Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева

— Я стараюсь, стараюсь, — завела шарманку Леночка, — а вы все опять не так поняли.

— Отвечай на вопрос. — В голосе Крутова проскользнула усталость.

— Я не принимаю решений, Василь Василич, я только предлагаю вам выбрать из нескольких вариантов один.

Глаза у помощницы покраснели, и Крутов пошел на попятную:

— Несколько вариантов? Это, по-твоему, вариант? Мне сколько лет, по-твоему?

— Сорок шесть.

— Сорок два!

— Почти как папе, — снова напомнила о своей неприкосновенности Леночка.

— Ты бы хотела получить такую мачеху, как эта? — пошел на хитрость Крутов.

— Вас никто не заставляет жениться, дядя Вася, и вообще, считайте, что я проверяла вашу стойкость.

— Проверила?

— Теперь я вижу — вы заслуживаете лучшего, чем эта Чижевская.

Крутов с любопытством воззрился на Леночку:

— И кого, по-твоему, я заслуживаю?

— Ковалеву. К вашему сведению, недавно Валерия Ковалева съехала к маме от мужа, который изменил ей с этой самой Чижевской. — Леночка заглянула в блокнот. — Мама, Нора Максимовна, с ранней весны до глубокой осени обретается на даче, так что, дядя Вася, нечего отсиживаться в стороне, когда в стране демографический кризис.

— И откуда ты только все знаешь? — Способность помощницы добывать сведения лежала в сфере деятельности ее отца, друга Крутова, но неизменно поражала Василия.

— Ответ неверный.

— Назначай встречу.

— Уже назначила. Завтра. Ресторан «Барбара», двадцать ноль-ноль, кабинет на двоих. Кречет будет ждать Ковалеву без пятнадцати восемь у подъезда. Вам я вызову такси.

Зловредная тетка с пустым ведром пере бежала дорогу умышленно — в этом Лера ни минуты не сомневалась. Лера даже хотела вернуться домой и посмотреться в зеркало, чтобы нейтрализовать действие пустого ведра на судьбу, но взглянула на часы и прибавила шагу — ей теперь опаздывать нельзя, она теперь рядовой сотрудник, а не жена главного.

Примета выстрелила, стоило переступить порог редакции.

Дворянинович предстал перед Лерой в белой двойке, как «в белом облаке из роз», правда один, и начал с места в карьер:

— Ты собираешься возвращаться?

Странный вопрос поставил в тупик. Как будто она вышла на минуточку к соседке и заболталась.

Губы онемели, Лера еле выговорила:

— По моим сведениям, место занято.

— Твое место никто и никогда не займет. — Произнося эту ложь, Казимир без стеснения рассматривал Валерию.

Поймав этот взгляд, Валерия смутилась и покраснела. И чтобы хоть как-то защититься от наглых зрачков, по-хозяйски беспрепятственно проникающих под футболку, отвернулась:

— Я была в суде и написала заявление о разводе. — Это скорее был анонс события: Лера только собиралась нести заявление, но это мало что меняло — других вариантов не существовало в ее сознании.

— Я не дам согласия, — заявил Дворянинович. Заявление ничего общего не имело с раскаянием.

— Твоего согласия закон не требует. Ведь у нас нет детей.

— Хочешь, усыновим, возьмем в доме малютки. — Похоже, Дворянинович основательно подготовился к разговору.

— Поздно, Казик, мы опоздали это сделать ровно на твою Чижевскую.

— Далась тебе эта Чижевская, — Казимир поморщился, как от боли, — у нее уже практика закончилась.

— Надеюсь, на ваших чувствах это не отразится. Так или иначе, мавр сделал свое дело, — закончила Лера.

— Клуша, я тебя умоляю, не драматизируй.

Лера дернулась, как от удара током, и больше не слышала, что говорил Казимир. В ушах гулко стучало сердце, пульсировала кровь: клуша, клуша. Неужели она так и останется навсегда в его памяти клушей? И в душу к Лере закралась крамольная мысль: Бочарникова права, надо проучить этого негодяя.

— Я проникся, прочувствовал, осознал, — донеслось до Леры, — что еще я должен сделать или пообещать?

— Казик, — Лера остановила на муже потемневший взгляд, — зачем я тебе?

— Ты моя жена, — вспомнил оступившийся на самке тарантула супруг, — ты должна меня простить.

— Зачем?

— Затем, что это по-христиански. — Это было что-то новое. Махровый безбожник Дворянинович поклонялся только золотому тельцу и как новообращенный христианин не внушал доверия.

— Я простила тебя, — сказала совершенно искренне Лера.

— Тогда возвращайся.

— Понимаешь, я простила и забыла тебя.

— У тебя кто-то появился, — ухватился за нелепую догадку Казимир.

— Нет. Просто я не клуша, — скорее себе, чем мужу, тихо ответила Лера, но Казимир услышал.

— Ты не клуша, ты — дура, тупица, безмозглая курица, — лицо Казимира исказилось от ярости, — и ты еще пожалеешь о своем решении.

И эффектно, именно так, как никогда не умела Лера, муж вышел, хлопнув дверью.

Несколько минут Валерия не шевелилась.

О чем она может пожалеть? О том, что сидит на скамье запасных? Или о том, что осталась в тридцать пять лет одна? Или, может, о том, что у нее нет работы?

Попытки пристроиться куда-то корреспондентом или редактором ничего не дали. Казимир постарался на совесть или это пресловутая черная полоса в судьбе?

Мужу ничто не мешало придумать и запустить в народ какую-нибудь нелепицу про склочный характер собкора Ковалевой.

Заводские многотиражки или какой-нибудь пигмейский «Вестник университета» уже не казались Лере средством информации второго сорта, но и тут ее ждало разочарование: небольшие профессиональные журналы и газеты почили в бозе, гикнулись, сыграли в ящик, приказали долго жить.

Сетевой ресурс и доска объявлений «Из рук в руки» лишили Леру невинности, а фриланс придал законченность ее падению.

Лерины собеседники рассыпались в комплиментах и предлагали оставить телефоны, что не меняло сути — это были вежливые отказы.

Статьи собкора Ковалевой стали в газете редкостью, и Лерины источники, ее информаторы, с которыми она работала с десяток лет, потихоньку уплывали к действующим журналистам.

В надежде на случайную помощь Лера отыскала кое-кого из бывших однокурсников, с которыми не виделась лет, наверное, пять, и с удивлением узнала, что в профессии почти никто не остался. Получалось, что ее недавнее благополучие — заслуга Казимира. Как и низвержение.

После разговора с Казимиром Лера не плакала — перенесла это удовольствие на вечер.

Вечер обещал распитие спиртных напитков, оплакивание карьеры журналиста, личной жизни, жизни вообще и сломанного ногтя в частности.

С некоторых пор к слезам располагало вообще все. Особенно освещенные окна соседних домов, за которыми Лере представлялись сплошь семейные идиллии: детишки, любящие родители, совместный ужин за приятной беседой о пятерках в школе и успехах на работе. За каждым окном по идиллии.