Машина знаний. Как неразумные идеи создали современную науку - Майкл Стревенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Субъективность не обязательно означает анархию. Существуют правила интерпретации свидетельств, но это правила, которые опираются на субъективно сформированные оценки правдоподобия гипотезы, или, как я буду называть их, ранжирование правдоподобия.
В качестве примера рассмотрим «правило», которым часто руководствуются: чем меньше значение, полученное в результате эксперимента, отличается от предполагаемого, тем вероятнее его корректность. И Эддингтон, и его критик, американский астроном У. В. Кэмпбелл, следовали этому правилу при интерпретации фотоснимков бразильского астрографического телескопа, но каждый применял свой личный «рейтинг правдоподобия». Эддингтон счел весьма вероятным, что во время затмения что-то пошло не так с телескопом, и поэтому отдал предпочтение тем снимкам, которые меньше отличались от значения, предсказанного Эйнштейном; Кэмпбелл же отдал предпочтение тем данным, которые меньше отличались от числа, предложенного Ньютоном. Каждый использовал свой личный рейтинг правдоподобия в качестве косвенного показателя вероятности ошибки в ходе эксперимента; и хотя они следовали одному и тому же правилу, оно привело их к противоположным результатам.
Так же и со всеми научными рассуждениями: интерпретация свидетельств требует правдоподобия, и ученым не только разрешается, но и предписывается использовать в этом качестве свои субъективные рейтинги правдоподобия.
Когда оценки результатов совпадают, ученые приходят к согласию. В 2016 году куница перегрызла кабель на Большом адронном коллайдере в ЦЕРН в Швейцарии. Сама куница умерла, при этом серьезно повредив блок питания коллайдера. В этом случае не было расхождений в рейтингах правдоподобия: многие ученые, работавшие на объекте, созерцали маленький дымящийся труп и согласились, что «что-то пошло не так». Коллайдеру потребуется капитальный ремонт и несколько серий испытаний, прежде чем его данным можно будет доверять. Но гораздо чаще рейтинги правдоподобия, а следовательно и интерпретация данных, расходятся; субъективность ранжирования непосредственно перетекает на само научное рассуждение. Сердцем научной логики является сердце человека-исследователя.
Кельвин был предан физике, а не биологии; также он был преисполнен религиозно мотивированного скептицизма в отношении теории эволюции. Эддингтон возлагал надежды на новую теорию относительности и на международное примирение после Великой войны. Не сбили ли эти личные убеждения Кельвина и Эддингтона с узкой дорожки, проложенной объективной научной логикой, не утащили ли их в болото человеческих страстей и амбиций? Нет, поскольку не существует единственного верного пути, нет ключа к ответу, который наука могла бы использовать для «самокоррекции» своего курса. Наука – болото. Каждый ученый находит путь через это болото как может. Они следуют правилам, но правила зависят от субъективных суждений тех, кто ими пользуется.
Даже самые темные, самые опасные проявления человеческой слабости ученых приобретают новый оттенок, когда рейтинги правдоподобия понимаются как неотъемлемая и необходимая часть научных рассуждений, а не как источник искажения данных. Как я уже отмечал ранее, ученые, спонсируемые компаниями по производству газированных напитков или табачных изделий, как правило, добиваются результатов, более выгодных с коммерческой точки зрения, чем ученые, получающие независимое финансирование. Почему? Центральная роль рейтингов правдоподобия позволяет проводить хладнокровные расчеты: там, где может быть назначен любой из широкого диапазона рейтингов, негодяй может намеренно выбрать тот, который принесет ему славу, возможности и грязную прибыль. Но хотя люди вполне способны на такие поступки, они также в высшей степени альтруистичные создания, чей энтузиазм, надежды и страхи формируют их мышление в ничуть не меньшей степени. Точно так же, как футбольные судьи отдают предпочтение хозяевам поля, так и рейтинги правдоподобия ученых, скорее всего, бессознательно отдают предпочтение бизнесу их благотворителей. Если бы это были несоответствия логически предписанному кодексу научной мысли, их можно было бы выявить и исправить путем тщательной проверки. Однако изучите свод правил в тех точках, где предпочтения и предубеждения перетекают в личные рассуждения ученых, и окажется, что они говорят: «Вот, примените свои рейтинги правдоподобия». Именно это и сделали ученые, о которых я рассказывал выше. Они не совершили ничего плохого, просто поступили так, как предполагала их логика.
В науке, безусловно, есть злоумышленники. Правила иногда игнорируются, иногда совершаются и вполне преднамеренные спекуляции, и не в последнюю очередь ведущими светилами – Ньютоном, Пастером, Менделем, Геккелем, Милликеном и, возможно, Эддингтоном. Но даже если защитники способности науки к самокоррекции, такие как Карл Поппер и Атул Гаванде правы, полагая, что подобные спекуляции носят спорадический характер, поддаются управлению и не приносят машине знаний серьезного ущерба, они не могут апеллировать к объективной логике, объясняющей успехи науки. Такой логики не существует; оценка гипотез в свете доказательств полностью субъективна и изменчива в самой своей сути.
Существенная субъективность интерпретации свидетельств, как я уже сказал, не вызывает особого сожаления: позволяя необработанным, непроверенным мнениям оживлять процесс рассуждения, она придает научному исследованию жизненную силу и позитивный импульс, стимулируя плодотворные споры и конкуренцию. Хаксли против Кельвина, Пастер против Пуше – вряд ли существует что-то, движущее науку вперед сильнее, чем подобное противостояние.
Тем не менее, отказываясь от объективной логики научных рассуждений, мы, по-видимому, отказываемся и от Великого спора о методах и тем самым теряем контроль над вопросом о том, что, собственно, делает науку особенной и что привело человечество к научной революции. В конце концов, не в XVII веке человечество впервые стало настолько самоуверенным или развило вкус к пристрастным спорам.
Объективность жизненно важна для такого методиста, как Поппер или Кун, потому что она делает возможным систематический, неустанный, бескомпромиссный поиск новых теорий и методов, отбрасывая прочь все, что показалось ученым хоть сколько-то ненадежным. Для Поппера наиболее важной составляющей объективности является то, что она позволяет отличить истинное от ложного: попперовское правило фальсификации направлено на обнаружение любого несоответствия между теорией и наблюдаемыми фактами. Для Куна более важно то, что объективность служит мощной мотивирующей силой. Единый набор стандартов для действий и суждений почти обо всем – господствующая парадигма – внушает ученым пылкую преданность исследовательской программе, необходимую для того, чтобы довести ее до финала. Но все представления о том, что отличает науку от донаучного мышления, нежизнеспособны, если из научной мысли не высосать субъективность, индивидуальные различия.
Однако не только по венам и артериям чересчур человечных ученых, но и по жестким, прямолинейным каналам самой логики струится субъективность, дающая жизнь научным рассуждениям. К концу предыдущей главы понятие объективного научного метода уже потерпело оглушительное поражение. Оно умоляло о пощаде, ослепленное самолюбованием, эгоцентризмом и предвзятостью даже самых острых
