едой. От этих треволнений – есть боишься, но голод – не шутка, и лучше психом стать, чем с голоду помереть.

Часами стоит Арзо у разбитого окна второго этажа и высчитывает расстояние до Столбищ: за сколько он управится туда и обратно? И вроде делать ему там нечего, и денег у него нет, и засекут в любом случае, наверняка в зону переведут, а он все сильнее и сильнее хочет прогуляться – просто для самоутверждения, из бунтарства, чтобы психом не стать. Все, завтра суббота, и он выдвинется с утра в поход, а там будь что будет.

Он дал себе крепкое слово, и в этот момент слух его встревожил плавно нарастающий моторный гул. Арзо бросился к другой стороне: вездеход «Уазик» пробирается по едва различимой дороге, и что он видит! Рядом с водителем чернеют усы Ансара.

– Арзо! Ты спаситель! – первое, что издалека воскликнул земляк.

После жарких объятий и приветствий Ансар, как старого друга, представил слегка сгорбленного, пожилого мужчину, с глубокими морщинами на лице:

– Мой прораб, Коврилин.

Под взглядом семнадцати пар глаз (в том числе и Тыквы) приезжие и Самбиев сидят в машине, потихоньку выпивают, закусывают (усерднее всех Самбиев) и, немного поговорив ни о чем, переходят к делу: просьба к Арзо – составить еще наряды на две бригады – армянскую и украинскую, и не просто так, а по пятьсот рублей с каждой, и тут же Ансар передает гонорар за свои наряды. Брать у земляка что-либо Самбиев противится, но, вспомнив про намеченный поход, берет сто рублей, от остального отказывается, ибо в комендатуре воруют все, даже вставные челюсти, и как ни ищи, ни обыскивай всех – бесполезно – опыт.

Когда приезжие говорят, что все необходимые материалы уже привезены, Самбиев не без хитрости жалуется, что нет условий для работы. Тогда прораб Коврилин, немного поразмыслив, покинул машину, внедрился к Тыкве и вскоре, вернувшись, сообщил, что днями работать можно в дежурке (а Самбиев размечтался: его увезут, где-либо в тепле, у бани устроят).

Потом чеченцы заговорили о своем: Ансар уже получил большую сумму на руки, буквально через день-два улетает, дома тяжело больной отец, да и соскучился он до предела.

«А мне каково?» – думает Арзо, с тоской вспоминая родных. И тут ему на ум приходит мысль, он ее неуверенно озвучивает: «Ансар, а не мог бы ты, в счет причитающейся мне тысячи, дать условно в долг, отвезти на Кавказ и отдать матери… Туго им».

– Нет ничего проще в целом свете, чем это! – шутя, улыбается земляк, хотя от родового села Ансара до Ники-Хита не близко.

За долгое время отвыкнув от товарно-денежных отношений, Самбиев еще полностью не осознает масштаба нежданно-негаданно заработанных средств. Он, впервые за последнее время ощутил в себе внутреннюю силу и уверенность, и не от того что заработал деньги, а от того, что он – вновь кормилец семьи, старший из рода Самбиевых.

С новыми нарядами он справляется играючи: память и сноровка восстановлены, да к тому же здесь, не зная заказчиков, он не пытается раздуть итоговую сумму. За трое суток дело сделано, Тыква по рации связывается с бригадой в Столбищах (большее расстояние она не берет), в тот же день прибывший тракторист увозит документацию. Самбиев, ожидающий от приезжего какого-либо подарка, хотя бы бутылки водки – расстроен: наоборот ему пришлось делиться табаком.

Это расстройство оказалось праздником, когда он понял, что Тыква его из дежурки выгоняет, и придется вновь мучиться в каптерке. Теперь у Самбиева укоренившееся неприятие к соузникам, их скотскую жизнь он понять не может: вроде они нормально соображают, имеют хорошую память и даже логику мышления, и в то же время уровень их потребностей столь низок, ограничен, ущербен, что быть рядом с ними тошно. И это не только физическая брезгливость, это морально-психологическое отвращение.

Долго, до посинения губ, не шел Арзо в каптерку – холод загнал. Его место свободно. Лежа он думает об утре, о ста рублях в кармане, которые ему очень пригодятся в завтрашнем походе до Столбищ, а иначе он с ума сойдет.