О нас - Ирина Сабурова

Или у многих тоже -- потрепанные чемоданы выбрасываются на чердак или в мусор, ноги на толстых подметках ступают тяжело, но твердо, карманы начинают оттопыриваться -- на боках, щеки отвисают и появляется уверенный басок или гудящая шарманка: да, иногда даже основательно устроились --, упорядочили жизнь, сыты, обуты одеты -- чего же еще? "Чего же еще" не было и в выкинутом чемодане коренного, неизменного, твердолобого обывателя -- с головой профессионального боксера.

О нет, эти -- и не те тоже. Эти странные, сидящие в столовой случайного Дома Номер Первый люди, непонятные тем, кто, так или иначе, крушит их судьбу -- могли бы гордиться своей настоящей трагедией -- если бы трагедией можно было гордиться. Потому что они поверили -- так или иначе, потому что они пошли на смерть -- так или иначе -- потому что их обманули -- так или иначе, и не раз, и не два, а снова и снова, и сломленные крылья это значит -разбитые груди, а это уже не просто отмершие листья, сдутые ветром -- хотя они падают тоже.

Конечно, очень трудно разобраться в истории, когда рушится мир! Конечно, может быть в ней и не стоит разбираться, если надо спешно решать важные, насущные вопросы! Конечно, что значит чья то большая или просто очередная ошибка, параграф договора, недомыслие какого нибудь премьер-министра, приказ генерала (и в результате еще сколько то там погибших, или еще раз отчаявшихся людей) -- если зато достигнуты желаемые результаты в другом. Конечно, почему же вдруг политика должна быть без ошибок, когда они есть повсюду и везде? Примеров много...

Ну вот хотя бы этих двух, за столиком у окна, выхватить наудачу -- они замечательны только тем, что таких -- десятки, а то и сотни тысяч. Они пьют сейчас самогон, подбавляя его в толстые стаканы с оранжевым, отвратительно-сладковатым "лимонадом" -- сплошная химия, и на много хуже простой воды. Платон и Владимир. У Платона -- высокий лоб. извилистые губы, плечи в разлет, и еще чувствуются на них споротые капитанские погоны. Волосы он привычно откидывает назад, как когда то густую гриву студента. Отец его был ветеринарным врачем в Иркутске, кажется, а он приехал в Москву во время революции -- поступать в университет, на математический факультет. Ходил с красным бантом еще в гимназии, с упоением читал революционную литературу, начиная с "Буревестника" Горького и кончая Марксом, весь подгнивающий винигрет левонастроенной русской интеллигенции, и несмотря на то, что первые указы Ленина ошеломили его ("лес рубят, щепки летят" -- было только некоторым утешением) -- он с академическим интересом усердно подковывался коммунистической идеологией. Так же академически, со стороны, вступить в партию еще не решался, хотя чуть-чуть не вступил. Потом, когда отца загнали в лагерь и сгноили на севере -- было уже поздно. Но он стал к этому времени специалистом по сложной и мало кому понятной экономической профессии -- и жил неплохо, умело выворачиваясь из щекотливых положений -- с одной стороны. С другой -- в душе -- наступило горькое разочарование от обманувшей "свободы", и глаза понемногу раскрывались -- хотя он усердно (жить то все таки надо!) -- старался зажмуривать их. На войне ему, за высшее образование, сразу дали офицерский чин -- для тыловой должности. Воевать он не мог никак, попав очень быстро в окружение, а потом в плен. В плен сдался охотно: пропаганде о немецких зверствах не верил, как всякой пропаганде вообще -- но немцы могут стать избавителями от коммунизма, по крайней мере. Плен тоже продолжался недолго, удалось устроиться в рабочую роту из умирающего с голоду лагеря военнопленных -- и Власовская армия показалась окончательной избавительницей от всех бед после рухнувшей было веры и в немцев. Гитлер наделал множество преступных ошибок, но их можно будет исправить, ведь стоит только воткнуть в землю палку с национальным флагом, и пойдет -- ну, может быть, не совсем весь народ, но большинство таких же, как он, так же обманутых Сталиным, и, может быть, даже самим Лениным ... поверил.

Но Власова обманули. Сперва Гитлер, потом союзники. Власов выдан Москве, и такие, как Платон, понимают, что возврата нет -- не то, что эти несчастные, которых выдают теперь пачками, если они не сами собираются "ехать домой". Нет, с него лагерей достаточно. А союзники, вместо того, чтобы двинуть сразу на Москву, и раз навсегда освободить мир от худшей еще опасности, чем Гитлер -- союзники рушат на каждом шагу мелькнувшую было мечту о великолепном сияющем видении действительной победы над всем долголетним злом. Ходят слухи о каких то страшных договорах, заключенных в Ялте... охотятся за людьми. Жутко непонятно и жутко страшно все, и верить больше некому, и не во что.

Это очень краткая, простая, обыденная биография, и в самой обыденности ее и заключается весь трагический ужас, потому что таких, как Платон -сотни тысяч, миллионы -- десятки миллионов. А судьбы людей потрясают только, когда они единичны. Чем больше к ним прибавляется нулей -- тем неотвратимее они сами становятся нулями -- ничем.

Владимир -- другое поколение, моложе лет на двадцать. Он родился накануне революции. Стал, как все, пионером в школе, потом комсомольцем -почти, как все. Верил, не рассуждая, непогрешимой партии, самый прямой путь был -- в партию, тем более, что беспартийным, как он видел, было труднее устроиться и в институт, и на хорошее место. Он стал кандидатом, потом получил членский билет. Делал все, что полагалось, иногда даже проявлял активность. К концу тридцатых годов стал задумываться над некоторыми вещами -- как же так? Ответ получил во время ареста -- за знакомство с одним капитаном, с которым часто выпивал. За искреннее недоумение на допросах (как же, член партии, всегда все исполнял, вины за собой не знает) -- лишился почти всех зубов и попал в "стоячку" -- выволокли на какие то сутки замертво -- потом на Колыму, в лагерь. Но там как то сторонился таких же, как он -недоумевающих и преданных коммунистов, несмотря ни на что надеящихся, что если Сталин узнает, то недоразумение выяснится. Наглая злоба урок и "сук" отталкивала тоже. Владимир был простым, но по существу здоровым нравственно человеком, и если бы не казенный атеизм, опустошавший чуть ли не с колыбели, то вырос бы добрым христианином, как большинство -- не успел только. Но в лагере нашлось несколько "бывших" людей, интеллигентов, -- и они научили впервые думать. Когда во время войны его выпустили, "чтобы загладить вину" в батальон смертников -- сам постарался в плен: с коммунизмом теперь покончил навсегда. Но немцы действительно оказались врагами -- в лагере умирали с голоду так же, как и на Колыме. Призыв Власова потряс его, как Христос Воскресе! Он пошел в школу пропагандистов, он испытал такое чувство подъема, как никогда в жизни, он слепо верил генералу, сказавшему настоящее слово, и все власовцы и красновские казаки казались ему действительно братьями, "крестоносцами" (где то услышал это слово) -- и он впервые пошел в церковь.

Но Власова обманули. Предали. Те же американцы, присылавшие тушонку и танки советской армии. Капиталисты, помогавшие коммунистам. Это было выше его понимания, и никакой самогон не помогал разобраться в непонятном. Даже больше: ни один человек, которого он спрашивал теперь -- вот тот же Платон, интеллигент, притом свой, или латыш -- Владек-Разбойник, лихой парень, но жулик, или полковник, тоже здесь в доме, -- он писал с Власовым Пражский манифест, или старичок-парижанин, старый эмигрант -- никто, никто, никто не мог ответить на вопрос: как же так? Почему? За что? Почему обманули, предали снова?

И таких, как Владимир, тоже миллионы -- ненужных нулей для истории.

"Только мы то -- не история..." жалобно скулит что-то в душе Платона из Иркутска, Владимира из Воронежа, Таюнь Свангаард из Риги, Оксаны из Киева, "Лампиона" из Астрахани и пани Ирены из Польши, Демидовой из Литвы, и Юкку Кивисилда из Эстонии, старичка из русского Парижа, и фрау Урсулы даже, и сколько их, сколько -- не счесть. "Мы люди... просто".

"Человека забыли" -- сказал Чехов. И такой тяжелой оказалась эта коротенькая, как аксиома, фраза -- конец грустной пьесы о разоренном неуменьем самих же хозяев человеческом уютном гнезде -- тяжелой глыбой свалилась она в самую гущу миллионов жизней, прокатилась по всей стране -через все границы...

Разве только в Советском Союзе могли быть такие Владимиры и Платоны? А "тевтон" Ганс из Восточной Пруссии, эс-эсовец за рост и неспособность рассуждать? А, может быть даже, безымянный "Иван", охотящийся за ним? У старичка-парижанина в эту осень ноет грудь, простреленная в Первую мировую войну, и нога, раздробленная под Перекопом, когда он так же исполнял свой долг офицера в гражданскую войну, как... как граф Рона, встретившийся рыцарем на костылях Юкку в Гиссене. У одного Георгий, у другого Железный крест -- оба на крови.

-- Когда я во время войны перечла "Развеянные ветром" Митчель -сказала Демидова, -- то эта книга как то перекликалась с "Белой Гвардией" Булгакова, которую считаю, наряду с "Солнцем мертвых" Шмелева лучшими книгами, написанными о революции. Как все знакомо и близко до боли, и понятно до слез! Лишний раз убедилась, что гражданская война и конец эпохи, который всегда наступает с ней -- повсюду одинаковы.